Старт - Мандаджиев Атанас - Страница 42

Смысл — сдерживает…

Конечно, эти строки не годятся для Бранко, празднующего сегодня совершеннолетие, не годятся и для нас, давно переступивших этот порог. Мы слишком взрослые для того, чтобы воспринимать мысли и образы, не анализируя, не оценивая…

Поэт втаптывает в снег навязчивое стихотворение. И, пытаясь отыскать тему для поздравительных куплетов, начинает разговор:

— А, в сущности, что такое совершеннолетний человек?

— Тот, кто армию прошел! — режет Мерзляк, вкладывая в слова личный опыт.

Асен снова жаждет блеснуть начитанностью и приписывает знаменитостям собственные мысли:

— «Совершеннолетие означает познание женщины», — изрек Хафиз!

— Значит, никому не доступно совершеннолетие! — заключает Насмешник.

— Но почему именно двадцать один год? — вступает Димо. — Не поздно ли? Разве восемнадцать — уже не совершеннолетие?

— Это все Деян выдумал! По старому стилю! — иронизирует Насмешник.

— Никто ничего не выдумывал! — сердится Бранко. — Читайте биографии великих…

Он внезапно смолк, и правильно, а то бы мы тут же прозвали его «Бранко Великий». Мы такие!

Гора высится. Оживление наше растет. Свежесть снега пьянит.

Бодрость

Это наша общая добродетель.

Никифор — живой будильник. Скажешь ему — и сам вскочит ни свет ни заря, и других подымет.

Рано встать — это не просто.

Но как непринужденно вскакиваешь в горах, когда рядом с тобой, на деревянных нарах, — все остальные. Дружно, плечом к плечу, сбрасываете тяжесть сна и темноты.

Мы поднялись до рассвета, мы словно бы участвуем в рождении утра.

Шагаем. Вдыхаем прохладную свежесть заревого воздуха. Вбираем в себя горы. Чуть режет грудь свежий арбузный аромат снега, тишина — исчезают наши муравьиные заботы, заменяются вселенскими проблемами… Бесконечность влечет нас…

Снег переливается в утренних сумерках. Восход солнца рождается в снегу.

Радость раннего вставания — в городе ее не постигнешь…

Мы, единое существо, нам легко пробуждаться до зари, мы бодры и веселы. Такие мы!

Ожидание

Нужно остановиться прежде, чем мы окончательно устанем.

— Стой! — командует вожак Найден из середины цепочки. Лицо его выдублено солнцем и ветром.

А мы только вступили в настоящий шаг и останавливаемся неохотно. Медленно он складывается, этот общий шаг, и трудно его вдруг остановить. Эта внезапная остановка — словно удар… Слав, оператор, ничего не слышит, или не хочет слышать, он вглядывается в горный пейзаж. Мерзляк удерживает его, бережно, как лунатика.

— Стоп! — Голос его звучит покровительственно.

Слав вздрагивает и оборачивается… Не остановим ли мы его?.. Он просто ненасытен. Весь горит желанием подниматься на самые опасные места, быть настоящим альпинистом, быть наравне с нами, снимать нас на фоне горы. Когда в его руках камера, он теряет меру своих возможностей.

— Мы и так припоздали, — Суеверный поглядывает на часы.

— При свежем снеге рано выступаешь и рано останавливаешься. — Это Асен.

Любая неизвестность раздражает нас.

— Подождем их немного, — решает вожак. Он оперся рюкзаком о скалу и обернулся назад.

Характерная поза ожидания.

Из кармана куртки он извлекает карту. Маршрут вычерчен красным карандашом. Суеверный и Мерзляк склоняются к вожаку. Тот снимает рюкзак, и палец движется по бумаге. Красная линия — через рельефно очерченные хребты. В самом ее начале замер палец вожака.

— Мы находимся здесь.

Точные координаты, знание предварительно намеченного пути — это сплачивает нас.

— А дальше… туда? — Мерзляк указывает на темную вершину.

Суеверный разглядывает маршрут: прерывистая линия тянется по горному рельефу.

— А после? — Палец упирает в то место, где скрестились горные вершины, нанесенные на карту черными острыми углами.

Никифор бросает небрежно:

— По правилам вообще нельзя выходить в снегопад!

— Не было бы нарушений правил, никто не покорял бы вершин, — вклинивается Насмешник.

У него и голос комичный, тонкий, скачущий, словно кузнечик. Он еще и рта не успеет раскрыть, а мы уже смеемся. Он просто обязан говорить смешно. Группе нужен такой человек, и она создает его себе, часто не сообразуясь с его волей и настроением. Бывают моменты, когда он смешит нас просто потому, что чувствует наше желание смеяться. А вообще-то он самый печальный из нас.

— И чего мы ждем! — Это снова Никифор. — Ясно, что Деян не явится!..

Тень пробегает по открытому лицу Найдена.

— Почему ясно? — Голос его прерывается.

Никифор многозначительно пожимает плечами. Излишне уточнять. Нам все понятно. Деян не придет. Судя по раздражению вожака, у Деяна имеются основания для отсутствия. Тень, омрачившая лицо вожака, простирается и на наши лица. Только одно из них светится надеждой. Если Деян так и не появится, оператор двинется с нами дальше! Становится холодно. Пытаясь опровергнуть свою слабость, Мерзляк стоит распрямившись, не подымая ворота куртки. А мы наоборот — ежимся, притоптываем, переминаемся с ноги на ногу.

Раздается нетерпеливый голос Бранко:

— Тогда кого ждем? Дару?

— Чудачку! — уточняет Насмешник.

— Женщину надо дождаться! — замечает Скульптор.

— Ты ее женщиной считаешь? — Насмешник разыгрывает удивление.

— Какая забота об определениях!

— Если она будит любопытство, значит, она — женщина! — заявляет Асен.

— Философ интригует нас! — Возглас Мерзляка.

Асена хлебом не корми только дай порассуждать:

— Д’Аннунцио выбирал на балу самую невзрачную даму и принимался за ней ухаживать. Она расцветала под его комплиментами и страстными взглядами и делалась звездой сезона, окруженной стаями поклонников!

— Стало быть, вкус — чувство стадное! — делает вывод Насмешник.

— Да нет! Просто женская привлекательность — творение мужчины!

— Пошли! — обрывает Никифор, — Не придет она.

— Откуда тебе известно? — деловито спрашивает Димо.

— Деян предупредил ее, — настаивает Никифор.

— О чем предупредил? — мрачнеет вожак.

Вместо ответа — молчание. Туча нависла над нами. Молчим, пытаемся утаить то, что копится в сознании, подобно снежным сугробам.

В наступившей тишине отчетливо слышно жужжание камеры. Прямо по нервам! Оператор воспользовался передышкой, щелкает окрестности и тех из группы, кто его не замечает.

Вожак резко оборачивается к Славу:

— Пора!

— Еще немного! Пока они не догонят! — упорствует оператор.

Вожак вглядывается. Вдали — город, покрытый грибовидным облаком дыма.

— И как ты этакую тяжесть таскаешь? — Насмешник указывает на камеру.

— Она помогает мне сохранять равновесие.

— Как бы тебя ветром не сдуло!

Одиночество оторванного от группы

Самое безысходное одиночество.

Дара теряет следы.

Оглядывается. Мечется в сугробах.

Вокруг — ни души. Только тень твоя — с тобой. А внизу клубится мгла. И мгновенная тревога. И страшная тишина.

Вернуться? Но это значит углубиться в одиночество.

Запрокинувшись к недоступным заснеженным вершинам, кричишь:

— Э-эй!

Перекатывается твой крик. Высокий, протяжный, соразмерный высоте и расстоянию, он ждет эха. Должно быть, первый человек оглашал таким воплем боли пустыню планеты.

Ты снова трогаешься, преследуемая шумом своих шагов. Если бы сейчас кто-то шепнул тебе на ухо, что тебя ожидает там, вместе с другими, ты бы все равно не испугалась. Самое страшное — остаться одному, оторваться от своих, отстать, пусть даже и от общей беды.

Чувство лишенной стада овцы — древнейший ужас.

Пропасть вглядывается в тебя огромным пустым глазом. Горы беседуют сами с собой языком подледного ручья. Эхо молчит, даже биение твоего сердца не слышится тебе… И холодное одиночество вершин…