Червонная Русь - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 28

– Да уж, выросло дитятко! – согласилась Прямислава, скользнув по его крепкой фигуре снисходительно-оценивающим взглядом. Она уже немного привыкла к его внешности, и теперь его скуластое желтовато-смуглое лицо уже не казалось ей таким чуждым, как поначалу.

– Выросло! Как бы не так! – поддразнил ее Ростислав. – Я ведь, душа моя, вдовец уже!

– Уже! – Прямислава глянула на него широко открытыми глазами. Ей как-то не приходило в голову, что он может быть женатым, хотя в его возрасте что-то другое предполагать было бы странно.

– А то ж! Меня в пятнадцать лет повенчали. Года полтора прожили, только я с женой и познакомиться едва успел: то один поход, то другой. А в тот раз из Владимира возвращаюсь – все, говорят, Бог дал, Бог и взял. Простудилась, что ли, три дня, говорят, проболела всего, а уже похоронили и пироги поминальные все доели, как я приехал. Я и лицо-то ее не помню.

– Бедная! – искренне пожалела Прямислава. – Как звали-то ее?

– Мария. Ярославна, Ярослава тмутараканского дочь. Ну, как говорят, что Бог ни делает, все к лучшему. Князь Ярослав-то теперь не тмутараканский, а черниговский, и на кой мне леший черниговская родня? Да и оттуда племянники того и жди прогонят, загонят в муромские леса опять, одна морока от такой родни. Теперь мне бы с Вячеславом Владимировичем породниться. – Ростислав усмехнулся, и непонятно было, шутит он или нет. – Не знаешь, у него еще дочери незамужние есть?

– Нет, – ответила Прямислава, отводя глаза. Ее бросило в жар при мысли, что если бы не Юрий Ярославич, то ее мужем мог бы быть Ростислав. – Была еще одна… Верхуслава Вячеславна… Да тоже замужем, уж года три или четыре… что-то я со счета сбилась.

– Боюсь, будет мне теперь князь Вячеслав эту предлагать! – Ростислав кивнул в сторону опушки, и Прямислава догадалась, что он имеет в виду Крестю, которую считает дочерью туровского князя.

– Как же – эту? – ответила Прямислава, которую неприятно задел его отчасти небрежный, отчасти неприязненный тон. – Она ведь замужем!

– Да уже почти что и нет! Боярин Милюта рассказывал: князь Вячеслав ее назад к себе взять хочет и с князем Юрием развести.

– Развести! – воскликнула Прямислава, глядя на него во все глаза. Впервые она слышала что-то о намерениях отца, которые ввергли ее во все эти приключения. – А ты откуда знаешь?

– Говорю же, боярин Милюта рассказал. Милюта Веченич, князя Вячеслава старый воевода. Разве ты его не знаешь?

– Конечно, знаю! – ответила Прямислава и тут же поправилась: – Он за нами… за княгиней в Апраксин приезжал, там я его и видела. Только он нам… княгине ничего такого не говорил… Про развод… Правда ли? Да может ли это быть? Ведь сказано: кого Бог соединил, того человек да не разлучит!

– Это я не знаю, я ведь не монах ученый. – Ростислав пожал плечами. – Только я так думаю… У кого полки сильнее, тот и прав, и всякий закон ему повинуется, что божеский, что человеческий. Запрещено венчать девочек моложе двенадцати лет? Запрещено! А если кто девочку моложе тринадцати… ну, того… – Ростислав сделал неопределенное движение, не зная, как говорить о подобных вещах с послушницей в подряснике… – Ну, за такое дело отрок или, ну, мужик, в общем, в холопы продается, с битьем, и деньги за него со всем его имением той девчонке отдать следует. А княжеские невесты разве не бывают моложе двенадцати лет? Митрополиты князьям разрешают, понимают ведь – князьям ждать некогда!

– Это правда, – пробормотала Прямислава.

– Вот, сестру мою Ельку… Ну, Гремислава ее по-княжески звали, а по-крещеному Елена, – продолжал Ростислав. – Мы ее дома Елькой звали. Ее когда венчали, за Романа Владимировича, владимирского князя, отдавали, ей двенадцати не было. И там уж никто не следил, ждал ли князь Роман, когда ей тринадцать сравняется, или не ждал!

– Но, может, она в монастыре… – заикнулась Прямислава.

– В монастыре. – Ростислав кивнул. – Муж ее помер, ей восемнадцать лет было всего – в монастырь ушла! Эх! – Он в досаде стукнул кулаком по стволу ни в чем не повинной березы. – Елька, она как я была – веселая, бойкая! Как мы с ней по двору кругами носились! – Ростислав усмехнулся, вспоминая свое буйное детство. – В амазонок играла. Это такие были…

– Я знаю. В книге читала…

– Чего она домой-то не вернулась? Да разве бы мы ей не рады были? И еще бы другого ей жениха нашли, лучше прежнего. Хоть королевича! – Ростислав вспомнил Владислава, которого сейчас имел власть обвенчать хоть с хромой козой. – Вот Ирина, старшая моя сестра, замужем за цареградским царевичем. Мы и Ельке бы царевича нашли, не хуже!

– Да хоть бы и царевич был, а попадется опять такой, как князь Юрий… – Прямислава была полна сочувствия к незнакомой сестре Ростислава и отчасти понимала, почему та не вернулась домой. На вторую попытку не у каждой хватит смелости. – Слушай-ка, Ростислав Володаревич, ты все законы знаешь, а скажи мне: если женатый человек в блуд ударяется с рабой, за это наказание полагается?

– А то как же! – с готовностью ответил Ростислав. – «Если кто, имея жену, блудит с рабой, то мужа того бить, а ту рабу князь продаст в другую волость, а деньги за нее раздать убогим». Это если со своей рабой. А если с чужой… Ты чего?

Он заметил, как при этих словах вдруг изменилось лицо девушки: ожесточилось, замкнулось, в глазах засверкал гневный огонь. Значит, Прибаву следовало продать в другое княжество, деньги раздать убогим, а князя Юрия бить плетьми! И сколько таких женщин следовало бы распродать, и сколько плетей пришлось бы ему принять с тех пор, как его обвенчали с девочкой-недоросточком, если бы князья подчинялись божеским законам наравне с прочими!

– Ничего! – Прямислава отвернулась, стараясь выровнять дыхание. Она чувствовала себя женой преступника, грешника, от которого Бог и ангелы отвернулись! Но разве может быть она сама чиста, если муж ее такой!

А Ростислав пытливо заглядывал ей в глаза. У него опять возникло подозрение, что эта девушка из тех, кто подлежал бы продаже в чужую область, если бы князья подчинялись законам.

– И как это княгиня Юрьева не боится такую красоту рядом с собой держать! – нарочито безразлично обронил он. – Был бы я князь Юрий, то рядом с тобой никакой бы жены не заметил.

Но Прямислава попыталась отстраниться, охваченная смятением, и тогда он схватил ее за обе руки и горячо зашептал, склоняясь к ее голове, покрытой темным платком:

– Ну, не бойся меня, поверь, все, что хочешь, для тебя сделаю! Ты мне только скажи, кто ты на самом деле, вольная ты или раба, чтобы я знал! Если ты князя Юрия раба, то забудь про него, не отдам, хоть пусть войной идет! Сам у княгини выкуплю, не продаст – украду, недаром же я половец! – Он усмехнулся. – Будешь со мной – никогда я тебя не обижу, и платок этот черный, ну его к лешему, одену тебя в шелка и в оксамиты[41], будешь у меня как княгиня сама!

– Пусти, пусти!

У Прямиславы кружилась голова от его шепота, от его теплых рук, от этих слов. В них звучала подлинная страсть, с которой она никогда не сталкивалась и о которой даже никогда не слышала. Сердце билось, дышать было трудно, а в душе смешались ужас от новизны и опасности этого положения и какая-то странная, желанная отрада!

Она с усилием высвободилась из его объятий, отошла, прижала руки к груди, глядя в его смуглое скуластое лицо. Такое непривычное, по первому впечатлению чуждое и некрасивое, это лицо, оживленное искренним чувством, уже не отпускало ее взгляд, хотелось смотреть в него без конца и слушать, слушать то, что он говорил… Но она не могла так сразу забыть все то, чему ее учили, и отдаться этому новому чувству, о котором никогда раньше не думала. Мысль о разводе с мужем была слишком нова, непривычна, и не верилось, что это на самом деле возможно, что какая-нибудь грамота от митрополита сможет избавить ее от связи с Юрием Ярославичем, установленной венчанием навсегда, до самой смерти! Она – замужняя женщина, а значит, смертный грех ей даже слушать такие слова, даже думать о другом мужчине…