Пропаганда гомосексуализма в России: истории любви - Каспаров Гарри Кимович - Страница 20

ОЛЬГА

На моей работе абсолютно все знают, как я живу. С родителями сложнее. Они в разводе. С мамой мы редко общаемся. В первый раз она увидела Гошу, когда ему было два года. А с папой я не общалась около десяти лет, пока он не узнал, что я живу с женщиной и у нас есть ребенок. Для него это было большое потрясение, потому что он консерватор. Но как ни странно, он очень захотел поучаствовать в нашей жизни и поддержать. И с тех пор мы стали общаться.

АЛЕНА

Теперь мы думаем о втором ребенке. На этот раз рожать будет Оля. Но я опять очень волнуюсь. Наша квартира слишком маленькая для четырех человек. Надо будет что-то решать до рождения ребенка, брать ипотеку.

ОЛЬГА

У меня уже было две попытки инсеминации. Пока без результата. Но я сразу сказала, что не буду делать перерывов. Мы очень настроены идти дальше и хотим троих детей. Мы оптимисты и верим, что все будет хорошо.

ОЛЬГА КУРАЧЕВА

«Мы расстались, и я почувствовала, как уходит страх»

ОЛЬГА + МАРИЯ

Мы с Галией познакомились в мае 2010 года. В июле стали жить вместе. А в августе сыграли свадьбу на Казантипе.

На фестивале «Казантип», который проходит каждое лето в Крыму, иногда проводят свадьбы. В афишах, расклеенных на территории фестиваля, указывают, что в такой-то день для всех желающих будет проводиться свадьба в таком-то стиле. Надо прийти заранее и записаться. Ограничений нет, никаких документов предъявлять не надо, достаточно просто назвать настоящие или вымышленные имена. Во время регистрации брачующихся объявляют супругами, просят поцеловаться и выдают шуточные казантипские свидетельства.

В каком-то смысле это была, конечно, игрушечная свадьба. Но так как возможности пойти в загс у нас не было, для нас это было вполне настоящее торжественное событие.

Однажды, еще до свадьбы, и даже до того, как мы начали жить вместе, глядя на Галию пристальным влюбленным взглядом, я внезапно для себя самой подумала, что хочу от нее детей. Ничего ей об этом не сказала и шарахнулась сама от этой своей мысли, которая тогда показалась совершенно нелепой. Понятно, что две девочки, как бы они ни старались, не могут зачать ребенка без посторонней помощи. О банке спермы, дружеском донорстве, удочерениях и усыновлениях я тогда вообще не думала. Это были мои вторые гомосексуальные отношения. Первый гомосексуальный опыт был страшной тайной, о которой знали только самые близкие друзья, но про отношения с Галией сразу было понятно, что все совсем всерьез.

Я, кстати, искренне рада, что мы встретились, когда нам было по 23 года, а не по 13, например. У меня было несколько стадий преодоления внутренней гомофобии, и на это ушли месяцы. Сначала я рассказывала о своей новой семье только близким друзьям, потом разным случайным знакомым, потом, наконец, рассказала родителям, потом начала писать об этом в соцсетях и стала ЛГБТ-активисткой. Неизвестно, как я справлялась бы с этим в подростковом возрасте. У Галии, кстати, отношения с девушками начались именно в подростковом возрасте, но, только встретившись со мной, она рассказала маме правду о себе, обо мне и о том, кем на самом деле были все эти «подруги».

В какой-то момент мы начали говорить о детях. Планировали по меньшей мере троих — родить каждой по одному и взять ребенка из детского дома. Поначалу мы не представляли себе, как растить детей в гомофобном государстве, и время от времени заводили разговоры о переезде в какую-нибудь уютную цивилизованную страну. Но думать об этом было горько. Я все время спрашивала себя: почему мы должны уезжать только из-за того, что правительство тупое?

Когда после думских выборов 2011 года начались массовые протесты, появилась надежда. Совершив публичный камин-аут, мы сразу же почувствовали себя в безопасности. И летом 2012 года я говорила, что мне не страшно рожать даже в этой фашистской стране. Потому что мы живем в прекрасном огромном гей-френдли пузыре, и он нас, конечно, защитит.

На рубеже 2012/2013 годов это бесстрашие стало улетучиваться. Закон о запрете «пропаганды гомосексуализма» уже привел к жутким последствиям: в разных городах России при разных обстоятельствах происходят нападения на бисексуалок и бисексуалов, лесбиянок, геев, трансгендеров, гендерквиров — вообще, всех, чья ориентация или гендерная идентичность не вписывается в условные стандарты. Инициатива внести в Семейный кодекс поправки о лишении родительских прав всех, кто, как говорят депутаты, «исповедует нетрадиционную сексуальную ориентацию», настолько чудовищна, что страшно даже думать о возможных последствиях.

Летом 2013 года я оказалась в плену у сильнейшего страха. Меня трясло. Меня охватила паника. Я не понимала, что делать. Собирать чемоданы и оформлять визы? Оставаться в России и бороться? А как же дети, когда и где?

Мы, кстати, сказали одному нашему другу, что хотим от него ребенка. Он даже согласился. Это еще не было окончательным решением, но мы уже начали обсуждать, как будем втроем растить малыша. А всего год спустя я поняла, что совершенно не готова думать о зачатии ребенка в нынешней России.

Я говорила об этом с друзьями, и они спрашивали: «Оля, ну неужели ты думаешь, что могут прийти к двум женщинам, которые даже не зарегистрированы как семья, а просто живут вместе, и отнять детей?». А я отвечала: «Неужели год назад мы с вами могли предположить, что люди год будут сидеть в СИЗО только потому, что так же, как и мы с вами, пришли 6 мая на Болотную площадь?».

В июле 2013 мы с Галией внезапно расстались. Сначала это совершенно не укладывалось в голове. Я была в адской растерянности. И в это же время неожиданно для себя самой я почувствовала, как уходит страх. Мне не надо больше в данный момент моей жизни думать о проблеме появления детей в однополой семье в этой фашистской реальности. Мне больно об этом писать, говорить и даже думать, но тогда я действительно вздохнула с облегчением.

Я по-прежнему ужасно переживаю за все российские однополые семьи с детьми. Мне очень страшно за ЛГБТ-подростков. Но беспокоиться о других и трястись от страха за собственную семью — это совсем не одно и то же.

Сейчас мы с Галией, кстати, отлично общаемся и, как оказалось, прекрасные друзья. Поддерживаем друг друга и советуемся по самым разным вопросам. Ни о чем не жалеем и знаем, что все к лучшему.

Я квир. Я влюбляюсь в душу, и мне совершенно все равно, какая у человека гендерная идентичность.

Я по-прежнему хочу троих детей. Не знаю, в какой семье они появятся — в гомосексуальной или в гетеросексуальной или, может быть, я буду их воспитывать одна. Но при этом я понимаю, что если у меня будет муж, нашей семье ничто не будет угрожать. Одной, возможно, будет тяжело, но все же не страшно. А если у меня будет жена, я опять окажусь в этом жутком уязвимом положении. И тогда, видимо, чемодан — вокзал — переезд.

АЛЛА ГОРИК

«Я часто спрашиваю, как ей ее новая подружка, неужели лучше меня?»

У 27-летней Аллы Горик короткие светлые волосы, привычка рубить с плеча и вечная ироническая усмешка на губах. Мы познакомились на одной из встреч, которые периодически устраивает Rusa LGBT — ассоциация русских и русскоговорящих представителей секс-меньшинств — для неформального общения или, в зависимости от обстоятельств, для подготовки пикетов у российского посольства. Алла в первый раз была на такой встрече и пришла в восторг от того, как много в Нью-Йорке русских геев и лесбиянок.

Я перебралась в Нью-Йорк в мае 2012 года, но уже была здесь однажды, в 2009 без наращения. Я из Хабаровска, города на Дальнем Востоке. Прожила там целую вечность, и мне все надоело. В наших краях, если тебе 25 и у тебя нет ни мужа, ни детей, все считают тебя старой девой. Когда я решила, что пора уезжать, мы жили вместе с Ирой, но она не захотела ехать. Мы обе подавали на американскую визу — мне давали, а ей нет. Так было уже трижды. Теперь я тут, она там, и все пытается уговорить меня вернуться, но я не готова.