Червонная Русь - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 23

– Ну как, княже, хороши наши девушки? – громко спросила она у Ростислава, глазами намекая ему, что делать дальше.

– Хороши, да не очень! – весело ответил он. – Нет ли получше?

– Самые лучшие, княже! – ответил Мирон, напрасно стараясь согнать с лица озабоченность. – Лучше во всем селе нет!

– Не может быть! – упрямо не верил гость. – А я мельком видел, в клети у вас еще девицы сидят. Приведи хоть посмотреть, не съедим мы их!

– Да ну что ты, княже, какие там девицы! – Мирон даже побледнел, недоумевая, каким образом князь Ростислав ухитрился заглянуть в клеть, если даже не подходил к ее двери. – Старухи там одни, ну, холопки тощие, что с них взять!

– Врешь, сотник! – смеялся Ростислав. – Не старухи, а молодые, цветики лазоревые! Лукавишь, прячешь от нас! Показывай!

– Нет там никого, померещилось тебе, княже! Провалиться мне на месте!

– Ну так пойдем, я тебе покажу! Горяшка, огня! – Ростислав махнул отроку и встал. – Давай, баба, показывай дорогу! – повелительно сказал он Прибаве, и та пошла вперед, горестно вытаращив глаза и словно бы подчиняясь силе.

Кмети весело загомонили, похватали из очага несколько горящих веток и всей толпой кинулись в сени. Мирон устремился было туда же, но его оттеснили, и ему оставалось проталкиваться в последних рядах, то ли умоляя, то ли ругаясь, но все равно его никто не слушал.

Спустившись с крыльца, Прибава подбежала к двери в клеть: с самого начала она велела мальчишке сторожить и теперь знала, что переодетую княгиню никуда перевести не успели. Ростислав спрыгнул со ступеньки и дернул за изогнутый березовый сук, заменявший дверное кольцо.

Внутри, в просторной полуземляночной клети, было почти темно, только две лучины тускло теплились где-то в глубине. Челядинцы княжьего двора, кто не нужен был в гриднице, уже покончили с дневными делами, кто-то ужинал, кто-то уже спал.

Ростислав первым шагнул внутрь, поднял факел повыше и осветил с десяток фигур. Вот старик с длинной бородой, высокий и согнутый, как большая буква «глаголь» в начале летописной статьи, вот толстая баба лет сорока, с красной рожей и удивленно выпученными глазами, девчонка и мальчишка, подростки… Молодая женщина с двухлетним ребенком, спящим у нее на руках, мужик с уздечкой в руке, еще старик с рваным поршнем и толстенной иглой, еще женщина с пятилетней девочкой, прижавшейся к коленям… Еще старуха, одетая просто, но почище прочих, загородившая собой кого-то…

В самый угол у печи забились две стройные девичьи фигуры. Только они две не встали, как прочие, увидев вошедших. Отблеск света упал на одну – высокую, стройную, с длинной светлой косой и большими глазами на высоколобом, красивом лице. Ростислав даже факел опустил от изумления: в полутьме, освещенная огненным светом, девушка показалась ему необычайно красивой, ее стройная фигура в светлой рубахе поразила взгляд, как молния в темных тучах. Во всем ее облике было такое гордое достоинство, такая смелость и решительность, что он сразу понял: ключница не соврала! Раньше у него еще были сомнения, но теперь ее искренность стала очевидна. Только княгиней, дочерью и женой Рюриковичей, могла быть эта красавица.

– Ну, ты даешь, мошенник, такой адамант от нас прятать! – пробормотал он, подходя ближе и даже не удосужившись поглядеть, слышит ли его «мошенник», то есть тиун Калина. – Ничего себе «никого нет»! Или ты мне мерещишься? Свет мой ясный, не бойся, я тебя не обижу! – обратился он к самой девушке, не сводя с нее восхищенных глаз. – Что же ты в дыру такую-то забилась, как будто получше места нет? Да тебе в тереме надо жить, по шелковым коврам ходить! Такая красавица! Кто же ты будешь?

– Это холопка здешняя, раба князя Юрия! – пустился объяснять сотник Мирон, пролезший между плечами Ростиславовых кметей.

– Эта? – Ростислав провел факелом сверху вниз вдоль фигуры молчавшей девушки, словно хотел получше показать ее. – Холопка? А я тогда митрополит Никита, не иначе! Откуда же такая у вас в холопках взялась?

– Ну, за долги взяли, я не знаю, не вникаю я в эти дела! – Мирон изнывал, отважно продолжая выкручиваться, хотя теперь и правда, и ложь одинаково не сулили ничего хорошего.

Ростислав приблизился к Прямиславе. Она, прерывисто дыша, пристально смотрела на него, не опуская глаз, словно хотела оттолкнуть этим взглядом, как щитом. Ростислав взял ее руку и приподнял, точно хотел ее рассмотреть; девушка вырвала руку, как будто к ней прикоснулись раскаленным железом.

– Ты чья? – тихо спросил Ростислав, уже точно зная, что перед ним дочь Вячеслава Владимировича.

– Чья бы ни была, а не твоя, Сухман Одихмантьевич! – так же тихо и твердо ответила Прямислава.

Она сейчас не думала, что таким поведением выдает себя с головой, поскольку едва ли какая-нибудь холопка могла бы так смотреть и так смело разговаривать со знатным воеводой, но притворяться и дальше ей было противно. Если все Мироновы увертки не смогли защитить ее, то унижаться тем более не имеет смысла.

В одном Мирон не соврал: этот половец и впрямь был здесь главным. «Сухман Одихмантьевич» выглядел лет на двадцать, был не слишком высок, но его фигура с широкими развитыми плечами выглядела сильной и ловкой. На его округлом лице выделялись широкие половецкие скулы, внутренний край узковатых глаз был скруглен, как у всех степняков. Широкие блестящие брови и волосы, расчесанные на прямой пробор и заправленные за уши, были черными, а кожа, насколько удавалось рассмотреть при свете факела, желтовато-смуглой. Но одеждой и речью он совершенно ничем не отличался от русских, и видно было, что русский язык ему родной. Прямислава, прожив жизнь в монастыре, не так-то много мужчин видела вблизи и сейчас чувствовала себя странно: ее наполняли и тревога, и напряжение, и какое-то странное лихорадочное возбуждение. Темные блестящие глаза половца рассматривали ее с жадным любопытством и восхищением, и это восхищение почему-то усиливало ее собственное волнение. Казалось, она несется на санях с огромной горы, как весной на Масленицу, и вот-вот скатится в пропасть: было и жутко, и где-то отчасти весело.

– Какой я тебе Сухман, что еще выдумала! – Он улыбнулся ей и снова попытался взять за руку, но она опять отвела руку от его теплых жестких пальцев. – Ростислав Володаревич меня зовут, отец мой – перемышльский князь Володарь Ростиславич. А что на половца похож, то это моя матушка была половецкая княжна, дочь хана Боняка. А сам я, как и ты, человек крещеный! – В доказательство он даже расстегнул ворот рубахи и показал ей шнурок, на котором, должно быть, висел крест. – Как тебя зовут?

Но Прямислава молчала.

– Шел бы ты в гридницу, княже! – опять заговорил у него за плечом Мирон. – К лицу ли тебе в клети толкаться!

– Сам-то небось отсюда не вылезаешь! – Ростислав мельком глянул на него и усмехнулся: – Когда в клети такой цвет лазоревый!

– Ну, хочешь, девку с собой заберем, пусть она тебе прислуживает, раз уж так! – сдался Мирон. – Такого гостя отчего же не уважить! Идем, Крестя, поухаживай за князем! Он тебя не съест, не бойся.

– Крестя? – повторил Ростислав и недоверчиво улыбнулся. – Вот так имя… для холопки!

– У нас, княже, тут целый десяток их! – вдохновенно врал Мирон, не знавший по имени ни одной здешней женщины, кроме Прибавы. – Церкви-то своей нет, поп раз в год приезжает, кого надо, отпевает, всех покойников скопом, кого надо, крестит, тоже всех разом. Десяток девок разом крестил, и все Кристины получились. Как их там свои зовут, я уж не знаю, а по-крещеному все Крести. А в другом селе небось все Анфисы, или чья там память после Кристины на другой день?

Продолжая болтать, он стал плечом подпихивать Прямиславу, чтобы шла наружу. Сотник был рад-радехонек, что более видная послушница привлекла внимание гостя и загородила собой ту, которую он считал Юрьевой княгиней. Настоящая Крестя, на которую никто так и не посмотрел, тихонько села на прежнее место, а Зорчиха пошла вслед за толпой кметей. Первоначальный обман теперь оборачивался против них: если бы Мирон знал, которая из двух девушек на самом деле княгиня, то, пожалуй, не суетился бы так, стараясь подсунуть половцу именно ее!