У нас уже утро - Чаковский Александр Борисович - Страница 32

Действительно, описывая в воздухе крутую дугу, из воды выскакивали какие-то короткие стремительные рыбы с острыми плавниками на спине.

«Все запугивает!» – подумал Доронин.

Весельчаков повернул рулевое колесо и сказал!

– Ещё немного возьмём мористей и начнём.

Доронин с трудом расслышал его слова. Он стоял, ухватившись руками за оконный переплёт. В ушах его звенело. Во лны с шипением лезли на сейнер и перекатывались по палубе. Доронин облизал губы и почувствовал острый, солёный вкус во рту. Его затошнило.

Погода все ухудшалась. Казалось, что ветер грудью упёрся в рубку. Сейнер нырял из одной волны в другую. Время от времени корма его отрывалась от воды, и тогда становилось слышно, как винт режет воздух.

Весельчаков наконец обернулся.

– Э-э, – протянул он, одной рукой придерживая рулевое колесо, – что это с вами, товарищ директор?

Он крикнул одного из рыбаков, и тот, подхватив Доронина под руки, с трудом спустил его по трапу в помещение для команды. Подстелив грязный, пропахший рыбой ватник, он уложил директора на грубые дощатые нары.

Доронин лежал, запрокинув голову и боясь пошевелиться.

Когда он пришёл в себя, то увидел, что рядом с ним сидит Весельчаков.

– Ну как, товарищ директор? – добродушно сощурившись, спросил шкипер.

Доронин молчал.

– А мы уж домой идём. Рыбки взяли порядочно. Ругать не будете. А вам не полегчало?

Доронин закрыл глаза и сделал вид, что засыпает. Но Весельчакова трудно было обмануть.

– Вам бы теперь лимончик пососать… – продолжал он. – Да разве в этих проклятых местах найдёшь?… А я и забыл, дурак, что вы этой болезни подвержены… Помните, на пароходике-то, на «Анадыре»?…

Весельчаков ушёл, а Доронин лежал без движения до тех пор, пока не услышал, как борт стукнулся о стенку. Он понял, что путешествие окончено. Два рыбака помогли ему выйти на палубу.

Мимоходом заглянув в трюм сейнера, Доронин увидел серебристую груду рыбы.

Он еле стоял на ногах. Состояние его было тем более плачевно, что море совершенно успокоилось. Яркие солнечные лучи настойчиво пробивались сквозь чёрную тучу, и казалось, что туча плавится от близости солнца. Воздух стал прозрачным. Виднелись дальние сопки.

На пирсе толпились люди, как обычно встречавшие сейнер Весельчакова. Среди них были Вологдина и Венцов.

Весельчаков хотел помочь пошатывающемуся, бледному Доронину перешагнуть через фальшборт, но тот резко оттолкнул его руки и, собрав последние силы, ступил на берег без посторонней помощи.

В тот же день Доронина вызвал к себе Костюков.

– Воюешь? – спросил он, едва Доронин переступил порог кабинета.

– Воюю, – ответил Доронин, полагая, что речь идёт о борьбе комбината за выполнение плана. – Думаю в ближайшее время добиться перелома.

– Нет, я о другом, – Костюков покачал головой. – С Весельчаковым все воюешь?

– Ну, знаешь, товарищ Костюков, – не выдержал Доронин, – это такой проходимец…

– Погоди! Проходимец, шкурник – все это, очевидно, так и есть. Что ж, гони его с комбината или суд над ним устрой показательный…

– В том-то и дело, – угрюмо сказал Доронин, – что я не могу его сейчас выгнать. Он один из немногих рыбаков, которые берут рыбу.

– Вот, вот, – словно обрадовался Костюков. – Так, может быть, вместо того чтобы с ним копья ломать, стоило бы и о других рыбаках подумать? Организовать соревнование да победить в нём твоего Весельчакова, развенчать его, показать, на что наши люди способны…

Вечером в кабинете Доронина состоялось первое заседание партийной группы комбината. Явка была стопроцентная: Доронин, Черемных и Нырков.

За окном бушевал шторм. Когда с моря налетал особенно сильный порыв ветра, электрическая лампочка почему-то сбавляла накал, словно ветер задувал её.

Море штурмовало остров с такой яростью, как будто решило сдвинуть его с места.

А трое коммунистов собрались на краю советской земли на своё первое партийное собрание.

Парторгом был избран Нырков.

– Собрание партгруппы считаю продолженным, – явно смущаясь, впервые в жизни выговорил он такие слова. – Слово имеет товарищ Доронин.

Доронин несколько минут молчал, точно не слыша слов Ныркова. Он и в самом деле не слышал их. «Ну вот, мы и создали парторганизацию, – думал Доронин. – Небогато, конечно, три человека, но всё-таки организация…» Перед его глазами возникло полковое партийное собрание. «Да, в полку даже заседания бюро были многолюднее, чем здесь общее собрание… Ну что ж, лиха беда – начало». Он представил себе пароходы, штормующие сейчас в море по пути из Владивостока на Сахалин. «Среди людей, плывущих сюда, наверняка есть и коммунисты и комсомольцы… Итак, Нырков – парторг. Рискованно, конечно. Парень молодой, и коммунист молодой… Придётся как следует помогать. Но ведь выбора всё равно не было. Черемных слишком загружен производственной работой. Кроме того, хотелось иметь парторгом человека, повседневно связанного с рыбаками, живущего одной жизнью с ними…»

– Ваше слово, товарищ директор, – повторил Нырков.

– Что ж, товарищи, – как бы очнулся Доронин, – положение у нас на комбинате тяжёлое, сами знаете. План по лову горбуши мы не выполнили. Камбалы и трески тоже берём мало. Причины ясны: нет обученных кадров, мало флота. Мы должны добиться перелома. До периода штормов времени мало. Надо суметь за эти недели взять максимум рыбы. Как? Вот об этом нам и нужно сегодня поговорить.

Словно в ответ на его слова, с моря налетел новый порыв ветра. В комнате сразу стало холоднее. Доронин поёжился.

– Стены шпаклевать надо, – глухо сказал Черемных, – а насчёт лова я смотрю дальше. Вы говорите об осеннем лове, а я предлагаю подумать и о весенней путине. Чем возьмём сельдь? В конце концов, план решает путина.

Доронин достал письмо, недавно полученное им из министерства, и прочитал его вслух. Москва сообщала, что к весенней путине комбинат сможет рассчитывать на двадцать дрифтеров, несколько рыбонасосов, около пятидесяти брезентовых посольных чанов.

– Конечно, – тихо заговорил Нырков, – о том, что прибудет, вам лучше знать. А я вот насчёт людей. Боятся люди моря, не привыкли к нему. Я честно скажу: сам ещё немного побаиваюсь. На Весельчакова этого многие прямо с завистью смотрят, – думают, секрет у него какой-то есть.

Доронин почувствовал, что краснеет.

– Вырвать бы у него этот секрет, – продолжал Нырков, – а как? Не на поклон к нему идти, а самим научиться так ловить.

– Легко сказать, – пожимая плечами, пробормотал Доронин.

– Я понимаю, – все так же тихо продолжал Нырков, – не легко, а надо. Сейчас море над людьми хозяйствует, а нужно бы наоборот.

– Что ты предлагаешь? – прервал его Черемных.

– Сколотить команду, – ответил Нырков, будто ждал этого вопроса. – Антонова – шкипером. Рыбак – что надо, люди его уважают. Я тоже в эту команду пойду. Ещё рыбаков подберём… Поставим задачу: перешибить Весельчакова…

Доронин внимательно слушал Ныркова, не спуская с него глаз. «Он дело говорит, – думал Доронин. – Надо, чтобы люди хозяйствовали над морем, а не наоборот. Надо не только чувствовать себя хозяевами этой земли, но и практически стать её хозяевами. Очень хорошо, отлично! Молодец Нырков!»

Тут же Доронин вспомнил свой сегодняшний разговор с секретарём райкома. «То, что предлагает Нырков, в сущности, и есть то самое, что советовал Костюков. Значит, он и с Нырковым успел поговорить?»

Некоторое время все молчали. За окном неистовствовал шторм.

– Письмо отправил, Нырков? – вдруг спросил Доронин. Нырков нисколько не удивился.

– Отправил, – сказал он, – жду ответа.

– Приедет, – убеждённо сказал Доронин.

– Должна приехать, – согласился Нырков; он немного помолчал и добавил:– И другие должны приехать. Я говорил кое с кем. Письма пишут, зовут. Я так думаю, что эти письма – не просто семейное дело, а политическое.

Доронин снова пристально посмотрел на Ныркова и, как тогда, в лесу, опять почувствовал к нему что-то похожее на нежность.