Корона за холодное серебро - Маршалл Алекс - Страница 25

Но потом Вороненая Цепь объявила королеву Индсорит предательницей Падшей Матери, и в последовавшей гражданской войне Портолес сражалась с войсками женщины, которой не так давно поклонялась… А дальше папа Шанату объявил о перемирии, перед Советом Диадемы снял с королевы отлучение – и быстро ушел с поста, который унаследовала его племянница, ставшая Черной Папессой. И как будто все было мало запутано, после установления прочного мира королева Индсорит перевезла свой двор обратно в Диадему и впервые за почти двадцать лет стала повелевать из Багряного тронного зала. Теперь старая королева и новая первосвященница из одного пространства управляли каждая своей сферой. За несколько коротких месяцев Портолес перешла от убийства имперцев в битве при Броки к службе у одного из имперских полковников в качестве личного телохранителя… каковой должности оказалась прискорбно неадекватна.

Неудивительно, что презренная анафема испытывала трудности с верой даже до того, что в повестке назвали «инцидентом в Курске»: как и все ее чудовищное племя, Портолес была рождена для греха, и только вмешательство Вороненой Цепи принесло благодать и добродетель в ее грубое и глупое сердце. Она не могла понять, как кто-то, пусть даже багряная королева, может быть в один год отлучен от церкви, а потом, когда война пошла неудачно для Вороненой Цепи, – объявлен духовно равным Черному Папе. Брат Ван жестко предостерегал от задавания вопросов, недоступных ее пониманию, но сестра Портолес ничего не могла с собой поделать: она хотела, чтобы мир снова обрел смысл, как было в ее юности. Как ни печально, Портолес проигрывала войну, которую вела со своей демонической природой, а теперь, когда она фактически убила полковника Хьортта, ей не будет спасения: две самые святые женщины в мире увидят ее такой, какая она есть.

Сестра шла, повинуясь повестке, и понимала, что никогда не вернется в Норы – единственный дом, какой она знала.

Портолес пропустили через дюжину все более узких и все более охраняемых дверей, вручили черную свечу толщиной в ее запястье, и с помощью слепого священника она приплавила основание свечи к своей обритой голове. Только когда свеча накрепко прилепилась к обожженному скальпу, сестре Портолес дозволили двинуться дальше по неосвещенным переходам Замка Диадемы – мучительно медленным шагом, чтобы пламя не погасло. Гаргульи щерились на нее с каждой арки и контрфорса, капли воска смешивались с ее слезами и оставляли след, по которому она пойдет обратно, если ей будет разрешено возвратиться после аудиенции. Путь был известен ей по велению Падшей Матери, прошедшему через чистое сердце Черной Папессы, которая ожидала сестру вместе с багряной королевой… Так утверждалось в повестке, но Портолес обнаружила, что ее направляют только пятна фосфоресцирующей слизи на плитах – все вверх и вверх. Возможно, высшие знали: ее грех так велик, что она больше не может ощутить прикосновения богини, и потому снабдили ее иными средствами найти дорогу.

Прошел час, может быть, два – лестница за лестницей, подъем за подъемом.

Случается всякое, но сестра Портолес продолжала бороться. Отзвуки прикосновений брата Вана теперь, казалось, вопили меж ее ног, и она бы прокляла свою слабость, если бы дыхание не требовалось для должной громкости молитвы. Не дело нечистых судить кого-либо, кроме себя, – уж сколько раз аббатиса Крадофил заставляла ее это повторять? И все же сестра Портолес судила сэра Хьортта, а теперь ее саму будут судить. Падшая Матерь любит ее, и закаленная войнами монахиня, пусть даже анафема, должна шествовать с гордо поднятой головой, однако воск, струящийся по носу и щекам, делал ее позор видимым всем. Если у себя в келье сестра и питала какие-то надежды, то они исчезли здесь, в доме, воздвигнутом Всемогущей Матерью для своих верховных жрецов.

Когда сестра Портолес добралась до приемной тронного зала, освещение улучшилось, но ее настроение так и осталось мрачным. Канделябры озаряли высокомерного старика, облаченного в шартрезовые церемониальные одежды Азгарота. Он ждал на скамье, рядом с аббатисой Крадофил, и оба встали, когда сестра Портолес приковыляла к ним по последнему окутанному тенями коридору. Никто из них, похоже, не был рад ее видеть.

– Сестра Портолес. – Пухлые блестящие губы аббатисы Крадофил напоминали двух головастиков. – Представляю тебя барону Доминго Хьортту из Кокспара, отставному полковнику, бывшему командиру Пятнадцатого полка Багряной империи.

– Сэр. – Портолес поклонилась так низко, как только могла, не рискуя свечой. Струйка воска пробежала поперек ее глаза и застыла аркой, но сестра не вскрикнула. Этот старый петух выглядел точно таким же надутым, как его жареный цыпленок. – Я молюсь за душу сэра Хьортта и надеюсь, что останки и имущество, которые я вернула Пятнадцатому полку, благополучно прибыли в Кокспар.

– Давайте продолжим беседу, – повернулся барон Хьортт к аббатисе Крадофил. – Я не имею желания говорить с этой тварью.

– Возможно, но сестра Портолес может кое-что рассказать вам о смерти вашего сына, – отозвалась аббатиса, буравя монахиню своими мертвыми глазами. – Не так ли?

– Я оплакиваю смерть сэра Хьортта, – сказала сестра Портолес, но не успела остановиться на этом, и следующие слова вырвались сами: – Полагаю, вы предпочли бы, чтобы он умер героем, а не трусом. Да простит его Всематерь.

Что ж, это была правда, хотя шок на лице аристократа выдавал, что он приехал в столицу империи вовсе не для такого ознакомления с последними минутами сэра Эфрайна Хьортта. Блестящие влажные губы аббатисы Крадофил плотно сжались, и сестра Портолес мысленно извинилась за дикую выходку своего обуянного демонами языка. Возможно, было бы лучше, если бы его вообще вырвали, как всегда говорила аббатиса.

– Я увижу, как ты горишь еще до восхода следующей луны, – прорычал барон Хьортт, и сестра Портолес подумала, что он, пожалуй, прав. Она вспомнила выражение, появившееся на лице его сына, когда телохранительница не бросилась через горящую террасу, чтобы спасти его, – ненависть, страх и недоумение… Семейное сходство несомненно. Она задумалась, умрет ли сама как-то лучше, – хуже, кажется, невозможно.

– И такую десятину ты платишь после всего, что я для тебя сделала? – проворчала аббатиса Крадофил, подталкивая сестру Портолес к огромным дверям из белого дуба.

Здесь не стояло никаких караульных: королева повелела, чтобы всякий убийца имел такой же шанс получить ее трон, каким когда-то воспользовалась она сама. За двадцать лет правления сорок семь претендентов прошли через эти последние врата, и сорок шесть черепов обрамляли проем, щерясь с высоты на аристократа, аббатису и анафему. Недостающий череп, наверное, принадлежал человеку, недостойному смерти от клинка королевы, – ничтожеству, сброшенному вниз искать более подходящую могилу среди демонов-падальщиков Звезды.

– Видит Падшая Матерь, Портолес, если ты будешь так же вольно говорить перед нашей первосвященницей, я сама сверну тебе шею.

– Благодарю за милосердие, высшая, но я его не приму, – услышала сестра Портолес собственный ответ и подивилась тому, что, похоже, выучилась грешить рефлекторно. Неужели демонская природа, задавить которую монахиня старалась всю жизнь, вырвалась на свободу, когда она позволила сэру Хьортту умереть? Может быть, злой умысел Обманщика разжигал этот бунт в ее груди? Как бы ни хотелось Портолес поверить подобным оправданиям, в глубине души она знала: ее любовь ко греху не является чем-то новым и, как бы яростно она ни боролась со своей низменной натурой, прегрешения доставляли ей больше радости, чем когда-либо приносило послушание.

Багряный тронный зал был встроен в край кратера заснувшего вулкана – бескрышный полумесяц полированного обсидиана, заканчивающийся двухтысячефутовым обрывом над островерхими крышами и куполами города. В песнях говорилось, что звезды горели здесь жарче, чем где бы то ни было в мире, даже во время полнолуния – а оно было сегодня ночью, – и, кроме свечи сестры Портолес, никакой земной огонь не тревожил этого места. Она подозревала, что, даже будь ее глаза непорочны, зал казался бы ярким, как румянец зари.