Тайна пирамиды Хирена - Голубев Глеб Николаевич - Страница 6

Как потрясла меня в свое время и до сих пор стоит перед глазами небольшая фреска: Эхнатон со своей женой стоят у постели умирающей крошечной дочери! Он вовсе не фараон, а просто убитый горем отец; жена горько плачет, и Эхнатон, утешая, мягко положил ей на плечо руку…

А сколько человеческой красоты в знаменитом скульптурном портрете его жены Нефертити! Это поистине одно из величайших творений мирового искусства, такое же вечное и не стареющее, как строгие линии Парфенона и гениальные статуи Праксителя.

Но все это кончается так же резко, как и началось.

Умирает Эхнатон — и все его реформы затухают, словно дождевой ручей в песках пустыни. И начинается чехарда!

Эхнатона сменяет на троне его зять Сакара — и умирает загадочно быстрой смертью, чтобы уступить место Тутанхатону — тоже не то зятю, не то сводному брату покойного царя-еретика. Новому фараону всего двенадцать лет, и, конечно, жрецы легко прибирают его к рукам.

Столица снова возвращается в Фивы, а опустевший «Небосклон Атона» быстро заносят пески пустыни. Опять каменотесы исправляют памятные надписи на стенах и обелисках. Теперь они вырубают из них ненавистное имя солнечного бога Атона. Имя же Эхнатона вообще запрещено упоминать. Только при крайней необходимости в официальных документах его туманно называют «преступником из Ахетатона».

А новый фараон Тутанхатон становится Тутанхамоном…

Но он умирает рано, всего восемнадцати лет, и в стране воцаряется смута. Жаждущие власти рвутся к опустевшему трону — сначала Эйе, муж кормилицы Эхнатона, провозгласивший себя вдруг каким-то «божественным отцом», потом другие. Быстро меняются эти временные правители — выскакивают из неизвестности и так же стремительно исчезают в полном забвении. Их имена даже не успевают сохраниться на памятниках или в исторических документах.

А за бешеной каруселью всех этих временщиков смутно маячит фигура хитрого Харемхеба, ставшего визирем еще при Эхнатоне. Набираясь опыта в придворных интригах, он терпеливо ждет своего часа, чтобы весной 1342 года внезапно провозгласить себя фараоном и твердой рукой навести, наконец, порядок в стране, — конечно, угодный фиванским жрецам.

Мятежи и волнения в период этого междуцарствия охватили всю страну и порой, видимо, принимали характер настоящих восстаний. Об этом свидетельствует любопытный документ той поры, известный под условным названием «Горестного речения». Неизвестный автор его весьма красочно изображает это восстание и жалуется:

И как же обидно, что мы почти ничего не знаем об этом интереснейшем отрезке истории! Не знаем даже точно и спорим до сих пор, сколько лет продолжалось это «Смутное время», так богатое всякими драматическими событиями: сорок или десять?

Меня всегда, признаться, обижает, что для людей, не занимающихся специально древним Египтом, вся многовековая история его сливается в какое-то смутное пятно, даже, пожалуй, небольшое пятнышко. А ведь по своей протяженности этот отрезок истории человечества составляет четыре с лишним тысячи лет, в то время как с начала нашей эры времени протекло в два раза меньше. Основатель первой династии фараонов Нармер был для Эхнатона и Тутанхамона таким же далеким предком, как, скажем, для нас легендарен Александр Македонский или Вергилий.

События сравнительно недавнего временя предстают перед нами в довольно правильной исторической перспективе. Мы достаточно отчетливо представляем себе, как много всяких событий произошло за последнюю сотню лет. Но с более отдаленными временами происходит некое смещение, своего рода «историческая аберрация», что ли. В школьном учебнике вся история древнего Египта умещается на двух-трех страницах. А ведь вспомните, что это сорок с лишним таких же столетий, что и наш век. И в каждом том далеком от нас столетии люди так же рождались, старились и умирали, радовались и горевали, переживали всяческие драматические события и опасные приключения.

Сколько таких событий, задевавших и затягивавших в свой водоворот тысячи человеческих судеб, произошло в те бурные полвека смут и потрясений между смертью фараона-еретика Эхнатона и окончательным восстановлением старых традиций при Харемхебе! А в трудах историков — пустота, зияющий провал, настоящее «белое пятно», в тумане которого лишь смутно мелькают отдельные расплывчатые фигуры.

И где-то в том же тумане, среди этих смутных фигур прячется и загадочный Хирен, не дающий мне теперь покоя.

То, что мы знаем о нем, можно отметить, загибая пальцы всего на одной руке. Но каждая из отрывочных весточек, с большим трудом вырванных у забвения несколькими поколениями египтологов, вызывает великое множество вопросов и заставляет вести все новые и новые поиски.

Начать с того, что Хирен, видимо, был выходцем из Нубии — вот из этих самых пустынных краев, где теперь я стою в раздумьях перед его таинственной фальшивой пирамидой. Его имя упоминается в одной из надписей времен Эхнатона, и при этом говорится, что он был «великим и знающим строителем, поистине новым земным воплощением божественного Имхотепа».

Жившего за тридцать веков до него строителя первых пирамид Имхотепа к тому времени уже провозгласили богом, и все писцы, приступая к работе, непременно совершали жертвенные возлияния в его честь. Приписываемые ему афоризмы почитались бессмертными.

И вот с этим легендарным искусником сравнивали молодого Хирена. Любопытно!

А то, что он в те годы был еще молодым, доказывает единственный сохранившийся его портрет.

На фреске, где изображены почетные гости, приносящие дары новому фараону Тутанхамону, нарисован молодой нубиец в набедренной повязке из шкуры леопарда. Он с низким поклоном преподносит юному фараону какое-то странное сооружение: не то детскую игрушку, не то модель какой-то машины.

Уже раньше некоторые египтологи высказывали предположение, что этот нубиец на фреске — Хирен. Все сомнения отпали, когда Красовский нашел в пирамиде статуэтку с именем Хирена: да, это, несомненно, одно и то же лицо.

Но когда же Хирен стал фараоном? Видимо, после смерти Тутанхамона, в смутные времена. Как это произошло? Какую политику проводил Хирен, оказавшись на престоле: пытался продолжать реформы Эхнатона или, наоборот, как и Тутанхамон, принял сторону жрецов? Почему же тогда его правление не оставило никаких следов в документах и на памятниках того времени?

И почему он решил строить свою гробницу именно здесь, на краю пустыни? Зачем затеял это ложное погребение? А где его настоящая гробница — может быть, она сохранила для нас какие-нибудь дополнительные сведения об этом странном фараоне — «великом и знающем строителе» и о том «Смутном времени», когда он жил?

Все эти вопросы наверняка терзали Красовского, когда он в полной растерянности стоял перед пустым саркофагом. И ответа на них не было. Гробница пуста, и только маленькая фигурка из красного камня насмешливо и таинственно усмехалась прямо в лицо археологу…

Чтобы хоть как-то возместить свои пустые, как он считал, труды, Красовский решил тщательно исследовать все внутреннее устройство пирамиды. Для этого он задумал заново пройти тем путем, каким проникли в нее грабители, и узнать, удалось ли им отыскать так ловко скрытый вход в пирамиду.

Красовский поселился прямо в погребальной камере и поставил свою походную койку рядом с пустым саркофагом. Здесь, в мрачном подземелье, озаряемом лишь светом тусклого фонаря, дыша затхлым воздухом, он прожил больше года!

Шаг за шагом восстанавливал он путь грабителей и все больше восхищался отвагой и находчивостью этих смельчаков, пробравшихся в свое время к погребальной камере через запутанный лабиринт коридоров, где на каждом шагу их подстерегали смертельные ловушки. Но не меньше восхищало и поразительное мастерство фараона-строителя, который, видимо, сам лично разработал хитроумный план пирамиды.