Победа. Книга 2 - Чаковский Александр Борисович - Страница 30

– Вы, сэр, всегда подчеркивали, что внимательно изучали уроки истории, – укоризненно сказал Бирнс. – Я полагал, что это относится не только к цезарям и ганнибалам.

– Что вы хотите этим сказать?

– Правительства, существующие сейчас в Восточной Европе, возникли не по воле Сталина. От этой версии придется отказаться хотя бы на время.

– По чьей же воле они появились?

– Думаю, что во многом повинна столь любимая вами История. Эти правительства возникли на базе антигитлеровского Сопротивления. При всей моей неприязни к коммунистам я не могу отрицать, что ведущую роль в Сопротивлении играли именно они. Эти люди и оказались у власти, когда пробил последний час Гитлера. Примите во внимание и то, что в восточноевропейских странах фашистские войска были разгромлены русскими или с их помощью. Отсюда следует, что заменить существующие ныне правительства другими не так-то просто.

– Это произойдет путем свободных выборов!

– Вы уверены, что они окончатся в нашу пользу?

– Мы умеем готовить и проводить выборы!

– Не забывайте, что между сегодняшней Польшей и штатом Миссури есть некоторая разница. Тем не менее я согласен с вами. Главное сейчас – подготовить свободные демократические выборы. Разумеется, под нашим контролем. В любой из восточноевропейских стран есть силы, подавленные коммунистами. На свободных выборах эти силы заявят о себе полным голосом.

– Вы уверены? – вдруг спросил Трумэн.

– Об этом позаботится Даллес. Но мы должны быть тверды в Бабельсберге и не идти на уступки.

«Не идти на уступки» – означало следовать тому курсу по отношению к Польше, который был выработан в Вашингтоне и уточнен на «Августе», то есть возражать против значительного расширения Польши. И уж во всяком случае не принимать окончательного решения насчет новых польских границ, формально отложить его до будущей Мирной конференции, а на самом деле поставить в прямую зависимость от состава и программы нового польского правительства. Наступило молчание.

Трумэн, который с самого начала Конференции опирался только на Бирнса, пренебрегая другими сопровождавшими его дипломатами, даже такими, как Гарриман и Дэвис, сосредоточенно размышлял.

Сегодня, двадцать первого июля, на очередном заседании «Большой тройки» центральным, несомненно, будет польский вопрос. Предстоящее обсуждение пугало Трумэна. Ему страстно хотелось, чтобы произошло нечто непредвиденное: чтобы внезапно заболел Сталин, чтобы апоплексический удар хватил Черчилля, чтобы случилось землетрясение. Пусть будет все что угодно, лишь бы это могло избавить его от предстоящего противоборства со Сталиным…

Усилием воли Трумэн заставил себя вернуться к разговору с Бирнсом.

– Что вы подготовили для сегодняшнего заседания? – устало спросил он.

– Три часа топтались на одном месте, – безнадежно махнув рукой, ответил Бирнс.

– Опять разногласия?

– А вы как думали, сэр?

– Перечислите их. Только кратко.

– Иден настаивает, чтобы в соглашении о границах Польши было сказано не только о возвращении польских государственных активов, находящихся за границей, но и об обязательствах, в свое время взятых на себя правительством Арцишевского.

– О каких обязательствах?

– Насколько я понимаю, речь идет прежде всего о займах, полученных лондонскими поляками, и о процентах на эти займы. Сделки между эмигрантским правительством и английской казной совершались на протяжении почти шести лет. Сейчас сам черт ногу сломит, если попытается определить, что там было, а чего не было.

– На что же надеется Черчилль? На то, что Сталин выложит ему все это чистоганом? Или на то, что платить за Арцишевского будем мы?

– Нет, он не так наивен. Он требует, чтобы платило новое польское правительство.

– Следовательно, русские! Идиотское требование!

– Не такое уж идиотское, сэр, как может показаться на первый взгляд, – усмехнулся Бирнс. – Если удастся создать дружественное нам польское правительство, то игра стоит свеч. Не забывайте, что сейчас вице-премьером в Варшаве является Миколайчик.

Трумэн, конечно, не забывал об этом, но понимал и то, что согласие «польских поляков» – так в западных кругах называли нынешнее польское правительство в отличие от лондонского, эмигрантского, – включить в свой состав Миколайчика было для англичан победой и в то же время поражением. Победой потому, что Миколайчик, как и все «лондонские поляки», был настроен антисоветски. Поражением же потому, что включение Миколайчика, мало что решая по существу, давало возможность «польским полякам» и Сталину демонстрировать неуклонное выполнение ялтинских решений. Теперь задача Англии и Соединенных Штатов состояла в том, чтобы сделать Миколайчика центральной фигурой в Польше. Если бы это удалось, он уже сумел бы подобрать правительство, угодное Западу, а для такого правительства у союзников деньги нашлись бы…

– Но если Миколайчик не сумеет… – начал было Трумэн.

– Признание правительства, в котором Берут и Осубка-Моравский по-прежнему играли бы главную роль, я исключаю. Это было бы поражением. Но, планируя бой, нельзя рассчитывать на одни победы…

– Вы хотите сказать, что на худой конец…

– Я хочу сказать, что если нам придется согласиться на Берута, то предварительно надо опутать его долгами по рукам и ногам. Русским платить нечем. А музыку заказывает тот, кто за нее платит. Впрочем, Черчилль и не думает соглашаться на Берута. Я полагаю, сэр, что вы тоже…

– Так, – после паузы сказал Трумэн. – Что еще?

– Остались разногласия и по другим вопросам. Молотов настаивает, чтобы Великобритания содействовала польским эмигрантам, которые захотят вернуться на родину. Он требует включить этот пункт в текст соглашения. Иден возражает. Наконец, последний, но, как мне кажется, самый главный вопрос – о польских выборах. В Ялте, если вы помните…

Бирнс не договорил, потому что дверь кабинета открылась. На пороге стоял военный министр Соединенных Штатов Америки Стимсон. Никто не доложил Трумэну, что Стимсон явился. Сам министр даже не постучал в дверь. Он просто распахнул ее, вошел в кабинет и, не здороваясь с президентом и государственным секретарем, поднял над головой коричневую кожаную папку.

– Доклад Гровса, сэр!.. – срывающимся от волнения голосом произнес он.

Президент вскочил, схватил протянутую ему папку, опустился в кресло, раскрыл папку и погрузился в чтение. Буквы прыгали перед его близорукими глазами. Он с трудом разобрал первые слова, напечатанные крупным шрифтом:

Бирнс, торопливо обойдя письменный стол, встал за спиной у президента и пытался читать документ одновременно с ним.

Трумэн пробежал первую страницу, начал лихорадочно листать другие – их было не меньше двух десятков, – но в конце концов протянул папку Стимсону и крикнул:

– Читайте! Читайте вслух!..

Стимсон сел и вполголоса, словно боясь, что его услышит кто-нибудь, кроме Трумэна и Бирнса, начал читать:

– «Первое. Данная записка должна рассматриваться не как обычный краткий доклад, а скорее как изложение моих личных впечатлений… Второе. В пять часов тридцать минут 16 июля 1945 года в удаленном секторе авиабазы в Аламогордо (штат Нью-Мексико) бы осуществлен настоящий взрыв атомной бомбы. Первый в истории атомный взрыв. И какой! Бомба не сбрасывалась с самолета, а была взорвана на стальной башне высотой в 100 футов… Третье. Успех испытания превзошел самые оптимистические прогнозы. На основании имеющихся данных я могу оценить выделенную при взрыве энергию как эквивалентную пятнадцати – двадцати тысячам тонн тринитротолуола. Считаю необходимым заметить, что это самая скромная оценка…»

– Черт подери! – восхищенно воскликнул Бирнс, в то время как Трумэн, вцепившись в подлокотники кресла, весь подался вперед.

– «Сила ударной волны, – продолжал Стимсон, – имела гигантскую величину. Яркость вспышки в радиусе двадцати миль была в несколько раз сильнее, чем солнечный свет в полдень. После вспышки образовался огненный шар, существовавший несколько секунд. Затем этот шар приобрел очертания гриба и поднялся на высоту десять тысяч футов, прежде чем стал меркнуть… Четвертое. В результате взрыва…»