Милый дом (ЛП) - Коул Тилли - Страница 11

Я встала за кафедру и глубоко вдохнула.

– Всем привет. Профессор Росс попросила меня провести сегодняшний вводный семинар по утилитаризму, а на последующих занятиях я буду делать короткие заметки о главных его принципах перед тем, как мы подберем примеры для обсуждения.

Шагнув к краю стола, я разложила свои записи. Эту тему я знала как свои пять пальцев.

– Говоря простым языком, идея утилитаризма заключается в теории, что действия индивида основываются на том, что мы, люди, принимаем решения, стремясь получить удовольствие. Поэтому тема рассматривается как гедонистический подход в этике: мы совершаем действия, чтобы почувствовать себя хорошо, нами управляет желание получить удовольствие. Джереми Бентам предположил, что люди действуют по принципу «удовольствие – боль», что значит: мы ищем удовольствия и любыми способами избегаем боли.

Я посмотрела на студентов, дабы убедиться, что они слушают. Пока все шло хорошо.

– Бентам считал, что этот принцип применим и к обществу в целом. И оно станет функционировать лучше, если будет работать на основе положения «большее благо для большего количества людей». Это заметно во многих аспектах общественной жизни, но хорошим примером являются демократические выборы. Побеждают те, за кого проголосовало большинство. Поэтому большинство людей в этом обществе счастливо, то есть в результате чувствуют удовлетворенность, создавая более утилитарное общество.

Я услышала кашель и как кто-то громко заерзал на своем месте. Подняв глаза на прервавшего меня, я увидела Роума, подпершего подбородок руками и наклонившегося вперед, его внимание было целиком сосредоточено на мне.

Раздражение внутри меня возросло, но я собралась с мыслями и продолжила, стараясь его игнорировать:

– Так, на чем я остановилась? Ах да. Сегодня мы будем обсуждать концепцию принципа «удовольствие – боль» и при каких условиях люди реально действуют таким образом. Лично я по большей части склонна согласиться с этой теорией...

– Правда?

Я подняла голову и увидела, что все глазеют на Роума. По их реакции стало понятно: он не часто выступает на занятиях.

– Прости?

Он покрутил карандаш между пальцами и дерзко глянул на меня.

– Это я так выражал свое удивление тем, что ты согласна с Бентамом, по большей части.

Мои щеки загорелись от волнения.

– Да, ты все правильно понял.

– Ха! – пренебрежительно фыркнул он и, зажав карандаш между зубами, зыркнул на Элли, которая двинула ему локтем по ребрам, призывая прекратить.

Я разозлилась еще больше. Грубость всегда меня раздражала. Я пыталась вести себя профессионально, я всегда старалась быть профессионалом, но что-то во мне сорвалось. Ромео Принс действительно меня достал.

– Что «ха»? Ромео? – спросила я, зная, что он не любит, когда его называют полным именем.

Его взгляд стал суровым, и он снова взял карандаш в руку.

– Я просто думаю, что очень глупо быть такой идеалисткой, Шекспир, и для кого-то с предполагаемо высоким интеллектом вообще удивительно такое говорить.

Невольно стиснув зубы, я вернулась к дальнейшему объяснению своих доводов, и тут он опять вклинился:

– Возьмем, например, твою аналогию с выборами: «большее благо для большего количества людей». Ты заметила, что это хорошо для общества, так как большинство людей будут довольны результатом, но я здесь вижу только недостатки. Что если «большинство» голосовавших плохие люди или у них дурные намерения, тогда меньшинство – невинные и хорошие люди – будут поставлены под угрозу из-за того, что они уступают количеством? Что, если у кандидата, за которого голосовали, есть скрытые мотивы, и он будет делать не то, что обещал? Возьмем, к примеру, Гитлера. Его избрали демократически, и какое-то время он был правильным выбором для большинства людей, живших в бедности и безнадеге. Но посмотри, чем все это закончилось... Я просто хочу сказать, что, хотя все это хорошо в теории, на практике не очень-то работает, не так ли?

В аудитории повисла такая тишина, что я даже не удивилась, если бы в любой момент пронеслось перекати-поле. Похоже, Роум был весьма доволен своей небольшой выходкой, а у меня буквально волосы встали дыбом. Я инстинктивно подошла к ступенькам, чтобы он меня лучше видел. Мне хотелось в клочья разнести его аргументы.

– Для начала окажи любезность и не перебивай, пока я не закончу, – сказала я, подняв указательный палец. – Я согласилась с теорией, что индивиды в большинстве случаев предпочитают удовольствие боли, лишь по большей части. И ты бы тоже согласился, мистер Крутой Квотербек. Разве ты не принимаешь большинство решений, руководствуясь своей славной футбольной карьерой и тем, что приносит тебе удовольствие?

Студенты крутили головами туда-сюда, словно наблюдая за каким-то странным теннисным матчем.

– Ты права. Но я это делаю еще и для зрителей, для товарищей по команде. Им нравится футбол, в отличие от некоторых.

– И что это значит?

– Это значит, что в Алабаме, Шекспир, футбол и есть самое большое удовольствие: играть, смотреть, тренироваться. Мои тренировки и, как следствие, мой успех приносят пользу как мне, так и другим. Ты, похоже, единственная, кому это не нравится.

– В таком случае ты только подтвердил мою правоту. В Алабаме «большее благо для большего количества людей» – это футбол, так как он приносит удовольствие большинству населения, – самодовольно ответила я.

Роум провел рукой по небритому подбородку.

– С этой точки зрения, может быть, ты и права, но не всегда все так просто.

Я сложила руки на груди, желая услышать ответ.

– Продолжай.

– Ты говоришь, что индивиды делают все ради удовольствия и чтобы избежать боли, чего-то, что им не нравится?

Я кивнула.

– Да.

– Но многие делают то, что причиняет им боль и неудовольствие, чтобы угодить потребностям и желаниям других.

Я предположила, что он подразумевает их странные отношения с Шелли, которая в данный момент хмуро наблюдала за нашим спором.

– О, не думаю, что это всегда так уж мучительно – делать что-то, чего желает другой.

Роум крепко сжал карандаш в руках и процедил сквозь зубы:

– Объясни понятней, Шекспир. К чему ты клонишь?

Начав, я уже не могла остановиться. Злость на него, копившаяся во мне несколько дней, теперь рвалась наружу.

– Что ж, давай используем для примера секс. Один из двух людей, принимающих участие в акте, желает этого больше, а другой может практически не испытывать влечения, но все равно сдается и делает это, чтобы осчастливить первого. Хотя – и в этом вся ирония – тот, кто несчастлив, все равно получает сексуальную разрядку, следовательно, вообще не испытывает неудовольствия. Не правда ли? – Эти слова я адресовала прямо ему.

Карандаш сломался в его руках.

– А как насчет того, когда человек решает из-за какого-то странного, необъяснимого притяжения, что неплохо было бы поцеловать другого, но потом, задним числом, понимает, что это было гребаной ошибкой. Он впервые в жизни говорит о чем-то личном, ведь считает этого человека другим и думает: «Может, я могу довериться этому человеку, открыться ему по-настоящему?» А потом осознает, что сделанное было глупостью и вообще не должно было произойти. И окончательно убеждается, что люди – это просто большое разочарование.

Он бросил остатки карандаша на пол и провел рукой по волосам. По аудитории расползлись тихие шепотки.

Наши взгляды встретились. Мы оба тяжело дышали из-за эмоциональности нашего спора. Ни один из нас не знал, что делать дальше. Мы оба испытывали сильные, доселе незнакомые эмоции.

Профессор Росс прервала нас покашливанием. Взглянув на настенные часы, я поняла, что занятие почти подошло к концу.

– На следующем семинаре мы рассмотрим личные записи Бентама. Обязательные источники к прочтению приведены в плане курса. Все свободны.

Я поспешила обратно за стол, борясь с внезапным приступом тошноты. Я была смущена больше, чем при первом прочтении Фридриха Ницше в оригинале на немецком.