Победитель коммунизма - Чалидзе Валерий - Страница 7

Сохранение презренной фразеологии оказалось сверхудобным в имперских замыслах. Надо платить валютой, чтобы заставить кого-то в далёкой Азии или Южной Америке работать на Великую Россию. Марксова терминология давала таких работников бесплатно: люди готовы сложить головы за коммунистическую мечту, не зная, что умирают за неведомую Россию.

Но чтобы фразеология служила своей цели, нужно следить, чтобы люди не совались слишком глубоко в источник этой фразеологии, нужно контролировать их. Так занятия полиграмотой, кружки и курсы марксизма стали оперативным органом проверки людей. Умные понимали: усваивай только фразеологию и употребляй её как приказано. Глупые задавали вопросы: сколько их, глупых, попало в Сибирь за это или просто не смогло продвинуться.

Но народ попался уж больно вопрошающий — негуманно учить народ чему-то совсем противному действительности. Негуманно учить одному, а заставлять делать другое: никакая диалектическая логика здесь не поможет. Сталин и не планировал до конца быть негуманным. Он эту идеологию задумал запретить, оставив лишь свой марксизм, который по примитивизму своему должен был быть меньшим соблазном для мудрствующих: кто же будет придираться к таким бессмертным истинам, как, например, Грамматика — правила изменения слов?

Он начал эту работу, написав «Марксизм и вопросы языковедения» и «Экономические проблемы в СССР» *. Я уверен, что он планировал написать ещё несколько лубочных картинок для замены марксизма, и потом постепенно запретить широкое хождение книг Маркса, Энгельса, Ленина: и так уже много не переиздавалось. Вместе с доброй чисткой это бы почто совсем излечило бы страну от Коммунизма. Но не только оставить эту фразеологию хотел он. Надо было начинить её другим содержанием, надо было соединить эту фразеологию с имперской идеей. И он делал это.

Ещё в 20— х годах он открыто отказался от идеи мировой революции. А это не просто практический ход: давайте строить своё хозяйство и не тратить силы на фантом. Это ход идеологический: в замену пролетарской солидарности был возрождён имперский патриотизм, умело соединённый в рамках фразеологии с ненавистью к заграничной буржуазии. Клевета о безысходной нищете рабочих в западных странах помогала не только развивать в людях эту ненависть, но заставить их охладеть к идее солидарности с западными рабочими: они-де слишком задавлены, слишком рабы и выглядят несопротивляющимися недоумками -какая уж там солидарность с отсталыми, мы далеко впереди. Кто, даже из коммунистов, мог всерьез возражать против патриотизма, когда это подносилось вначале как вроде бы «классовый патриотизм»… Но за возрождением патриотизма шла вся нормальная и потому близкая людям национальная идеология с понятием Родины, со служением Родине, с Родиной превыше всего. Говорят, * Сталин всю жизнь до 1940 года мстил Троцкому — нет, он его мог только благодарить: возможность связать оппозицию в партии с Троцким, а следовательно с заграницей была удачей для него не только в подавлении коммунистов, но и в пропаганде имперской идеологии: чтоб знали, что там везде все враги. Так и усвоили.

Патриотизм — огромный скачок от наднационального коммунизма. С коммунистической точки зрения обращение к патриотизму даже во время войны — еретично. Вот что пишет И.Данишевский ** о речи Сталина 7 ноября 1941 года:

«Чего ждал от этого выступления весь мир?» — «Ждали, что звериному национализму фашистских разбойников будет противопоставлено развернутое знамя революционного пролетарского интернационализма, боевые традиции революционной борьбы и в нашей стране, и в самой Германии и ее порабощенных сателлитах. Ждали призыва ко всем угнетенным массам. Коммунисты и примыкавшие к ним во всем мире, ждали обращения к традиции Великого Октября и героических лет гражданской войны и иностранной военной интервенции; ждали, что вождь и руководитель первого в мире государства победившего социализма обратится к великим именам Маркса, Энгельса, Ленина, к именам деятелей революции, самоотверженных борцов за народное дело. Но… произошло нечто иное. Имя Ленина было упомянуто мельком. Главное же было в нафталине истории России по архиреакционному царскому историку Иловайскому… была извлечена плеяда „наших предков“, достаточно респектабельных, чтобы быть противопоставленными „предкам“ Гитлера.» И далее: «… Одним таким выступлением, одним своим призывом „вдохновиться мужественным обликом“ царских сатрапов перед всем миром было продемонстрировано стремление повернуть ход борьбы с классовых позиций на почву националистическую».

Данишевский далее пишет о том, кто же эти великие предки. В частности, Александр Суворов: крупный царский полководец — рабовладелец. С моей точки зрения, это большой символизм, что Сталин не только упомянул Суворова в своем выступлении, но и впоследствии вознес имя Суворова очень высоко в разрешенной советской исторической науке. Вот что пишет Данишевский о Суворове:

«Суворов — по царскому приказу — отдавал свой военный талант на кровавое усмирение восставшей Польши. Он вел русские полки против армий французской революции. Он принял для доставки в Москву на лютую казнь закованного в цепи, запертого в железную клетку мятежного вождя крестьянского восстания Емельяна Пугачева».

Сомнительно, чтобы Сталин не знал о подобных заслугах тех, кого он объявлял своими предшественниками. Напротив, символично и лестно, я полагаю, было для Сталина иметь именно такого предшественника, именно подавителя революции и восстаний, а не Емельяна Пугачева, который, в известной мере, мог бы считаться предшественником революционеров. И Данишевский со своей марксистской коммунистической позиции вполне обоснованно замечает:

«А почему бы нам не остановить свой выбор на его современнике, на таком его социальном антиподе, как Емельян Пугачев?»

Данишевский прав: речь Сталина — демонстрация отхода от коммунистической идеологии и проповедь имперской идеи, имперских символов. Многие считают, что это лишь тактический ход, что за коммунизм люди бы не стали сражаться. Нет, россияне сражались за свою страну и сражались бы под любым лозунгом. * Для Сталина эта речь — не тактический ход, она — этап стратегического плана заменить коммунистическую идею имперской. Он показал это постепенным насаждением патриотизма, он показал, это самим устройством империи с иерархией; наций. Он показал это еще раньше, когда вопреки Ленину настаивал на создании России с автономными национальными республиками вместо сохранения фикции суверенитета. Он, раздраженный на большевиков и еще не затаившийся для захвата власти еще в 1920 г. телеграфировал на Украину:

«Достаточно играть в правительство и республику. Кажется, хватит. Пора бросать игру».

Тогда же он продемонстрировал свои великорусские наклонности в истории с подчинением Грузии. Ленин заметил это раньше всех — и впустую: выводов никто не сделал. 'Тот грузин, который пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националистом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин в сущности нарушает интересы пролетарской классовой солидарности… Политически ответственными за всю эту поистине великорусскую националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского".*

А разве он не подтвердил впоследствии, что его речь 3 июля — не тактический ход? Прославление респектабельных предков продолжается и после войны. Вопреки всем «классовым» принципам Петр I и особенно Иоанн IV почитаются всячески с небольшой уступкой фразеологии: они не просто великие наши цари, а еще и прогрессивные.

Но наиболее яркая демонстрация идейного отхода от коммунизма — кампания против космополитов. Думали, это кампания против евреев — нет, евреи попали заодно. Это воистину кампания против коммунизма, ибо коммунизм по сути своей космополитичен, коммунизму не нужны предки, он сам без роду, без племени. То, что досталось евреям, — лишь свидетельство того, как комплексно Сталин решал проблемы: