Резидентура. Я служил вместе с Путиным - Ростовцев Алексей Александрович - Страница 19

Лично я, когда получил немецкие водительские права, дал страшную клятву никогда не садиться за руль в нетрезвом состоянии. Зарок этот нарушал дважды. Один раз боялся опоздать на выступление звезд мирового фигурного катания в новом галльском Ледовом дворце. В другой раз заметил, что мой друг, который должен был вести машину после деловой встречи, гораздо пьяней меня. Пришлось отобрать у него ключи и сесть за руль самому.

Ох, уж эти мне доппелъты! Помню, как только что прибывший из Союза кадровик пытал опера, разгрохавшего машину по пьяной лавочке.

– Сколько ты выпил?

– Сто шестьдесят граммов.

– Почему не сто пятьдесят и не двести?

– Сто шестьдесят, – продолжал настаивать несчастный опер.

Кадровик по незнанию обычаев страны никак не мог понять, что речь идет о четырех двойных порциях.

Конечно, бывают в оперативной практике такие ситуации, когда не пить просто нельзя. Однажды мне пришлось проводить вербовочную беседу с иностранцем на выезде, километрах в ста пятидесяти от Галле. Я знал, что придется выпивать, поэтому попросил у начальника машину с немецким шофером. Объект вербовки оказался крепким орешком, и беседа с ним была нелегкой, тем паче, что он вздумал проверять меня на прочность. Мы выпили по четырнадцать доппельтов вперемешку с пивом. Закусывали сардельками, потому что встреча протекала в занюханном кабачке на окраине небольшого города, и другой закуски там не было. Четырнадцать доппельтов – это пятьсот шестьдесят граммов. Весь разговор мы вели, что называется, на вздернутых нервах. На то были причины. Когда же сделка состоялась, то обнаружилось, что и я, и он трезвы, как стеклышко. Мы любезно простились, я пошел к машине, рухнул на заднее сиденье и моментально вырубился. Когда шофер приехал в Галле, ему с превеликим трудом удалось растолкать меня и довести до квартиры.

Сколько водки, коньяка и пива выпили сотрудники Представительства за сорок с лишним лет его существования? Это я знаю совершенно точно: море. Какое море? Не очень большое, но не такое уж и маленькое. Поменьше Черного, но побольше Азовского.

В. В. Путин в книге-интервью «От первого лица» говорит, что в период службы в Представительстве одного только пива выпивал около четырех литров в неделю. Это значит – двести литров в год, а за время всей командировки – более восьмисот литров, что в одиннадцать раз превышает вес самого президента.

Нельзя обойти вниманием вопроса о том, как в советской разведке вообще и в Представительстве в частности оценивался труд опера. Сказать, что опера чаще лупили, чем поощряли, – это значит, далеко не все сказать. Сказать, что государственные награды навешивались преимущественно на руководящие груди, а от опера отделывались благодарностями разного уровня, – это тоже не все.

Мне кажется, партия относилась к своему вооруженному отряду с опаской и держала его в черном теле. Некоторые члены Политбюро не скрывали своего пренебрежительного отношения к органам. Такой авторитетный в партии человек, как Громыко, говаривал, например, что не может терпеть запаха сапог в своем ведомстве. «Сапогами» были мы – разведчики. Между прочим, «сапоги» эти по интеллекту и образованности часто на голову превосходили Громыкиных разгильдяев-мидовцев.

В 80-е годы партия уже слабо реагировала на информацию своей разведки, добытую зачастую с риском для жизни и свободы оперработников и агентуры, или же вообще не реагировала на нее. Политбюро мы называли братской могилой наших донесений. Информация, полученная по линии научно-технической разведки, нередко разворовывалась недобросовестными учеными, которые защищали на ее основе свои диссертации. У нас складывалось такое впечатление, что партия больше верит различным советникам с сомнительными репутациями, чем собственной разведке.

Я не знаю ни одного случая, когда разведчику присвоили бы звание Героя при жизни. Ох, простите! Убийце Троцкого, кажется, дали Героя после отсидки. Далеко было разведчику до знатного кукурузовода или свинаря. А разве в разведке не работали люди, которые заслужили высшую награду страны? Немало было таких людей. И подвиги совершали, и в тюрьмах маялись подолгу.

Неправильной была сама система оценки труда оперработника. Скажем, завербовал ты агента, а через месяц уехал на родину. Проходит какое-то время, и от источника начинает поступать ценная информация. Поощрен будет сотрудник, у которого агент в данный момент находится на связи, а о тебе никто не вспомнит. Зато, если завербованный тобой агент провалится, тебя найдут на Сахалине и накажут. Это были не единичные случаи. Это была система.

Неверным мне представляется порядок приурочивания поощрений к праздничным датам. Все три мои командировки завершались за один-два месяца до празднования годовщины Октябрьской революции. В двух случаях это были круглые даты – 60-я и 70-я. Если бы я дотянул в Берлине до праздников, то меня обязательно поощрили бы по достигнутым результатам. Кто не верит – пусть почитает мои аттестации. И так было не только со мной, а с массой других сотрудников. Когда ты возвращался на родину, тебе приходилось начинать жизнь с чистого листа. Твои прошлые заслуги никого не интересовали. Это тоже была система. Случалось порой, что лихие кадровики предлагали оперу по возвращении домой должность с понижением, хотя опер этот в загранке проявил себя с положительной стороны. Несправедливостей разного рода было много. Поэтому в органах из поколения в поколение переходила горькая прибаутка. Ее не уставали повторять, если случалось какое-нибудь ЧП: сейчас последуют поиск виновных, наказание невиновных и поощрение руководства.

Нельзя не рассказать о делении разведчиков на «бракованных» и «небракованных». «Бракованные» – это прежде всего погорельцы, сотрудники, провалившиеся во время работы в странах, нам не дружественных. Такому разведчику выезд в капиталистические государства был практически заказан. Существовала, конечно, возможность послать его в нейтральную или дружественную страну. А если он не владел языком этой страны? Можно было «слить» его в одно из обеспечивающих подразделений разведки, в контрразведку или в политический сыск. Ну а если у него тесть генерал? В подобном случае его направляли к нам, в ГДР. Здесь он получал валюту и болтался со своим английским или французским языками по западноберлинским кабакам, надеясь познакомиться там с кем-либо из англоязычных или франкоговорящих с целью их возможной вербовки. Из этого, как правило, ничего не выходило. Англоязычные и франкоговорящие охотно вступали в контакт и с удовольствием пропивали деньги советской разведки, но дальше этого дело не шло. Вербовка – сложный, часто многоступенчатый процесс. Нахрапом тут многого не достигнешь.

В разряд «бракованных» разведчик попадал, женившись на еврейке. В таком случае и в ГДР было трудно уехать. Негодовать по этому поводу не надо. Израильская разведка осуществляла вербовочные подходы к советским гражданам как раз через жен-евреек. Тут я должен сказать, что евреев в разведке вообще-то было немало. Правда, все они в графе национальность писали «русский». Да и фамилии у них были русские, украинские или белорусские. Их выдавали внешность, особенности ментальности и построение системы доказательств в спорах. В ту эпоху все они добросовестно работали на Советскую власть. Собственно, это были, вероятно, и не совсем «чистые» евреи, а в большинстве своем полукровки. Правда, знавал я и одного «чистого» еврея в разведке. Это был родной брат знаменитого на всю страну артиста. Ему велели сменить фамилию и национальность, чтобы сотрудники Моссада не портили ему нервы во время выездов за рубеж. Он был хороший, надежный мужик.

К третьей категории «бракованных» относился я сам из-за отца, репрессированного в тридцать седьмом году. Меня отвели от командировки в Бонн и приписали на всю жизнь к ГДР без права выхода в Западный Берлин. Это последнее указание Москвы приходилось неоднократно нарушать в силу разных обстоятельств. Однажды завербованный мною иностранец отказался встречаться в Западном Берлине по паролю с сотрудником линейного отдела Представительства. Испугался незнакомого человека. Пришлось идти туда мне, чтобы познакомить их. Были и другие подобные случаи. Руководство Представительства разрешало такие выходы под свою ответственность. В моем личном деле никаких отметок об этом нет. Читатель может спросить: за каким же чертом в разведку брали заведомо «бракованных» людей. Таких, как Ростовцев. Отвечаю: для работы в ГДР я подходил по всем статьям, а из ГДР практически невозможно было удрать. Там, на стыке двух миров, уже в 60-е годы восточные немцы обустроили самую охраняемую в мире границу. «Бракованным» можно было стать в одночасье. Однажды собрались двое наших ребят из Центра поехать в Рим. Получили паспорта с визами и устроили небольшую отвальную в каком-то кафе. По пути домой вступились за честь и достоинство простой советской проститутки, которую избивал мужчина. Набежала милиция. Мужчина скрылся, а проститутка показала, что драку затеяли наши ребята. Их забрали в ментовку, составили протокол, сообщили дежурному офицеру КГБ о происшествии. В Рим ребят не пустили. И вообще они стали невыездными. С той поры их называли не иначе, как «римлянами».