Я был «майором Вихрем». Воспоминания разведчика - Березняк Евгений Степанович - Страница 5

В закрытой машине меня довезли до почтамта. Переводчик еще раз напомнил напутствие «весельчака», рассказал, как попасть на рынок.

Пришел на место, где продают часы. Очень неудобное место для побега: узкий переулок и мало людей. Рядом со мной тут же выросли молчаливые парни – тоже с «Омегами». Куда я, туда и они. Я заломил такую цену, что покупатели один за другим отходили, разочарованные. Под вечер меня отвезли в Монтелюпихе – краковскую тюрьму гестапо. Днем в том же сопровождении снова на работу. На этот раз мы прошли через весь рынок. Тандета гудела огромным ульем. Торговались отчаянно. Шум, крик, гам.

Все тут продавалось и покупалось: зажигалки и бюстгальтеры, сигареты, иголки (чемодан иголок  – и ты миллионер), «квасне млеко» и новые солдатские шинели, тонкие голландские кружева да французские духи, порнографические открытки и старинные издания Библии в переплетах из телячьей кожи.

И все это – среди островерхих башенок, у старинных лотков, средневековых амбаров с подъемными механизмами. Рынок буквально кишел людьми: горожанами, приезжими гуралями, офицерами и солдатами вермахта. И в этой толчее, в шуме и гаме, в многоголосом разноязычии что только ни мерещилось мне: налет советской авиации на Краков, акция польских патриотов, суматоха, пьяная свалка. И я тянул время, замедлял шаги, чувствуя затылком неторопливые взгляды, дыхание своих телохранителей.

Нет, дела уж не так плохи. Выше голову, Михайлов. Тут можно попытаться.

…Тандета только непосвященному глазу казалась хаотической. Огромный улей делился на соты: обувные и зажигалочные, дамской одежды и мужской, соты валютные, где, словно в руках фокусников, мелькали марки, доллары, фунты.

А вот и наша улочка. Достаю свою «Омегу». Ходим с провожатыми, будто привязанные друг к другу: никак не оторваться. Под конец дня подошел ко мне какой-то мужчина. Потоптался, спросил (я даже вздрогнул от звуков родной речи):

– Эвакуированный?

– Да.

– Откуда, земляче?

Вопросы напоминали пароль, и мои телохранители насторожились. Хотелось крикнуть: «Сгинь, исчезни! Ведь это я, я тебя выдумал!».

У меня все внутри заныло. А что, если наш человек, что, если поймается на мнимой подсадной утке? Но часы торговать земляк не стал. Отошел. И снова – никакой возможности бежать.

Побег

Честно говоря, я уже начал терять веру. В моем распоряжении оставался один день. Я понял, что допустил серьезную ошибку, ограничивая таким коротким сроком время мнимой встречи. Гестаповцы нервничают, начинают подозревать, что все это игра. Третью ночь в Монтелюпихе спал плохо. Все думал, как быть. Может, сознаться, что для встречи намечены резервные числа, на случай, если резидент не сможет явиться вовремя?

Не выйдет. Следователь не глуп и вряд ли станет глотать подобную наживку. Он из тех, кто мягко стелет, да жестко спать. Догадается, что его водят за нос, и – прощай, последний шанс.

Последний шанс…

Что бы ни случилось  – в тюрьму не возвращаться. Лучше погибнуть на людях, от эсэсовской пули, нежели под пытками. Так я решил и к следователю вошел совсем спокойный. На этот раз он не улыбался, не шутил:

– Что-то ты, приятель, подводишь друзей. Завтра мы с тобой не так поговорим.

Я сказал, что при таких телохранителях работать нельзя. Ребенку и то видать, что это за люди. Какой же дурак пойдет на встречу. Господин следователь, видно, считает советских разведчиков круглыми идиотами.

Следователь рассмеялся:

– Да ты, приятель, не так прост. Поезжай. Будут тебе условия.

…Они по-прежнему шли следом, но пять-шесть метров я отвоевал. Тик-так, тик-так, тик-так… – отсчитывала «Омега» последние минуты. Бежать? Сейчас? Нельзя. Кругом люди. Перестреляют. И улочка перекрыта гестаповцами. Ждать, ждать – еще не истекло время.

Вдруг выстрел, другой, третий. Что-то там происходило в центре площади, в самом сердце Тандеты. Партизаны? Подпольщики? Ничего нельзя было понять в диком вое, криках, в топоте сотен ног. Толпа прорвалась и на нашу улочку. Меня тоже понесло. Я почувствовал: пришло мое время. Теперь или никогда. Мелькнуло растерянное лицо одного из телохранителей. На какой-то миг наши глаза встретились. Работая локтями, плечом, он рванулся ко мне. Но я уже принял решение: нет, живым не сдамся. Нырнул в толпу. Схватил чью-то широкополую шляпу, нахлобучил ее по самые глаза. Рискуя быть затоптанным, бросился в соседний переулок. Оглянулся  – телохранителей не видно. Пошел дальше шагом, неторопливой деловой походкой. Проходными дворами, проулками к Висле.

В сумерках оказался у высокой каменной ограды. За оградой смутно белели строения, кресты, купола. Из калитки вышла женщина в черном платье, в высоком белом накрахмаленном воротнике. Калитка захлопнулась. Женский монастырь. Вряд ли гестаповцы станут меня здесь искать. Дождался темноты. Перемахнул через ограду и оказался в густых зарослях сирени. Прикорнул у куста и уснул как убитый. Проснулся сразу, словно от толчка. Серело небо. Гасли звезды. Неужели свободен? Спокойно, не кажи «гоп», пока не перескочишь. Теперь надо действовать очень осторожно, рассудительно, не спеша. Твои отпечатки пальцев, фото анфас и профиль, документы – в руках гестапо. Ты не знаешь, что с Грозой, Грушей. Значит, Краков, Краковская явка для тебя не существуют. Уходить через Кашув – Беляны в Рыбне.

Без происшествий выбрался на дорогу. До Кашува доехал на попутной повозке. Хозяин ее, пожилой крестьянин, ни о чем не расспрашивал, от денег отказался. Из рассказа я понял: в Кашуве староста – пес, без его разрешения на ночлег могут и не пустить. Решил не рисковать. Обойдемся как-нибудь. Запахи свежескошенной травы привели меня на луг. Зарылся в сено. Оно пахло винными яблоками, медом, землей, детством, и я, засыпая, подумал: жизнь – преотличная штука.

На рассвете оставил свой «номер-люкс» и зашагал к Рыбне на условленную явку. Явочную квартиру для нашей группы готовила Комар, радистка из группы «Львов». Накануне вылета нам сообщили фамилию, адрес. Хозяин явки, судя по донесениям Комара, человек надежный, проверенный, секретарь местной партийной ячейки. На дом № 448 я наткнулся неожиданно на верхней улице. Сказать по правде, мне просто повезло. Найти дом в Рыбне по номеру не так-то легко. Но, повторяю, обошлось без нежелательных расспросов. Ворота небольшой усадьбы были широко раскрыты. Во дворе я увидел пожилого крестьянина в жилетке, в капелюхе с черной лентой. Потягивая трубку, он смотрел на меня выжидающе, спокойно. Не без волнения я произнес пароль:

– Имеет ли пан для продажи сливы?

Вместо отзыва хозяин сказал:

– Пойдемте в хату.

Малик усадил меня за стол.

– Слив, паночку, уже нет. Есть яблоки. Давайте еще раз знакомиться. Эти стены надежные. Здесь нас никто не услышит.

– Капитан Михайлов.

– Станислав Малик, товажищ.

Станислав обрадовался мне как родному сыну. Сказал, что меня давно ждут, беспокоятся. Накормил завтраком. Затем осмотрел меня с ног до головы, недовольно поморщился и, ни слова не говоря, ушел в соседнюю комнату. Возвратился оттуда с ворохом одежды. Я охотно расстался со своим темно-синим костюмом. И вот мы стоим рядом, босые, в рваных брюках. На мне, как и на Малике, жилет, капелюх с черной лентой.

– Кто-то уже приходил?

– Паненка одна. Файна паненка. Ольця Совецка нашла ей схрон.

– Кто еще?

– Ниц, товажищ капитан.

В «паненке» нетрудно было узнать Грушу.

Значит, Гроза еще не появлялся.

Я один на чердаке, заваленном сеном, сбруей, разной рухлядью. Станислав по моей просьбе отправился к Ольге Совецкой.

Какая ты, Комар? Что мне о тебе известно? Ниже среднего роста, глаза карие, комсомолка. Во вражеском тылу почти четыре месяца. И все это время поддерживает связь, регулярно передает важнейшую информацию. «Смелая, боевая дивчина, – коротко аттестовал ее Павлов. – Из группы осталась одна. Будет работать с вами».