Катынь: спекуляции на трагедии - Горяченков Григорий - Страница 5

«Директивы…» писались с учетом того, что сотрудники министерства, привлеченные к пропагандистской акции, не должны знать правды, за исключением, тех, кто принимал участие в провокации, находясь непосредственно в Катыни. И хотя «Директивы…» нашпигованы фашистской риторикой, как салями салом, – это деловой документ, своего рода методические указания. Геббельс чрезвычайно обстоятельно разъясняет подчиненным, что они должны делать, как делать и почему должны поступать именно так, а не иначе, о чем можно, а о чем нежелательно и даже нельзя писать в газетах и говорить по радио. И так как, напомню, это деловой документ, предназначенный для своих, Геббельс в указаниях довольно откровенен, порою просто циничен: «По отношению к англичанам мы нахально скажем: «Не врите столько, Красный Крест уже на пути в Катынь». Действительно, так заявлять – нахальность: руководители Красного Креста 17 апреля, в день, когда министр пропаганды давал эти указания, еще не ответили Германии на ее предложение. Что совсем не мешало Геббельсу в той же самой «Директиве…» указывать: «…нужно сказать следующее: «Это не пропагандистская битва, а фанатичная жажда правды».

Шеф гитлеровской пропаганды посчитал необходимым обратить внимание сотрудников министерства: «… фюрер придает значение тому, чтобы еврейский вопрос был связан с Катынским делом». Это, разумеется, принципиальная установка. Но министр и о частностях не забывает: «Вообще нам нужно чаще говорить о 17-18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом просили разрешить послать домой письмо и т. д., т. к. это действует особенно потрясающе». Может быть, и просили. Геббельсу это могло быть известно.

Особенно откровенен Геббельс на конференции (это что-то вроде совещания), состоявшейся 17 апреля. В отчете о ней сообщается: «…министр подчеркивает, что катынское дело приняло такой размах, которого он не ожидал. Если бы мы теперь продолжали работать исключительно умело и точно, придерживаясь принципов, которые определены здесь на конференции, если бы далее позаботились о том, чтобы никто не выходил вон из ряда, то можно было бы надеяться, что нам удастся катынским делом внести довольно большой раскол во фронт противника…». Обращает на себя внимание его распоряжение: «Немецкие офицеры, которые возьмут на себя руководство, должны быть исключительно политически подготовленными и опытными людьми, которые могут действовать ловко и уверенно. Такими же должны быть и журналисты, которые будут при этом присутствовать. Министр, между прочим, считает, чтобы присутствовал кто-нибудь из круга министерской конференции, чтобы в случае возможного нежелательного для нас оборота дела можно было соответствующим образом вмешаться. Некоторые наши люди должны быть там раньше, чтобы во время прибытия Красного Креста все было подготовлено и чтобы при раскопках не натолкнулись бы на вещи, которые не соответствуют нашей линии. Целесообразно было бы избрать одного человека от нас и одного от ОКБ, которые уже теперь подготовили бы в Катыни своего рода поминутную программу».

Много вопросов вызывают только эти указания шефа гитлеровской пропаганды. Скажем, было бы вполне естественным требование Геббельса прикомандировать к Международной комиссии хорошо воспитанных и знающих иностранные языки офицеров. Но зачем для сопровождения специалистов по судебной медицине необходимо подбирать ловких людей с исключительной политической подготовкой? И какие такие вещи, которые не соответствовали «немецкой линии», могли увидеть иностранцы в могилах поляков? Как вообще что-то в могилах могло не соответствовать «линии», если люди в них захоронены за год с лишним до начала войны, то есть, если немцы не имели к ним ни малейшего отношения?

Ответы напрашиваются сами собой. Геббельс явно опасался, что при вскрытии могил члены Международной комиссии или каких-то делегаций, которые немцы планировали направлять в Катынь, обнаружат что-либо (а так и вышло – с пулями, с идентификацией тел), опровергающее их утверждение о расстреле поляков по приказу советских властей. Конечно, это не прямое, а лишь косвенное, но очень убедительное свидетельство виновности фашистов в расстреле поляков. Но все послевоенные пособники Геббельса – американские сенаторы, английские парламентарии, польские и советские, а ныне российские ученые мужи и дамы, все эти Горбачевы, ельцины, фалины, «демократические» журналисты и прочая антисоветская и русофобствующая публика – начисто игнорируют это доказательство преступления фашистов. Да что там косвенные свидетельства, они и более убедительные доказательства виновности немцев не признают! Их немало нашла Специальная Комиссия и о них речь, как и о других, пойдет ниже, а пока вернемся в 1943 год.

Руководство Международного Красного Креста предложило советскому правительству направить своих представителей в Катынь. Но оно решительно отвергло предложение о каких-либо контактах с оккупантами. После этого и МКК отказался послать в Катынь свою делегацию.

Немцы не растерялись и очень быстро создали собственную «международную комиссия». Антисоветчики обычно представляют ее весьма авторитетной комиссией, состоявшей из профессоров судебной медицины и криминологии европейских университетов, а также других представителей науки. Верно, но для полной ясности необходимо уточнить: все 12 её членов, кроме одного, были гражданами завоеванных государств или стран-сателлитов Германии, а во главе стоял в буквально смысле слова свой человек – проф. Г. Бутц, немец, гражданин Германии. Он же и написал потом заключение комиссии, которое ее члены подписали не в Катыни, не в Смоленске, а на каком-то военном аэродроме, на котором самолет с членами комиссии сделал промежуточную посадку по пути в Берлин.

Комиссия экспертов прибыла в Катынь по крайней мере через месяц после того, как немцы стали готовить могилы к осмотру их иностранными комиссиями и делегациями. Точная дата неизвестна, но в «Директиве господина министра от 6 апреля 1943 г.» говорится: «Там работает сейчас известный химик из Кенигсберга…» Как можно понять из текста «Директивы…», к этому времени часть могил была уже вскрыта. Так что время у гитлеровцев подготовиться к приему гостей было.

«Международная комиссия» находилась в Катыни с 28 по 30 апреля и за это время «исследовала все трупы (комиссия указывает точное количество – 982 трупа), которые были эксгумированы до ее прибытия». За два рабочих дня несколько судебных медиков провели патологоанатомическое исследование почти тысячи трупов! Какой-то немыслимый профессиональный подвиг! Конечно, немыслимый. И его никто не совершал. Уже из следующей фразы отчета видно, что специалисты с европейскими именами к этим исследованиям имели, как говорится, весьма касательное отношение: «Их (трупов) патологоанатомическое исследование в большинстве случаев было выполнено доктором Бутцем и его сотрудниками». Любопытный, конечно, факт, но еще любопытнее заключение судебных медиков, подписанное не на основании обследования трупов – им всего-то девять тел показали, а на основе… Но я лучше процитирую заключение: «Из показаний свидетелей и судя по письмам, дневникам, газетам и т. д., найденным на трупах, следует, что расстрелы происходили в марте и апреле 1940 года». Профессора судебной медицины европейских университетов устанавливают время смерти не по состоянию трупов, а по обнаруженным на них бумажкам! Если бы куры в европейских странах умели читать, они передохли бы от смеха. Но куры не читают, а читавшие и читающие этот более чем странный документ европейцы, а вместе с ними обитатели других континентов находят вполне естественным столь противоестественный для судебно-медицинских экспертов способ установления времени смерти.

Создали немцы и еще одну комиссию, состоявшую исключительно из поляков, – Техническую комиссию Польского Красного Креста. О целях ее создания и условиях работы на совещании в министерстве пропаганды совершенно определенно высказался некий майор Бальцер. А Геббельс облек его предложения в форму собственной директивы. Идентификация тел, по мнению этого майора, должна быть проведена в пропагандистских целях, а для этого следует «привлечь членов польского Красного Креста под немецким контролем». Однако поначалу поддержавший предложение майора о необходимости идентификации тел, Геббельс через десять дней пошел на попятную: «Вообще работы по раскопке и идентификации должны по возможности проводиться по мере надобности только тогда, когда туда прибывает какая-нибудь комиссия». Что случилось? Да то, чего Геббельс и опасался. Стали обнаруживаться «вещи», которые не соответствовали немецкой линии. Выяснилось, например, что среди убитых не все офицеры, а некоторые офицеры – евреи по национальности. Это обстоятельство не укладывалось «в линию» о расстреле поляков по приказу евреев. Что, одни евреи расстреливали других? Разумеется, «при фанатичной жажде правды» Геббельсу не составляло большого труда найти подходящее объяснение. Тем не менее, такие несовпадения с «линией», вероятно, воспринимались министром, как совершенно нежелательные. Русскую пословицу «от греха подальше» он, скорее всего, не знал, но поступил вполне предусмотрительно.