Червонная Русь - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 3

Держался князь дружелюбно, приветливо, словно искренне рад гостям, и ничуть не стыдится из-за того, что его дом застали в таком неподобающем виде.

– Самовлад Плешкович! – Узнав гостя, он даже соизволил обнять его, а боярского сына Гостяйку похлопал по плечу. – Ну, какие вести? Как Туров? Не передрался еще окончательно? Собор Борисоглебский не рухнул? Епископ Игнатий здоров ли? Все дрова колет? Топором, прости Господи, по ноге еще не заехал?

Гости улыбались, им было приятно, что берестейский князь так хорошо помнит дух их города.

– Как мой второй батюшка, Вячеслав Владимирович? Здоров ли? Нет ли какой войны у него? – продолжал Юрий Ярославич, и в мыслях его трепетала шальная надежда – а ну как и впрямь… Но надежда, конечно, была не только греховной (это еще куда ни шло), но и глупой: на печальных вестников гости не были похожи.

– Князь Вячеслав здоров, только мы что-то давно его не видали! – с намеком ответил боярин Самовлад. – Опять у венгерского короля с братьями немирье, вот князь Вячеслав и отправился чужое стадо пасти. А своим пренебрегает.

– Да что вы говорите? – Князь Юрий оперся о подлокотник престола и наклонился вперед, как будто услышал нечто удивительное.

– Собрался город Туров и порешил: нам князь нужен такой, который не за морями, а на Руси будет нас оберегать! – продолжал Самовлад Плешкович. – И порешил город Туров общим голосом: приди к нам, Юрий Ярославич, и владей нами! И не позволь киевлянам нас держать за своих холопов, но управляй нами сам по правде!

– Вот что! – только и воскликнул князь Юрий, схватившись за бороду рукой в ярких блестящих перстнях.

Такого он никак не ожидал. Его деды, родной и двоюродный, его дяди и отец много лет сражались с другими ветвями князей Рюриковичей за обладание то Владимиром, то Перемышлем, то червенскими городами, и в этой борьбе вся его мужская родня поочередно сложила головы. Род Изяслава Ярославича, сына Ярослава Мудрого, к которому принадлежал князь Юрий, потерпел поражение, на владимирском и туровском столах утвердились потомки Всеволода Ярославича, на перемышльском – внуки Владимира Ярославича. Только из милости и христианского желания быть в мире с ближними туровский князь Вячеслав Владимирович отдал за Юрия свою дочь, а киевский князь Владимир Мономах дал за внучкой берестейский стол. Не имея больше сильной родни, князь Юрий должен был состариться и умереть в Берестье, на самых западных рубежах Руси. Но вот город Туров сам предлагает ему власть над собой! Мало того что Туров больше и богаче – от него гораздо ближе до Киева…

К городским старостам и сельским боярам были разосланы гонцы – звать на совет. Едва ли город мог не отпустить князя, но должен был обсудить, кого принимать взамен, и обговорить с отъезжающим правителем условия союза городов, если таковой окажется возможным.

Но уже на следующий день – как раз выдалась пятница, день торга, – после окончания обедни народ, не расходясь, толпился перед Успенским собором и вовсю обсуждал новости. Тут и там собирались кучки людей, и в каждой говорили свое. Приграничный город был разноплеменным: в нем жили древляне, дреговичи, волыняне – потомки древнего племени дулебов, обитавшего в этих местах еще пять веков назад. Встречались ятвиги[11], ляхи[12], были и венгры.

– Кто же у нас теперь князем-то будет? – волновались бабы, собравшиеся на торг с кошелками, корзинами и коробами.

– Да их, Изяславова[13] племени, осталось-то всего ничего! – бойко рассуждал поп маленькой Власьевой церкви, отец Никодим. – Всех ведь Господь уже призвал. Кроме князя Юрия, только двое и осталось, да и те еще дети – князь Юрий Ярославич[14] да князь Вячеслав Ярославич. Их и примем на княжение.

– Да они ведь, сам говоришь, дети еще совсем! – вздыхала хорошо одетая посадская баба, жена какого-нибудь зажиточного ремесленника или мелкого купца. – Какие из них князья?

– А вот такие! Это у тебя дети – дети, а у князей и дети – князья! – вразумил ее отец Никодим, не замечая раздавшихся вокруг смешков. – А пусть хотя бы и дети! Пусть сидит у нас род князя Изяслава, при нем мы от киевской кабалы избавимся!

– Да какая нам от них защита, от мальцов? Ни войско вести, ни на княжьем совете слово сказать!

– А зато сами мы их воспитаем, как родных сынов, научим, как на благо Берестья стараться!

– Да ты что, отец Никодим, сдурел совсем! – напустилась на него другая баба. Была она уже в годах, хорошо одетая, с нарядно расшитым очельем[15], широкая, могучая, сама чем-то похожая на воеводу. – Народ к измене подбиваешь, да прямо на торгу! Город Берестье издревле Киевской земле принадлежал, а ты что же, отделяться задумал? Окстись! Князь Юрий Вячеславу Туровскому зять, киевскому Владимиру родич, потому и сидел здесь. А Ярославцевы дети нам не надобны!

– Да вон Владимир-город принял на княжение Ярославца Святополчича, так в осаде с ним насиделся, и голодом их морили, и приступами брали, и села у них жгли, землю разорили совсем! – поддержал ее какой-то посадский. – Отступились владимирцы, прогнали Ярославца. А мы его детей к себе позовем! Уж лучше бы князь Юрий оставался, где есть. А то теперь станет с тестем воевать, и нас в покое не оставят!

– Так что ж теперь делать, матушка, Евдокия Бориславна? – крикнул развеселый мужик, молодой и кудрявый, но с утра уже хмельной и по виду беспутный. – Цепью за ногу, что ли, прикуем князя Юрия?

– Язык тебе приковать, Вереська! – Боярыня в досаде махнула на него рукой. – Люди только с обедни идут, а ты уж угостился где-то! Работал бы лучше! А потом вот такой же хмельной на вече пойдешь да будешь там орать от большого ума!

– Тебя, матушка, в боярской думе заждались! – продолжал веселиться Вереська.

– Я-то в думу не пойду, а вот Далимыслу Яруновичу скажу – уж лучше нам теперь из Владимировой киевской родни кого-то в князья себе звать, только бы не воевать. Не до войны нам теперь.

– Если кто нас оборонит от Владимира, то разве Изяславичи! – возражал ей другой мужик. – А если, как ты говоришь, век из кабалы не выберемся, так и будем у стремени чьего-то ходить!

– Да не в той мы силе, чтобы сами собой править, а так хоть миром обойдется!

– В чьи дела ты, баба, лезешь, хоть ты и боярского рода? Управляй своим домом, а в княжьи дела не лезь!

– Ой, какой воевода нашелся! – Евдокия Бориславна уперла могучие руки в широкие бока и придвинулась к обидчику. – Ты, Коряга, мни свои кожи, знай свои чаны да молись, чтобы твоих сыновей в ополчение не забрали с тобою вместе! Кричите на вече сами не зная что, сами на себя беды зовете, а потом удивляетесь – чем, дескать, мы Бога прогневили? А тем и прогневили, что своей же головой о своей же пользе подумать не умеете!

Народ гудел, каждый кричал свое. Берестье с давних времен принадлежало Киевскому княжеству и являлось его самой дальней западной точкой. По существовавшему уговору, нынешний берестейский князь платил Киеву дань и поставлял ему войско. Этими повинностями берестейцы были особенно недовольны: им были чужды тревоги Киевщины, постоянно осаждаемой половцами. Войско пригодилось бы и дома: слишком близко были польские владения, а польские короли вовсе не смирились с потерей этих земель. Но обладать Берестьем хотели бы и туровские князья, и владимирские, и князья Червонной Руси, лежавшей южнее. Пока во Владимире и Турове сидели родные сыновья киевского князя, никаких перемен для Берестья не предвиделось. Но если в Турове появится князь из другой линии, враждебной киевлянам, равновесие сил нарушится, Берестье сможет играть на взаимных противоречиях князей и выгадывать для себя более удобные и почетные условия.

– Дурни вы, дурни! – пыталась вразумить Евдокия Бориславна тех, кто жаждал свободы. – А про ляхов забыли? Ведь они под боком у нас, а дальше нас на запад никаких русских земель уже нет. Вот пойдет на нас ляшский король – Киев полки[16] пришлет, да и Владимир нас прикроет. А тогда что будем делать?