У нас уже утро - Чаковский Александр Борисович - Страница 70

Какое волнение началось на рыбокомбинате! Ведь это был первый большой пассажирский пароход, пришедший с материка после зимних штормов.

Впрочем, радостное и тревожное волнение овладело людьми ещё и по другой причине: на этом пароходе могли оказаться семьи многих рыбаков. Телеграммы о выезде начали приходить уже давно. Это были телеграммы от рыбацких жён, матерей, сестёр. Женщины сообщали о скорой встрече, писали, что теперь всё зависит от того, когда им удастся достать билеты.

Рыбаки посылали деньги и телеграммы с требованием, чтобы жены и матери ехали «с шиком», в каютах «люкс» и, уж во всяком случае, не ниже первого класса. Они посылали длинные перечни того, что нужно привезти, оправдываясь тем, что соскучились по привычным русским, удобным вещам.

И вот наконец пароход пришёл. Хотя его долго и с нетерпением ждали, всё-таки казалось, что он пришёл неожиданно. И уж совсем неожиданным было то, что он пристал почти к самому комбинату. Рыбаки видели, что на палубе парохода толпятся люди. Многим казалось, что они уже различают родные лица.

Доронину некого было ждать, но волновался он не меньше остальных. Он был счастлив, что комбинат может теперь достойно принять новое трудовое пополнение, может предоставить людям хорошие, удобные жилища, поставить рыбаков на первоклассные суда, вручить им отличные орудия лова.

Но больше всех волновался, пожалуй, Нырков. К нему со дня на день должна была приехать жена. Три недели назад он получил от неё телеграмму уже из Владивостока.

Но когда пароход пришёл, Ныркова, как на грех, не оказалось на месте. Ведь путина продолжалась, дорог был каждый час, и Нырков в числе других рыбаков ещё затемно ушёл в море.

Доронин дал ему слово, что лично встретит его жену и доставит её на берег.

Впрочем, Доронин должен был встретить не только жену Ныркова. В кармане его пальто лежал целый список рыбацких жён, с указанием имён, отчеств и даже особых примет, по которым их сразу можно будет узнать.

Перед тем как сесть на катер, Доронин зашёл в столовую и ещё раз убедился в том, что к приёму гостей здесь всё готово. Он оглядел накрытые чистыми скатертями столы, аккуратно расставленные приборы, нарядные занавески на окнах и с удовлетворением отметил, что всё это – своё, русское, отечественное, напоминающее о родной земле.

Сидя на катере, Доронин смотрел, как поднимается на небосклон неяркое, но чистое весеннее солнце, как голубеет небо и серебрятся снежные верхушки сопок. Он с радостью думал о том, что и природа гостеприимно встречает новых жителей Сахалина.

Катер подходил к пароходу. Задрав голову, Доронин всматривался в людей, приникших к палубным поручням, и старался угадать, кто из них приехал именно к нему, на западный рыбокомбинат.

Поднявшись наконец на палубу, он громко и весело крикнул:

– С приездом, дорогие товарищи! Кто из вас на западный комбинат?

– С приездом, с приездом! – услышал он у себя за спиной. – Кто на шахты? Кто на первый бумкомбинат? Кто на транспорт?

Доронин обернулся и увидел людей, видимо приехавших на пароход в одно время с ним, а может быть, даже и раньше.

На мгновение он почувствовал невольную досаду, что его опередили, но досада сразу же сменилась прежним радостным подъёмом. Люди окружили встречавших. Слышались громкие ответные выкрики:

– Я на шахты! Я на транспорт! Мы на бумагу!

«Это здорово, что не нам одним пришла мысль встретить людей!» – подумал Доронин и в это время почувствовал, что кто-то теребит его за рукав пальто:

– Послушай, милый, я вот на этот самый, западный, приехала. Муж у меня здесь рыбачит.

Доронин обернулся. Перед ним стояла молодая женщина в оренбургском пуховом платке, из-под которого были видны только застенчивые глаза и маленький вздёрнутый нос.

«Ныркова!» – почему-то решил Доронин и, схватив женщину за руку, спросил:

– Вы Ныркова?

– Нет, не Ныркова, Антоновы наша фамилия… – Женщина сказала это чуть упавшим голосом, точно ей было неудобно разочаровывать Доронина.

– А-а, Антонова, Анна Степановна! – воскликнул он, мгновенно вспомнив имя, записанное на бумажке. – Наконец-то! Муж вас совсем заждался!

В его голосе звучала такая неподдельная радость, что люди вокруг довольно рассмеялись, а сама Антонова покраснела.

– Ну как он, Федор-то? – уже более уверенно спросила она.

– В порядке, в полном порядке, Анна Степановна! – весело ответил Доронин.

А его уже тормошили, закидывали вопросами. Женщины спрашивали о мужьях, мужчины – о том, далеко ли до комбината… Прошло немало времени, прежде чем Доронин вспомнил, что он так и не нашёл ещё Нырковой.

– Послушайте, друзья, – крикнул он, – а нет ли среди вас Нырковой Марии Тимофеевны?

Ему никто не ответил.

«Не приехала!» – подумал Доронин, и ему сразу стало не по себе.

– Погоди! А Марья-то не Ныркова по фамилии? – крикнул из толпы чей-то женский голос.

В эту минуту послышался какой-то грохот. Дверь одной из кают распахнулась, и оттуда вывалился огромный жёлтый самовар.

Следом за ним на пороге показалась женщина. Молодая, полная, в распахнутом пальто, со сбившимися на большом, очень гладком лбу светлыми волосами, она сокрушённо всплеснула руками и, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала:

– Ну что мне с ним, проклятым, делать? Ни в один узел не лезет!

Она подхватила самовар. Доронин тотчас оказался возле неё.

– Ныркова? Мария Тимофеевна? – воскликнул он.

– Я, – удивлённо и недоверчиво ответила женщина.

– Ну, теперь всё в порядке, – хватая её за руку, проговорил Доронин. – Теперь все в полном порядке.

Вечером в комнате Ныркова был устроен пир. Доронин предлагал отложить торжество до окончания путины, но женщины уговорили его, пообещав, что всё пройдёт «накоротке», за какой-нибудь час, а вина – «ну почти совсем не будет».

Стены маленькой комнатки Ныркова словно раздвинулись. Не один десяток рыбаков, мокрых, даже не успевших переодеться – через час снова в море, – каким-то чудом разместился за длинным, выходившим в коридор столом.

А на столе… Что делалось на этом покрытом вышитыми украинскими скатертями столе! Господствовали на нём огромные, вкусно дымящиеся пироги, которые умеют печь только в русских сёлах. А на конце стола громоздился огромный до блеска начищенный жёлтый самовар. Нырковы со счастливыми лицами сидели у самовара. Доронин пристроился на другом конце стола, рядом с Вологдиной, пришедшей прямо с пирса в своём обычном синем комбинезоне.

Когда вино было разлито, Нырков возбуждённым, хмельным голосом крикнул через стол Доронину:

– Ну, товарищ директор, твоё первое слово!

Доронин встал. Глаза его мгновенно затуманились, он почувствовал, как комок встал у него поперёк горла. Ему захотелось широко раскрыть руки и обнять всех людей, сидевших за этим столом.

– Дорогие друзья! – начал он. – Первое слово должны сегодня сказать наши новые товарищи, новые члены нашей советской сахалинской семьи. Пусть скажут женщины, те, что за несколько часов сумели создать в этом доме родной русский уют… Пусть скажет Мария Тимофеевна Ныркова…

Все взгляды обратились к Нырковой. Она медленно встала. Её светлые волосы были гладко зачёсаны назад, цветной платок покрывал полные плечи. Губы её чуть вздрагивали.

– Товарищи… – негромко сказала она. – Не мне речи вам говорить… не мне. Вот мы ехали к вам, далеко-далеко… Через всю Россию… Через море какое!… И думали: что найдём, что увидим?… А увидели такое, чего и не ждали… Какие дома построили! Сколько рыбы берете! Как встретили нас! Спасибо вам, товарищи!

Она низко поклонилась присутствующим и села.

Минуту длилась тишина, а потом раздались дружные аплодисменты. Люди встали, задвигали стульями. Зазвенела посуда. Все потянулись чокаться с Марией Тимофеевной.

– Мужу, мужу слово! – закричали рыбаки.

– Друзья! – звонким, далеко слышным голосом сказал Нырков, вставая. – Друзья дорогие и ты, жена моя, Марья Тимофеевна, и вы, жены товарищей моих!… Спасибо, что приехали к нам! Спасибо вам от всех нас и от земли сахалинской. Выпьем же первый глоток за счастье этой земли.