Катынь: спекуляции на трагедии - Горяченков Григорий - Страница 9

Среди унтер-офицеров, которые всегда ездили в кабинах рядом с шоферами, я стала замечать одного высокого с бледным лицом и рыжими волосами. Когда эти машины подъезжали к даче, то все унтер-офицеры, как по команде, шли в баню и долго в ней мылись, после чего сильно пьянствовали на даче. Однажды этот высокий, рыжий немец, выйдя из машины, направился в кухню и попросил воды. Когда он пил из стакана воду, я увидела кровь на обшлаге правого рукава его мундира.

Однажды, как обычно, я и Конаховская работали на кухне и услышали недалеко от дачи шум. Выйдя за дверь, мы увидели двух военнопленных поляков, окруженных немецкими солдатами, что-то разъяснявшими унтер-офицеру Розе, затем к ним подошел оберст-лейтенант Арнес и что-то сказал Розе. Мы спрятались в сторону, так как боялись, что за проявленное любопытство Розе нас изобьет. Но нас все-таки заметили, и механик Гленевский, по знаку Розе, загнал нас на кухню, а поляков повел в сторону от дачи. Через несколько минут мы услышали выстрелы. Вернувшиеся вскоре немецкие солдаты и унтер-офицер Розе оживленно разговаривали. Я и Конаховская, желая выяснить, как поступили немцы с задержанными поляками, снова вышли на улицу. Одновременно с нами вышедший через главный вход дачи адъютант Арнеса по-немецки что-то спросил Розе, на что последний также по-немецки ответил: «Все в порядке». Эти слова я поняла, так как их немцы часто употребляли в разговорах между собой. Из всего происшедшего я заключила, что эти два поляка расстреляны».

Конвоируемых немцами поляков, которых солдаты группами по 20–30 человек вели на «Козьи Горы», видели (и слышали в лесу выстрелы) и другие жители окрестных населенных пунктов. Такие показания дали крестьянин с хутора «Козьи Горы» П. Киселев, плотник станции Красный Бор в Катынском лесу М. Кривозерцев, бывший начальник станции Гнездово С. Иванов, дежурный по той же станции И. Савватеев, председатель колхоза в деревне Борок А. Алексеев, священник Купринской церкви А. Оглоблин и другие. Вероятно, показания некоторых свидетелей вызывали у членов Комиссии какие-то сомнения, а, может быть, они просто стремились собрать побольше доказательств преступлений гитлеровцев. Как бы там ни было, но показания наиболее важных свидетелей, таких, как уже упоминавшиеся А. Алексеева, П. Киселев или заместитель бургомистра Смоленска Б. Базилевский, которые Комиссия имела возможность в какой-то мере проверить, она перепроверяла.

Оказался в распоряжении Комиссии и еще один свидетель, правда, безмолвный, но, тем не менее, красноречивый. Нашли его, скорее всего сотрудники НКВД или военной контрразведки, в здании городского управления Смоленска. Это 17 страничек из делового дневника бургомистра города Б. Меньшагина. Бывший адвокат, видимо, чтобы не запамятовать важные указания хозяев, записывал их в дневнике. Среди многих других записей есть несколько прямо относящихся к трагедии в Козьих горах: на странице 10, помеченной 15 августа 1941 года, – «Всех бежавших поляков военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру», а на 15 странице (без даты) – «Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. гор. (Умнову)». (Летом – осенью 1941 года Умнов служил у оккупантов начальником русской полиции. – Авт.). Надо добавить, что в Сообщении Комиссии не приводится еще множество показаний свидетелей (если не большинство): вероятно, ее члены сочли, что в официальном документе дополнительных свидетельств фашистских преступлений не требуется.

… и семь свидетелей доктора Геббельса

Специальная Комиссия опросила примерно сто свидетелей. Вряд ли стоит сомневаться в том, что, если бы она продолжила свою работу, показаний, свидетельствующих о преступлении гитлеровцев, оказалось бы значительно больше. Немцы утверждали, что у них тоже есть свидетели – очевидцы расстрела поляков весной 1940 года. Всего они назвали семь человек. Не много. Не помогли и обещания местному населению вознаградить свидетелей. Судя по докладной записке полицейского Фосса начальству, на призывы никто не откликнулся. Исключая, возможно, И. Кривозерцева – ему могла попасться на глаза листовка, а, может быть, он отправился в гестапо, когда по окрестным деревням пошли разговоры о том, что немцам нужны «свидетели» расстрела поляков. Допустим и третий вариант: в гестапо могли знать, а местные русские полицейские наверняка знали, что И. Кривозерцев – сын кулака, всеми фибрами своей душонки ненавидевший Советскую власть, и когда ему немцы, так же, как и П. Киселеву, предложили стать «очевидцем», он без колебаний согласился.

Разумеется, члены Комиссии проявили желание встретиться с людьми, которые своими показаниями подкрепили заявление немцев. К сожалению, двое из семерых умерли до освобождения Смоленска Красной Армией, трое, включая И. Кривозерцева, «ушли с немцами, а может быть, были ими увезены насильно», констатировала Комиссия. Двое оставшихся дали ей показания.

Парфен Киселев, 1870 года рождения, был для немцев самым ценным свидетелем, так как его хутор находился в тех же Козьих Горах, и, следовательно, его показания должны были вызывать наибольшее доверие. Он рассказал, что впервые его вызвали в гестапо еще осенью 1942 года. На допросе немецкий офицер через переводчика, показал П. Киселев членам Специальной Комиссии, «стал расспрашивать меня – давно ли я проживаю в этом районе, чем занимаюсь и каково мое материальное положение.

Я рассказал ему, что проживаю на хуторе в районе «Козьих Гор» с 1907 года и работаю в своем хозяйстве. О своем материальном положение сказал, что приходится испытывать трудности, так как сам я в преклонном возрасте, а сыновья на войне.

После непродолжительного разговора на эту тему офицер заявил, что по имеющимся в гестапо сведениям, сотрудники НКВД в 1940 году в Катынском лесу на участке «Козьих Гор» расстреляли польских офицеров, и спросил меня – какие я могу дать по этому вопросу показания. Я ответил, что вообще никогда на слыхал, чтобы НКВД производило расстрелы в «Козьих Горах», да и вряд ли это возможно, объяснил я офицеру, так как «Козьи Горы» совершенно открытое многолюдное место, и если бы там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень.»

Немец повторил П. Киселеву, что поляков здесь расстреляли, а ему, Киселеву, это надо подтвердить. За показания гестаповец обещал П. Киселеву большое вознаграждение. Но он продолжал стоять на своем: ничего о расстрелах не знаю, да и быть их не могло в этой местности. Офицер же настаивал на том, чтобы П. Киселев дал нужные немцам показания. На этом они пока и расстались.

Рассказ П. Киселева – единственное указание на то, что местные гестаповцы проявили интерес к могилам осенью 1942 года. Почему он у них возник, почему угас, неизвестно. Вторично они вызвали П. Киселева в гестапо лишь в феврале 1943 года. В это же время гестаповцы стали требовать аналогичных показаний и от других жителей окрестных деревень. О втором вызове в гестапо П. Киселев показал:

«В гестапо тот же офицер и переводчик, у которых я был на первом допросе, опять требовали от меня, чтобы я дал показания о том, что являлся очевидцем расстрела польских офицеров, произведенного, якобы, НКВД в 1940 г. Я снова заявил офицеру гестапо, что это ложь, так как до войны ни о каких расстрелах ничего не слышал и что ложных показаний давать не буду. Но переводчик не стал меня слушать, взял со стола написанный от руки документ и прочитал его. В нем было сказано, что я, Киселев, проживая на хуторе в районе «Козьих Гор», сам видел, как в 1940 году сотрудники НКВД расстреливали польских офицеров. Прочитав этот документ, переводчик предложил мне его подписать. Я отказался это сделать. Тогда переводчик стал понуждать меня к этому бранью и угрозами. Под конец он заявил: «Или вы сейчас же подпишете, или мы вас уничтожим. Выбирайте!»

Испугавшись угроз, я подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится».

Понятно, что дело «на этом» закончиться не могло. В спектакле, который немцы собирались разыграть в Катынском лесу, они отводили П. Киселеву заметную роль. Он должен был встречаться с членами делегаций, которые немцы стали регулярно привозить в Катынь, и рассказывать им байку о расстреле чекистами польских офицеров. В начале весны П. Киселева первый раз повели в лес. По дороге переводчик предупредил его, что он должен в точности пересказать содержание подписанного им документа. Первыми слушателями оказались «польские делегаты», которые стали задавать П. Киселеву вопросы на русском языке. На свою беду П. Киселев за месяц забыл, что именно он подписывал в гестапо, стал путаться, и в конце концов, заявил, что ему о расстреле поляков ничего не известно.