На дальнем кордоне (СИ) - Макеев Максим Сергеевич - Страница 13

— А «энжинер» это кто? Кому служит? Кем правит?

Я опять задумался. Он спрашивает, я отвечаю, но как будто не слышим друг друга. Кем правит, кому служит… Не о профессии он спрашивает! Статус! Его мой статус волнует! Ну как там в Испании в средневековье было, идальго, дворянин, даже с голой задницей. Так и Буревой, интересуется моим положением в обществе. Родословной там, отношением к собственности, статус ему нужен. Блин, он, наверно из-за этого так вчера себя и вел. И все остальные. Тут, может, князю какому не поклонишься или слово дерзкое скажешь — короче на голову станешь. Или с рабом каким яшкаешься — так и тебя в рабское сословие введут. Только вот какой статус у меня по местным понятиям? Вольный ремесленник? Как у них тут это называется? Волхв-механик?

— Да и род твой велик ли был в твоем мире? — продолжил между тем Буревой, поглядывая на меня.

Велик? Да вроде как все, дворянских корней не имею, пролетариат, так сказать. Или велик — в другом смысле? Велик размером? Они тут всей семьей вместе живут — может, у них род, родственники большее значение чем у нас имеет, гораздо большее? Вон как невестки у Буревоя по струнке ходят, не перечат, чуть что сказал — все сразу побежали делать. И никто права не качает. Качает права… Хм, а может в этом вся проблема? Буревой не знает как ко мне относится из-за статуса и полного непонимания моего положения в относительно его рода и его деревни? Чужаков вроде нигде не любят, ксенофобия — она у всех есть. Это в наше время ее чуть подрихтовали культурой да гуманизмом, а тут как? Чужаков может вообще прикапывать у березы принято, от греха подальше. Как тот медведь — непонятное опасно, он или бежит, или атакует. Я один, бежать Буревою с семейством смысла нет, проще прикопать. Но я вроде только помогаю пока — это мне в плюс, потому ночью и не прирезали. Задачка, однако. Надо стать своим, не чужаком, и определить свой статус. То есть, определиться, кто тут главный относительно Буревоя — так определится статус.

И перестать быть чужаком. Русским представился — подозрительно смотрели, нет, наверно, тут еще русских. Славянином назвался — они нормально реагируют. Значит, сделаем градации чужаков: семья — род — племя. В племя я вписался — но это считай по краю прошел. Как в семью вписаться? Вдову из деревни в жены взять, их там все равно три? Так тогда вроде как основание своего рода получится. Близкого, но все равно не до конца родного Буревою. Да и вдова не факт что согласится, я по их меркам совершенно мутный тип. Проблема.

Полез опять за сигаретами. Черт! Забыл, последнюю только что выкурил. Блин, жалко пацаны не успели с пивом и сигаретами прийти. Эгоистично, конечно, но все равно жаль. Они мне как братья стали, тут толпой проще выжить было бы. Братья… Братья… А это действительно мысль!

Я вскочил с лавочки, Буревой тоже засуетился, переживает:

— Буревой! Слушай меня сюда… просто слушай. Кем я был в том мире, и какой у меня род был уже не важно, нет мне пути назад, это я точно знаю. В вашем мире я один, как… перст, во! Нет никого ни за мной, ни рядом со мной. Твой род сейчас тоже ослаб, эти, приплывшие, сыновей тебе побили, с бабами да детьми ты один остался, на тебе все. Извини, если вещи обидные говорю, но ведь это правда. А если они еще раз придут? А если урожай плохой будет? Сам говорил, на Масленицу… Морену когда жгли только рыбу на… требы (вспомнил таки слово нужное!) положили. Я один в лесу не проживу — ты видел, я даже ходить по нему как ты не могу, охотиться тоже не умею. Ты один, Кукша пока не в счет, мал еще. На себе ты, Буревой, все не вытянешь, если беда какая придет. Нам с тобой обоим такими темпами… если так и дальше пойдет не сладко придется. Как думаешь?

Буревой медленно кивнул, хотя на мои слова реагировал нервно. Вон, молнии — не молнии, так, искорки глазами мечет, палку свою сжал что есть сил, аж вспотел. Я ведь прав, он это знает. Эту зиму они пережили, следующую — далеко не факт. Я продолжил:

— Но посмотри по другому на это. Ты, когда Морену жег, помощи в новом урожае просил?

— Было дело…

— Ну так может я и есть помощь? Ты у кого помощи просил? — напирал я.

— Дажбогу требы клал…

— Хм, Дажбогу, богу значит. А волю свою он, Дажбог твой, как проявляет обычно? — я продолжил давить на деда.

— Да по-разному бывает, иногда никак, значит, сами справимся, чай не дети. Иногда погоду дает, иногда дождь на засуху. Оно ведь и от требы зависит, и от того, кто кладет, да и когда… — дед ушел от моего напора в оборону, начал оправдываться.

— А меня тебе в помощь послать он мог? Так волю свою проявить? — я приосанился, сделал шаг назад, чтоб дед меня рассмотрел — Ты помощи просил, тут я появился. Кукшу вашего от мурманов этих спас, сами благодарили. Так может услышал он твои молитвы… нет просьбы? Я один, со мной никого, тебе же помощь нужна, чтоб род твой выжил. Я тут ничего не знаю, но сильный, здоровый, да и с мозгами… с умом у меня порядок вроде. Ты все тут знаешь, жизнь видел, но стар уже и ответственность… забота большая на тебя свалилась. Все правильно?

— Правда твоя, стар я. А народу почитай на мне дюжина, да еще два. И волю богов только сами они знают, да предки наши. И ты в лесу чужой — сразу видно… И помощь твоя вовремя пришла, без Кукши мы бы загнулись, он хоть и молод — но охотник знатный. — дед соглашался, вышел из обороны, распрямился.

— Во-о-от, а теперь смотри, твой опыт… знания, да я, да Кукша, неужто род твой не подымем? Сгинуть не дадим?

— Но ты-то точно не нашего роду. Говоришь по-нашему, да слов много чужих, волос у тебя темный, да лицо вроде словенское. Росту ты великого — да и такие у нас были, и у варгов, и у мурманов…

— Правильно, не вашего рода. Надо это исправить, — я сделал паузу по Станиславскому, и выпалил — Давай брататься!

Дед малость прифигел от моего предложения, я же продолжал ковать железо не отходя от кассы:

— Смотри, ты верить мне не можешь, все опасаешься меня, я вижу. Я тоже у вас себя неуютно чувствую… ну, тоже опасаюсь. У меня мыслей дурных нет, против тебя, рода твоего ничего не замышляю, но доказать я этого не смогу. Значит, клятву нам друг другу дать надо, так чтобы ты мне верил, и я тебе. Каждый самым дорогим для себя клясться будет. А чтобы ты меня как своего воспринимал, да знал место мое в роду твоем, предлагаю побрататься. Ты опытный… умный, здесь знаешь все — будешь старшим братом мне. Я у вас тут профан полный… не знаю много, но я другого много знаю, младшим буду, под тебя пойду. У нас говорил, старший брат, второй отец, я тебе помогать во всем буду, ты меня уму-разуму учить, вместе род твой, наш уже получается, подымем! Да и вместе — веселей, — закончил я рекламным слоганом свою речь.

Дед задумался, дед просветлел лицом, дед проникся, потом стал хмурым:

— А ты каким богам требы клал в своем мире? Кого из богов в свидетели звать будем? На чем клясться?

Тут уже я задумался, вопрос серьезный. Религия простой не бывает, такую фразу слышал в каком-то фильме. Для него тут мои боги силу имеют? Или нет? Что толку будет от клятвы моей, если мои боги остались в моем мире? Да и какие мои боги? Я скорее гностик, в церковь только на отпевания ходил, да на крестины. Хотя крестик ношу, родители подарили, серебряный, с цепочкой. Ладно, попробуем что-нибудь придумать, за мной все-таки опыт человечества по «впариванию» ближнему своему всякой дребедени несравненно больший, чем у Буревоя.

— Буревой, мои боги, точнее Бог, он один, и в том мире остался, где предки мои, род мой и друзья остались. Твои боги тут силу имеют. Давай так, и нашим, и вашим. Всех в свидетели позовем, да предками друг другу поклянемся. Если я клятву нарушу, меня тут твои боги покарают, а в моем мире — род мой мои боги проклянут. Если ты нарушишь — твои боги тебя тут покарают, а там и мои достанут. Богам ведь разницы скорее всего нет, мой мир или твой? Они же боги. На крови клясться будем. Да побратаемся по моему и твоему обычаю. Чтобы в обоих мирах боги нас как единый род увидели.