У нас уже утро - Чаковский Александр Борисович - Страница 60

– Мистика! – иронически усмехнулся Венцов.

– Если спросить ваше мнение о японской рыбной технике, вы с полной искренностью ответите, что это жалкая кустарщина, следы которой надо ликвидировать как можно скорее. Но когда нужно было принять ответственное решение насчёт зимнего лова, в вашей душе заскреблись те самые лапки: «Как же, ведь японцы этого никогда не делали!»

– Читаете в душах, – хмуро сказал Венцов.

– Я хотел уволить вас, Виктор Фёдорович… – тихо начал Доронин.

– Я сам уйду, – поспешно сказал Венцов, – я уже…

– Я хотел отдать приказ о вашем увольнении, – чуть повышая голос, повторил Доронин, – но потом… потом стал сомневаться. Допустим, вы уйдёте от нас. Но ведь в душе у вас будет по-прежнему дремать этот самый лапчатый зверёк… И я подумал: не правильнее ли вам остаться на комбинате и в конце концов вытравить из своей души эту рабскую мысль? А? И климат и условия работы у нас для этого подходящие.

Венцов встал.

– Я всё же не могу понять, для чего вы пришли, Андрей Семёнович? – срывающимся голосом спросил Венцов. – Вы что, хотите доказать, что я полное ничтожество?

– Нет, – покачал головой Доронин. – Скорее наоборот: мне хотелось бы доказать вам ваше величие, величие советского инженера и… человека.

– Слова, слова!… – горько усмехнулся Венцов.

– Нет, Виктор Фёдорович, – сказал Доронин, подходя к Венцову. – Когда меня направляли сюда на работу, то говорили, что работать на Сахалине – большая честь. А я где-то в глубине души думал: «Слова, слова!…» Теперь я понимаю, что был не прав. Нет, товарищ Венцов, это не слова!

Доронин замолчал, как бы предоставляя Венцову возможность высказаться, но тот ничего не ответил.

– Я предлагаю вам остаться. Помогите нам внедрить зимний лов, провести весеннюю путину… Ответ дадите завтра.

И он, не прощаясь, вышел из комнаты.

А Венцов ещё долго сидел, завернувшись в одеяло, и размышлял.

«Непонятный человек этот Доронин, – думал он. – Ещё час тому назад я был убеждён, что это обыкновенный самодур, а он пришёл ко мне ночью, зачем-то поднял с постели… И голос у него стал совсем другой… Как он сказал: «Зверёк с лапками»… Литературщина какая-то. В сущности, он ещё раз оскорбил меня…»

Но странное дело, Венцов не чувствовал себя оскорблённым.

ГЛАВА XVII

Первый выход в море был назначен на двадцатое декабря. Для начала зимнего лова Вологдина скомплектовала три команды. Они состояли из наиболее опытных рыбаков. Возглавляли их Антонов, Дмитрий и Алексей Весельчаковы.

Накануне день выдался безветренный. Ровно шумело море. Перед рассветом начался снегопад. Глубокий мокрый снег лежал на пирсе, покрывал палубы стоявших у берега судов, мягко ложился на землю. Всё это делало комбинат похожим на арктическую зимовку.

Днём Доронин провёл несколько часов на метеостанции. Он хотел присутствовать при составлении прогноза на завтра.

Тонкое перо барографа, чуть заметно колеблясь, вычерчивало кривую давления атмосферы. Каждые полчаса Доронин подходил к барометру и нетерпеливо постукивал по его толстому стеклу, чтобы выяснить тенденцию стрелки.

В заснеженное окно было видно, как безвольно повисла на мачте не надуваемая ветром «колбаса». Пока ничто не предвещало изменения погоды. Только снегопад усиливался. Казалось, что скоро весь остров бесследно скроется под снегом.

На другой день, утром, три десятка людей медленно прошли по заснеженному пирсу к стенке ковша. Они оставляли за собой глубокие следы. Снегопад наконец прекратился. Зато стало морознее. Солнце ещё не взошло, и безоблачное голубое небо казалось стеклянным.

Рыбаки начали погрузку орудий лова. Треска ловилась ярусами и тралом. Поэтому на сейнеры грузились сотни металлических крючков, железные двулапые якоря, стеклянные буйки, плоские плетёные корзины, траловые сети.

Крючки ещё с вечера были наживлены мясом камбалы и солёной горбуши.

Доронин стоял на пирсе, с тревогой глядя вслед уходящим судам. «Не поторопились ли мы? – спрашивал он себя. – Не вернее ли было бы начать зимний лов со следующей зимы, когда люди успели бы окончательно освоиться с морем? Не делаю ли я непоправимой ошибки, в которой придётся потом горько раскаиваться? – Но тут же он отвечал себе:– Нет, я не делаю никакой ошибки. Потребность в зимнем лове возникла у самих рыбаков… Наши люди хотят жить здесь так же, как они привыкли жить на материке, не зная никаких ограничений… Кроме того, зимнее море не так уж отличается от осеннего…»

Но, вглядываясь в море, Доронин с волнением замечал, что оно всё-таки сильно отличается от осеннего. Сурово и неумолимо двигались по нему валы ледяной воды мрачного, лилово-чёрного цвета.

Зимняя морская вода обладала и ещё одним грозным свойством: окатывая борта и палубу сейнера, она не стекала в море, как летом и осенью, а тотчас же превращалась в лёд.

Стоя на краю заснеженного пирса и глядя вслед постепенно исчезавшим в предрассветной мгле судам, Доронин испытывал такое чувство, как будто отправлял солдат в опасную разведку.

К вечеру все три сейнера вернулись в ковш. Всё прошло благополучно, если не считать того, что борта судов обледенели, палубы превратились в каток, а руки рыбаков были изранены и поморожены.

Но все три сейнера вернулись ни с чем: ни одной команде не удалось взять рыбу.

Доронин и Вологдина пригласили к себе Антонова и Весельчаковых. Рыбаки рассказали, как, стоя на пронизывающем ветру и борясь с ледяными волнами, штурмовавшими сейнер, они безрезультатно тралили морские глубины. Много раз они вымётывали тресколовный порядок и выбирали яруса, но так и не поймали ни одной рыбы.

Назавтра сейнеры снова вышли в море и снова вернулись без улова. Положение осложнялось. Доронин ходил мрачный. Он подолгу советовался со старыми рыбаками, выезжал в главк, советовался с инженерами-рыбниками. Написав большое письмо, он с оказией послал его во Владивосток, в научно-исследовательский институт рыбного хозяйства.

В сущности, если говорить об основной причине всех неудач, то она стала ясна уже после второго выхода в море. В результате резкого изменения температурных условий рыба изменила свой ход. Места, нанесённые на карте и уже в течение нескольких месяцев считавшиеся богатыми рыбой, вдруг оказались безрыбными.

К Доронину пришёл Алексей Весельчаков и заявил, что отказывается выходить в море и просит дать ему работу на берегу. Он быстро сообразил, что в зимнее время много рыбы не возьмёшь, даже в случае большого везения. Ждать от зимнего лова больших заработков не приходится. А риск – очень велик. Следовательно, игра не стоит свеч.

Но Антонов и Дмитрий Весельчаков настойчиво и даже с каким-то ожесточением продолжали выходить в море. Иногда им удавалось взять ничтожное количество трески, но значительно чаще они возвращались пустыми. Их неудачи волновали на комбинате решительно всех – от рядовых рыбаков до Вологдиной, Черемных и Доронина.

Только одного человека как будто не трогала очевидная неудача зимнего лова. Это был главный инженер комбината Виктор Фёдорович Венцов. Его никто ни о чём не спрашивал, и он, в свою очередь, видимо, предпочитал держаться в стороне.

Первым вспомнил о Венцове Дмитрий Весельчаков.

После того как его первые выходы в море окончились неудачей, он пришёл как-то вечером прямо на квартиру к Венцову и остановился на пороге в своей промёрзшей, покоробившейся брезентовой куртке.

– Опять пустым вернулся, – хмуро сказал он. – И никто помочь не может. Вот у вас, товарищ главный инженер, книг много, целая полка. Посмотрите, может быть, есть там какой конец, за который бы ухватиться? Не всё же море обшаривать, чтоб эту треску найти?

В первую минуту Венцов почувствовал смутное удовлетворение. «Я же говорил!…» – чуть было не вырвалось у него. Но ему тут же стало ясно, что, если бы эти самодовольно-торжествующие слова сорвались у него с языка, он навсегда потерял бы к себе всякое уважение. Он не мог, не имел права сказать их этому усталому, промёрзшему насквозь человеку, который, невзирая на ледяной ветер и мороз, пренебрегая опасностью, несколько дней подряд упрямо ходил в море… И Венцову стало мучительно стыдно…