Сунг - Метелин Олег - Страница 29

Выл, кряхтел, царапал старое железо обшивки. Дребезжал ставнями, плотно закрывающими единственное окно пусть временного, но все же человеческого жилья. Десятками разных голосов завывал в трубе печки – «буржуйки», пытаясь вселить страх в человека, одиноко сидевшего за столом.

Человек прислушался к этим воплям и поежился. Он вспомнил картину, что увидел полчаса назад, когда выбирался из своего убежища по малой нужде.

Холодный сырой ветер с юга ожесточенно гнал рваные клочья белесых облаков, подсвеченных сверху почти прозрачным диском Луны. Облака отбрасывали на склоны гор неясные, быстро меняющиеся тени. Словно тысячи всадников проносились по ним в бешеной, понятной только им упоительной скачке. Пограничный Пяндж чернел извилистым клинком сабли. Долина, расстилавшаяся внизу холма, откуда на буйство погоды смотрел человек, то вспыхивала опаловым светом яркого ночного светила, то погружалась во мрак. А где-то вдалеке в горах сверкали пламени зарниц, и время от времени «афганец» доносил грохот…

«То ли гроза, то ли эхо идущей войны…» – вполголоса пропел человек, поправляя бушлат, наброшенный на плечи (в вагончике было прохладно: печка – буржуйка, расположенная в его красном углу, не топилась).

Он представил, каково сейчас дежурным нарядам пограничников. Хорошо ему, вольному: сиди в относительном, но все же тепле, и не высовывай нос в промозглую ночь.

Военный корреспондент Игорь Уфимцев который день куковал на этом участке, не имея никакой возможности выбраться отсюда на Большую землю.

Сначала планы смешала непогода: затяжной дождь в долине поднял уровень воды в реке, залил брод. И полуостров, на котором находилась восемнадцатая застава с военным корреспондентом, оказался отрезанным от основного берега. Но даже если Уфимцев сумел перебраться на другую сторону, это не облегчило его задачу. Путь к таджикскому городу Куляб, расположенный к северу за горными отрогами, лежал через перевалы. А их засыпал снегом все тот же вездесущий «афганец».

Вчера утром появилась надежда: ветер разогнал облака. И на синий небосклон, жарко улыбаясь, влезло весеннее таджикско-афганское (смотря с какой стороны смотреть) солнце. Уфимцев, успевший за пять суток всласть наговориться с бойцами и офицерами, сползать с разведчиками в горы, сходить в близлежащий кишлак (где ему предложили обменять резиновые сапоги на пригоршню анаши); и впавший от вынужденного простоя в меланхолию (от которой не спасала паршивая таджикская водка); воспрянул духом – пора было собираться в дорогу.

Но тут на беду на соседнем участке возникла «обстановка» – «духи» устроили войну. Все передвижения вне заставы были запрещены. И Уфимцеву оставалось только смириться с судьбой.

Игорь покосился на недопитую бутылку водки, стоявшую на столе, глянул на часы, показывающие глубокую ночь, и подумал:

«Ч-черт, где это Валерку носит! Ушел на десять минут за закуской, а пропал на час…»

Валеркой звался его новый знакомый – двадцатидвухлетний начальник восемнадцатой заставы лейтенант Валерий Витьковский. С ним корреспондент, родившийся на два года раньше, сразу нашел общий язык.

За прошедшие несколько суток он успели распить бутылку шаропа[19], посидеть в засаде на границе, обстрелять из АГСа[20] группу контрабандистов с чарсом и поохотиться на кабанов. Это было достаточно, чтобы у двух человек в одинаковой военной одежде первоначальная симпатия перешла в дружбу.

Собственно говоря, «восемнадцатую» заставой назвать было трудно в привычном понимании этого слова.

Пара строительных вагончиков (в одном из которых жил Валера, во втором обитали солдаты), закрытые со всех сторон земляными валами, стояли на вершине холма. Сеть траншей и пулеметных гнезд с огневыми позициями минометчиков окружала их по периметру. На самой высокой точке возвышенности скворечником торчал наблюдательный пункт пограничников.

Этот архитектурный набор завершал «пэ» – образный сортир из шифера и без четвертой стены – той самой, в которой обычно размещают дверь. За все дни жизни на заставе Игорь так и не мог привыкнуть к такому своеобразию. Водружаясь на «очко», он каждый раз чувствовал себя орлом, пред гордым взором которого расстались горы и равнины на десятки километров. И в голову военного корреспондента само собой приходили поэтические строки: «Выйдешь в горы, сядешь срать – далеко тебя видать!»

Вчера вечером старшина соседнего поста КНБ, бородатый коренастый таджик, чем-то похожий на покойного героя этой войны Сангака Сафарова, пригласил его и еще пару офицеров на семейный праздник – родился сын. Дом счастливого отца находился в кишлаке на склоне горы прямо над заставой.

– Вон он! – показал он на возвышавшийся над прочими строениями свежепобеленный прямоугольник с голубыми наличниками и шиферной крышей.

Уфимцев, не первый раз приезжавший в Таджикистан, знал, что выше чем расположен дом, тем уважаемее хозяин. Да краска с побелкой в этих местах – признак состоятельности.

«Лишнее свидетельство для местных, как выгодно служить вместе Россией, – подумал Игорь, покосившись на бородатого старшину, – Страна богатая и от пары банок краски, спертых с заставы, не обеднеет».

– Дорогим гостем будешь, приходи! – продолжал убеждать прапорщик, – Понимаешь, пять дочек жена родила, а тут – сын, наследник! Ко мне вчера, пока я на заставе был, «духи» с той стороны заходили. Два мешка муки уперли, но я их простил. Надо праздник встречать без темных помыслов!

«Это означает, что нужно брать автоматы, – подумал Игорь, – И гранаты прихватить. Если хозяин такой гостеприимный, то гости из-за речки могут пожаловать. Типа поздравить, кхе-кхе…»

– Поехали! – хлопнул он по плечу отца-героя, – только погоди, сейчас в «оружейку» загляну.

– Обижаешь… – «Сангак» скроил обиженную физиономию, – Я уже все принес! Автомат, «лифчик», гранаты для тебя в кузове лежат. Сам понимаешь, граница!

– Ты не спеши! – остановил прапорщика подошедший Валера, – Поедем через полчаса. Еще дела есть. Ты покури пока…

… – В чем дело?! – спросил Витьковского Игорь, когда тот отвел его в сторону.

– На Сунге и переправе бой идет, – вполголоса проговорил тот, – Нельзя сейчас срываться, заставу без командования оставлять. – Заодно и поедим.

– Как поедим? – удивился Уфимцев, – Мы же вроде как в гости собрались! Ты чего, забыл основное правило Вини-Пуха: не ходить в гости сытым?

– Объясняю для непонятливых. – проговорил лейтенант, – Водка обычно у этих ребят паленая. Если ее пить на голодный желудок, можешь окочуриться. А на сытый – проблюешься и делов то… Восток – дело тонкое, Петруха!

«Полчаса» лейтенанта Витьковского превратились в два. За это время Уфимцев успел сытно закусить голландскими консервированными сардельками с картошкой, придавив их десертом – фирменными заставскими оладушками. И, вернувшись в штабной вагончик, пристроиться на табуретке рядом с Валерой, слушавшего радиоэфир.

– Мда-а, – проговорил корреспондент, отковыривая языком с зубов прилипшие кусочки непропеченного теста, – Оладушки у твоего повара явно не самое любимое блюдо!

– А у него все блюда нелюбимые! – ответил лейтенант, снимая с головы наушники, – Готовить, бляха, совершенно не умеет. Только научился разогревать консервы, да делать жареную картошку!

– Тогда какого хера ты его поваром сделал? – удивился Игорь.

– Он на большее не способен. Вояка из него дерьмовый, стрелять не умеет – и как такое говно из «учебки» выпустили! – к тому же за пределами кишлака любит языком трепать. Вот поэтому я его и пристроил до поры до времени. Особист скоро приедет, и я с ним это чудо в отряд отправлю: нехрен здесь баклуши бить!

– Ничего себе наказание, – присвистнул Уфимцев, – Да о таком переводе все бойцы мечтают!

– Диалектика жизни, – вздохнул Витьковский, – Бойцы мне и здесь нужны. Но их мало, настоящих. Я не националист, Игорь, но мне становится тоскливо, когда с заставы уйдут последние русские «срочники». Таджики, может, народ более дисциплинированный, но воевать за государство не любят. Ну, нет у них имперского мышления! За семью, за клан – могут, но не за государство. А мои русские раздолбаи… Хоть они и раздолбаи, но, когда надо – воюют, как черти! Прикинь, что мне на днях мой сержант забубенил… Я ему замечание, а он в ответ: «Я через полгода, товарищ лейтенант, домой отсюда срулю. А вам здесь еще гнить и гнить!»