Старт - Мандаджиев Атанас - Страница 49

Теоретик группы, Асен старается все объяснить и мысленно продолжает спор с Деяном:

— Я все-таки не понимаю, почему ты не пришел?

— А я не понимаю, зачем вы пошли.

— Ты что, и вправду стареешь?

Деян отвечает загадочно:

— В системе цветного телевидения используется один недостаток нашего зрения, чтобы изображение получалось цветным.

— Что ты имеешь в виду?

— Так и во всем: нужно уметь пользоваться своими недостатками!

— Старость — самый страшный недостаток.

— Нужно уметь ею пользоваться.

— Смеяться над ней, что ли?

— Есть у нее некое преимущество.

— Опыт?

— Нет, то, что важнее опыта: сомнение.

— Потому ты нас бросил?

— Я хотел быть с вами!

— Так почему же не пришел?

Деян отворачивается:

— У старости свои тайны!

Освобождение от тяжести

Когда мы все вместе, тяжесть распределяется равномерно.

Только плечи вожака согнуты под грузом сверхзадачи.

А нам, остальным, легче. Каждый из нас и все вместе, мы несем ответственность, и от этого равномерного распределения тяжести нам легче.

Шагать в едином строю, плечом к плечу, — большое облегчение. Особенно хорошо это понимают солдаты.

Мы почти беззаботны.

Только рюкзаки тяжелеют. Мы неприметно сгибаемся, будто с каждым шагом вверх кто-то впихивает в них по лишнему килограмму.

Земное притяжение усиливается. Мы — на другой планете, огромной, неисследованной, незаселенной.

— Рюкзак у меня, наверно, тридцать килограммов тянет! — жалуется Дара.

— Потяжелее тебя самой! — острит Насмешник.

Дара на ходу пытается, завернув руку назад, расстегнуть карман рюкзака. Ремешок не поддается. Она стаскивает рюкзак. Пальцы мгновенно коченеют.

— Подожди! — Никифор бросается на помощь.

Но она не может ждать. Обрывает ремешок. Нащупывает две консервные банки и швыряет в сторону. Полегчало. Хотя и немного.

Мы поднимаем глаза: низкорослая сосенка зеленеет бледно на снегу. И этот живой зеленый цвет мы почему-то воспринимаем как предупреждение.

С облегчением поглядываем на брошенные банки. Будто и наши рюкзаки стали полегче. Одна застряла в сплетении ветвей. Ветер пригибает сосну, и корявые ногти веток барабанят по жести.

А мы идем вперед. Неуклонно следуем за тем, кто прокладывает первопуток. Мы говорим не словами, а шагами.

Сугробы

Остановки, спотыкания — вот истинное мерило широкого шага.

Снег набивается между зубцами кошек. Пытаемся очистить их.

— Снимай кошки! — распоряжается вожак с некоторым опозданием.

Кажется, он слишком долго обдумывает всякий свой приказ. Что это: неуверенность? Или просто неважное настроение?

Останавливаемся и сбрасываем кошки, словно цепи. Чувствуем себя освобожденными.

И снова — первопуток. На этот раз впереди — Поэт.

Глубокие сугробы.

Уже после первого шага понимаем, что идти стало еще тяжелее. Ноги тонут. Единственное облегчение — идти след в след. Шаг в шаг. Будто гипсовая отливка. Будто проходит один человек. Ни малейшего отклонения: ни влево, ни вправо. Несмотря на снежные преграды. Но действительно ли ни малейшего?

Нет, шаги одного из нас резко нарушают немую договоренность. Все отклоняются в сторону.

Хорошо, что бдительный Никифор следит: возвращает своевольного на протоптанную колею.

Кто же он, этот молодой человек, шагающий не в ногу? То спешит, то медлит, то вдруг приостановится, затянет до самого носа молнию спортивной куртки, сломит веточку кустарника, колючего как ежик, примется состругивать снежную корку с подошвы ботинка. Капюшон уже напоминает заледенелый шлем. А движется человек с ловкостью дикой козы. И походка его отличается от нашего общего хода: аритмичная, своенравная, небрежная. С приступами необычайного проворства. Но это ему недешево обходится. Такое отступление от групповой инерции требует двойного напряжения сил на крутизне, вдвойне утомляет. Молодой человек уже пошатывается. Вся его худощавая фигурка излучает необузданность. Движения выражают непринужденность, детскую жизнерадостность.

И только длинные светлые волосы выдают девушку. Дара. Но может быть, это не она. Очень уж похоже на парнишку.

Ни о ком из нас мы, в сущности, не знаем ничего определенного. Иногда мы думаем, что знакомы друг с другом. Возможно, еще придет минута, когда мы узнаем каждого в отдельности и всех вместе. А пока нам кажется, что мы переливаемся друг в друга. Почти одинаковые силуэты. Согнутые усталостью плечи. Глаза, устремленные книзу, на следы впереди идущего.

Общая цель уравнивает более, чем общее происхождение.

Отсутствующий

Никто не хотел бы оказаться на его месте.

Нас тревожит не то, что впереди, а то, что далеко позади, — Деян.

С чувством, перерастающим в неколебимую уверенность, мы представляем себе его состояние. Ведь это невыносимо: остаться так далеко от друзей!

Вот сейчас он спешит на работу. Дымная атмосфера города окружает его. Он весь в тревоге. Вон из кожи готов вылезти! Проклинает себя.

Вот он входит в лабораторию. Стены. Штукатурка цвета грязного снега. Потолок нависает над головой, тисками сдавливает виски. Он останавливается перед табло с проволочками. Здесь он как паук в собственноручно вытканной паутине. Прихватывает щипчиками проводок, соединяет с контактом. И вдруг, словно удар током, — осознание непоправимого — он сам отказался! Мука! Он внизу, мы — вверху!

Деян на свой лад представляет себе, как мы поднимаемся все выше. Проникаемся необъятностью. Становимся совсем другими. А он все тот же — противно!

Он отходит от своих проволочек. Бросается к двери.

И уже на бегу предупреждает Серого:

— Худо мне! Сбегаю на базу!

Серый провожает его улыбкой превосходства — так закоренелый трезвенник глядит на пьяницу, бегущего к корчме.

Человек со спины

Шагаем. Спина в спину. Лиц не видно. Согнулись, углубились в капюшоны. В себя углубились.

Только спины. Лица скрыли свое выражение. Осталась лишь маска нормального самочувствия.

А вот у спины другое выражение: выражение усталости и упорства. И его не скроешь, не замаскируешь.

У каждой спины — свое выражение.

Мерзляк до того сжался, будто головы и вовсе нет!

Вожак приподымает плечи, оправляя рюкзак, пытаясь умалить тяжесть ответственности, сбросить груз сомнений.

Суеверный со спины неспокоен, насторожен. Шагает, едва одолевая широкое течение странных сигналов, которые стремятся к нему отовсюду по невидимым проводам. Вот ветка кустарника уцепилась за его одежду, дергает, тянет назад. Суеверный вздрагивает. Раздраженно высвобождает ногу, пинает кустарник, словно надоедливую псину: отогнать, подальше отогнать предчувствие. Но как избавиться от всех этих шумов: снежное шипение под ногами, посвистывание ветра, отражение голосов в стеклянном воздухе. Легкая дрожь, как морщинка, пересекает его силуэт.

А вот Дара — здесь своя борьба, борьба с нарастающей усталостью: резкие движения во все стороны, чтобы умалить тяжесть. Чем выше подымаешься, тем сильнее земное притяжение. Оно ведь не является постоянной величиной. Изменяется с возрастом, с грузом на спине, с настроением, с числом ступеней, которые ты одолеваешь.

А Асен со спины задумчивый, отчужденный, углубленный в себя. Асен в группе — сторонний наблюдатель. И такой нам нужен. Он как бы контрапунктирует связанность всех остальных. Он достаточно умен для того, чтобы найти наиболее терпимую форму бытия постороннего в группе: полную и безусловную подчиненность ее неписанным законам, но без горячности, без самоотдачи. Он все выполняет автоматически, оставаясь «вещью в себе». Не вмешивается в ссоры, ничью сторону не принимает, не лезет в лидеры. Он — вне внутренней структуры группы. И это дает ему возможность заниматься ее исследованием, оценивать все проявления ее сущности, недоступной для нас, для всех тех, что находятся внутри нее. А как переносим мы его отстраненность? Наказываем пренебрежением: не спрашиваем его мнения по спорным вопросам, не включаем в списки для награждения, не выбираем в зарубежные поездки и при всяком удобном случае жалим насмешками: ах ты, философ в облаках!