Тайна пирамиды Хирена - Голубев Глеб Николаевич - Страница 38

А чтобы ожидание не стало затяжным кошмаром и постоянным искушением, я прибегнул к старому испытанному средству — работе. С утра отправился в погребальную камеру, чтобы продолжать срисовывать надписи и снимать эстампажи фресок.

Вот тут-то и подстерегал меня совершенно невероятный сюрприз!

Сняв эстампаж очередной фрески, я стал рассматривать надпись, помещавшуюся чуть повыше ее. Она обведена картушем — значит, это какое-то царское имя. Продолговатый прямоугольник с прорезью внизу, потом деревце, а этот значок — условное изображение престола.

Какое странное имя, ничего не понимаю!..

В этом углу было темновато. Я подставил лесенку и взобрался на нее, чтобы разобрать загадочную надпись получше. В защитном костюме это было страшно неудобно.

Прямоугольник означает обычно дом. С деревом — все ясно. Значок «сидение» может означать «место» или «престол», но также простое сочетание двух согласных — «ст».

Все вроде понятно, а получается какая-то абракадабра. Никто не слышал о фараоне с таким нелепым именем!

«Ладно, срисую и разберусь на досуге», — подумал я, перевел взгляд на соседнюю надпись — и едва не свалился с лесенки…

Маленький кружок с точкой в середине — «свет». Потом две шагающие ноги, как их изображают обычно дети, — это значит «идти, двигаться».

А дальше длинный ряд условных значков, которыми древние египтяне обозначали цифры: дважды повторяется «палец», восемь раз подряд — «лист лотоса», потом пять свитков «веревки»…

Что же это получается? Двадцать восемь тысяч пятьсот семьдесят одна целая и три седьмых «речной меры»… Какое громоздкое число!

Я начал машинально переводить его в привычные километры. «Речная мера» была самой крупной у египтян для определения расстояний. Она равнялась двадцати тысячам «локтей» — это примерно десять с половиной километров. Значит, в переводе на километры получается триста тысяч… Да, совершенно точно — триста тысяч километров. Что?!

Только теперь до меня дошел смысл надписи: «Свет… движется… триста тысяч километров…»

Мне показалось, что я схожу с ума. Ведь это означает, будто за много веков до нас Хирен уже знал один из величайших законов природы, на основе которого Эйнштейн построил всю теорию относительности: скорость света равна тремстам тысячам километров в секунду!

Невероятно? Но ведь я вижу эту надпись на стене гробницы своими собственными глазами.

«Вот если бы я стал доказывать, будто Хирен за тридцать веков до Эйнштейна вывел формулу E=mc*2 — вот тогда вы могли бы отправить меня в сумасшедший дом…» — вспомнились мне шутливые слова Моргалова.

Больше я не мог работать и поспешно ушел из гробницы, решив пока никому не говорить про эту немыслимую надпись.

Весь остаток дня, уединившись в своей палатке, я ломал над нею голову. Но она была проста до глупости: всего два иероглифа, не допускающие иных толкований, и цифры — главное, совершенно точные, неумолимые цифры — триста тысяч…

Чувствуя, что голова опять начинает кругом идти, я взялся за надпись в картуше. Вот она-то, наоборот, выглядела совершенно темной и запутанной.

— Дом… дерево… престол, — бормотал я. — Или может: «пр» и «ст», но что это означает? И при чем тут тогда дерево?..

Утром я собирался пораньше отправиться в гробницу, чтобы все проверить на свежую голову. Но не успели мы позавтракать, как в лагерь буйной толпой ворвались репортеры и засыпали меня градом вопросов:

— Куда ведет открытый вами потайной ход?

— Почему вы не допускаете в него прессу?

— Вечно у русских какие-то секреты!

Откуда они пронюхали о нем? Мы с Сабиром договорились держать наше открытие в тайне. Содержания радиограммы никто не знал, кроме нашего радиста, а в нем я совершенно уверен. Вероятно, проболтался кто-то из рабочих.

Мне не оставалось ничего другого, как только сказать, что действительно вчера был обнаружен неизвестный ранее ход, но поскольку он еще не исследован и доступ в него закрыт до возвращения доктора Шакура, я не считаю возможным устраивать никаких скороспелых пресс-конференций.

— А меня вы тоже отказываетесь пропустить в гробницу, чтобы ознакомиться с потайной дверью? — вдруг услышал я голос Вудстока и быстро отыскал его взглядом в толпе журналистов.

Вопрос был столь наглым, что я растерянно пробормотал:

— А вас-то по какому, собственно, праву?

— Ну, хотя бы по праву первооткрывателя этой гробницы, — спокойно ответил Вудсток, пробираясь сквозь толпу ко мне.

Кругом поднялся страшный шум.

Вудсток поднял руку, требуя внимания. Со всех сторон к нему, словно змеи, потянулись микрофоны.

— Мне, видно, придется сделать важное сообщение, господа — раскланиваясь, продолжал Вудсток. — По некоторым соображениям ума мы не спешили с ним, но теперь, кажется, время пришло. Но сначала позвольте задать несколько вопросов начальнику русской экспедиции.

Он повернулся ко мне и спросил:

— Скажите, а вчера… Вчера вы больше ничего любопытного не открыли в гробнице?

Я вовсе не собирался отвечать на его нахальные вопросы и вообще вступать с ним в какие бы то ни было пререкания. Но этот вопрос был таким неожиданным, что я невольно проговорил:

— Не понимаю…

— Ну, скажем, изучая фрески в погребальной камере, вы ничего любопытного не заметили?

Откуда же он мог узнать?!

— Почему вы молчите? — крикнул кто-то из репортеров.

— Отвечайте!

— Вас смущает мой вопрос? — наседал Вудсток, умело подлаживаясь под настроение этой толпы, жаждущей сенсаций или, на худой конец, хоть маленького скандала. И он умело управлял ею своими вкрадчивыми, ложно-значительными вопросами, словно умелый дирижер — послушным оркестром.

Я чувствовал, что меня втягивают в какую-то провокацию. Молчать было нельзя, и я ответил:

— Да, вчера на стене погребальной камеры я действительно обнаружил надпись, но она пока не поддается расшифровке.

— Может быть, вы познакомите с ней нас? — наседал Вудсток под одобрительные возгласы корреспондентов.

— Не считаю это возможным до конца расшифровки…

— Тогда я сам это сделаю за вас. Вы нашли надпись, которая гласит: «Скорость света в пустоте составляет триста тысяч километров в секунду…» И поверили, будто ее оставил Хирен?

— Так это ваши… — Я прямо задохнулся от негодования, а кругом гремел хохот.

Как же я не заметил, что надпись свежая! Хотя там было темно, и она вырублена не на штукатурке, а прямо на гранитной скале. Это нередко вводит в заблуждение и при хорошем освещении.

Вудсток шутовски поклонился мне и насмешливо сказал:

— К сожалению, я не смог подобрать подходящего иероглифа для пустоты. Древним египтянам было неведомо такое отвлеченное понятие…

Но я уже не слушал его, потому что теперь мне вдруг стала ясна и вторая странная надпись — то нелепое сочетание иероглифов в картуше. Это вовсе не имя неведомого фараона, а просто глупейшая примитивная запись фамилии этого авантюриста египетскими иероглифами!

«Wood» — лес, и надпись можно понимать так: «Этот дом — место (или престол) Вудстока». Вторая половина его фамилии «Stock» — опора, может означать еще и «акционерный капитал» на жаргоне бизнесменов. Тоже вполне в его духе!

Но зачем он все это сделал? Почему скрывал до сих пор, что обнаружил гробницу раньше нас? Почему не растрезвонил об этом на весь мир? И для чего затеял теперь эту глупейшую и наглую комедию?

И тут меня словно осенило: да они попросту не имели разрешения на раскопки! Видимо, Вудстоку уже давно не доверяют в Египте. Вместо славы их ожидали допросы, возможно, арест и даже высылка из страны. Они проникли в разграбленную гробницу всего за день-два до нашего появления. Мы их вспугнули, и тогда Вудсток придумал этот ловкий ход с надписью. Поставив как бы заявочный столб, он в любой момент мог поднять шум и втянуть нас в какую-нибудь провокацию.

Кажется, этот момент наступил. Положение создалось сложное, а я не был дипломатом и не знал, как из него выпутаться.