Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Драбкин Артем Владимирович - Страница 54

Когда нас везли на юг, на всех больших станциях были пункты для кормления. А когда ехали обратно — Россия оккупирована, кто нас будет кормить? Станции сами едва жили. И пошла мена и продажа личных вещей. Больше ничего не было. В общем, бедствовали.

Когда сформировали эшелон, отправили нас в Пензу, потом — в направлении Саратова.

На какой-то промежуточной станции нам прицепили платформу, на которой был свинец, литые чурки. Рыбакам всем свинец нужен. И вот мы таскали этот свинец и сбывали с рук.

Когда доехали до Саратова, с питанием стало побогаче — уже почти дома.

А ветка была заволжская. А наш завод — на московской. Между нами — Ока. Через Оку один мост, по которому ходил только трамвай. А на той стороне Оки — Рамадановский вокзал. Нас привезли туда. Прямо на дорогу положили рельсы — перевозили до моста, потом по мосту, а с моста до Московского вокзала тоже были проложены временные пути.

По одному вагончику «кукушка» нас перетаскивала. А на Московском вокзале весь наш эшелон опять сформировался. Тут уж нас довезти до завода пустяк.

Мы дома. Ну, хорошо. А где жить и работать? Мы же думали, что уезжали насовсем, все сдали.

Пока мы «катались», территорию опытного цеха и помещения, где мы трудились, завод, конечно, приспособил для своих нужд. С заводом управились просто — освободи, и все тут!

А с жильем? Усилием всего города «наскребли» жилье. В частности, я получил комнату в Канавине, около Лендворца. Там был дом специалистов завода — их уплотнили. Я туда поселился, а остальных — кого куда. С жильем устроились.

Все, братцы, бери карандаши — вперед!

Производство Ла-5 уже начали без нас. Мы приехали с Ла-7 и стали работать над Ла-9, Ла-11.

Мы даем в армию боевой самолет, а летчиков откуда брать? Летчиком ведь никто не рождается — учить надо. А учили сначала на У-2. Но это не то — не соответствует. Поэтому перед нами была поставлена задача: немедленно создайте учебные самолеты Ла-5 — УТИ Ла-5; Ла-7 — УТИ Ла-7 и так далее. То есть чтобы к каждому боевому самолету был учебный самолет соответствующей марки. И их делали наряду с боевыми самолетами.

Получили ли мы за Ла-5 премии? Нет, не получили. Самолет же традиционно кто делает? Рабочий класс, завод. Ведь и до войны завод поощрялся — то Красное знамя ему дадут, то группу рабочих наградят орденами. А до конструкторов это не доходило. Подумаешь, что-то там нарисовать. Денежную премию тоже не дали.

Когда исчерпали возможности форсирования двигателя, мы взялись за вес. В частности, лонжероны крыльев, которые были из дельта-древесины, заменили на хромансилевые трубы. Те детали, которые с началом войны делали из железа, опять стали делать из дюраля. Улучшали центроплан.

— Какова была продолжительность рабочего дня?

— До войны рабочий день был 7 часов, во время войны — 12. Безусловно, была и сверхурочная работа. Если надо что-то сделать до завтра, значит, останешься, поспишь несколько часов прямо на заводе и снова работаешь. Все понимали, что так надо. Надо — это волшебное слово. Убеждать долго, а сказал: «Вася — надо» или: «Коля — надо» — все понимали сразу.

Не помню, когда ввели карточки, но по ним я был приравнен к рабочему. Карточки были разные. Были карточки для всех. А были карточки литер «А», литер «В» — это то, что я знаю. И вот, когда уже стало немножко легче, нам, конструкторам, стали выдавать карточки не те, рабочие, а вот литер «А», литер «В» — там норма больше.

На заводе была фабрика-кухня. Все ходили и «кормились» в этой столовой. Столовые тоже были разные — каждому свое. Для конструкторов — общая. Привилегии были у летчиков, начальников цехов, руководителей производства. А конструктора — это рабочий класс. Только рисуешь. Что варили? Вермишель или макароны вы сейчас покупаете готовые и варите. А тогда этого не было. Тогда раскатывали тесто, резали его на маленькие пластиночки, подсушивали и из этого варили суп. Подходишь к официантке: «Что сегодня, Вера?» — «суп-лапша». Скудно было, но не голодали. Более того, надоедали ли немцы своими налетами? Нет. В первые дни войны ведь немцы в основном досаждали чем? Бросали зажигательные бомбы. Они маленькие, пятикилограммовые. Упадет, и сразу пламя. И в основном это было бедствием для Горького — город же деревянный. И для того чтобы их тушить, мы дежурили на крышах. Это в начале войны. А потом, вероятно, немцы стали избирательны. На наш завод ни одной бомбы не упало. Правда, мы тоже умные. Вот улица Чаадаева, она была продлена через весь завод. Получалось, если сверху посмотреть, то где же завод? Это одна хитрость. Вторая: для взлета самолетов была специально построена взлетная полоса — не там, где самолеты стоят, а совсем в другом месте. А так как мы вдоль Московского шоссе, нас легче найти. И вот километрах в десяти, а может быть и меньше, построили ложный аэродром. Разместили там самолеты. И, видимо, желающие бездельники ходили там, создавая видимость рабочего класса.

В июне—июле 1943 года очень сильно пострадал Горьковский автозавод. Почему взъелись немцы на автозавод — непонятно. Вот его действительно они бомбили очень жестко. Ну и что? Пешком солдаты дойдут. По сравнению с автозаводом мы как будто в другом городе. Страх, конечно, был всегда — это я про себя могу сказать. Ведь, когда бомбили, это было в основном ночью — в это время суток мы светомаскировку должны были соблюдать. Более того, есть такое понятие — тревожный чемодан. Он существует в армии, и у нас тогда были тревожные чемоданы. Бух-бух — и готовишься бежать в бомбоубежище. Наш дом тоже считался бомбоубежищем, а трубы в доме — вентиляцией, чтобы люди не задохнулись. Еще в первое время мы бегали в щели, а потом обнаглели, привыкли и перестали бегать.

Рыбалко Виталий Викторович

В августе 41-го я окончил Борисоглебское училище. Перед войной в нем была создана экспериментальная группа, в которую попал и я, изучавшая МиГ-3. Это мой любимый истребитель. У меня с ним связаны все мои несчастья и беды. Я на нем свою боевую молодость, да можно сказать, свою молодость провел, а когда как летчик окреп, я пересел в 1943-м году на «як». Возможно, он лучше был, но было уже легче воевать, да и опыт был и условия другие. МиГ-3 — машина своеобразная, но я считаю, что летчик со средней подготовкой мог на нем летать вполне успешно. Это был нормальный самолет с мощным высотным двигателем М-35А, который готовился как высотный перехватчик для ПВО, а на малой высоте он был, как утюг — скорость небольшая, тяжелый в управлении. Много неприятностей самолет доставлял на взлете, разворачиваясь влево. Если его не удержать, то можно и в обратную сторону взлететь. На самолетах первых серий стояли предкрылки — это беда страшная, чуть потянул — выскакивает с громким хлопком. Неприятно, когда во время боя все время раздаются эти хлопки, как будто по тебе попали, так мы их просто заклеивали. Зато на высоте он был бравым. Случился со мной такой эпизод. Весной 42-го взлетали с раскисшего аэродрома Раменское на сопровождение Пе-2. В нашем 122-м полку оставалось пять летчиков, а машин было штук 80 — выбирай, на чем хочешь летать. Тогда перевооружение проходило, и нам со всех полков пригнали самолеты. Там были «За Родину», «За Сталина» и «За партию большевиков». Это были три МиГ-3, врученные 23 февраля 1942 г. летчикам 172-го ИАП коллективом московского авиаремонтного завода № 1. Однако пилотов, летавших на МиГ-3, в этом полку не было, и машины менее чем через месяц передали в другую часть, судя по всему, в 122-й ИАП (который также входил в ВВС Западного фронта и летал на «мигах») — 31 марта 1942 г. МиГ-3, согласно документам, в 172-м ИАП уже не числились. Я летал на самолете «За Сталина», но в тот момент он был неисправен, и мне на выбор предложили два других именных самолета. Я помню ответил, что «За Родину» я полечу, а за «За партию большевиков» я летать не буду, поскольку он был очень тяжелый. Самолет с надписью «За партию большевиков» был тяжелее двух других «именных» «мигов», очевидно, потому, что на нем единственном из всей тройки стояла радиостанция, весившая немало. Хорошо, что энкавэдэшника в тот момент рядом не было. Так вот, сопровождать должны были девятку «пешек». Командир эскадрильи Романенко[59] не смог взлететь. Пока выруливали, Миша Коробков[60] перегрел свой мотор, взлетел — масло вдоль борта, он тоже сел, я остался один. Подошли «пешки», подстроился к ним, пошли, на краю Раменского встретили четыре «Хейнкеля-113» (видимо, имеется в виду Ме-109Ф, который по внешнему виду сильно отличался от привычного Ме-109Е. — Прим.ред.), который, на мой взгляд, был лучшим немецким истребителем, беда была его в том, что у него мотор был водяного охлаждения, и все радиаторы охлаждения были в плоскостях. И достаточно было спичечной головке попасть— радиатор пробит. Но по пилотажу это был блестящий самолет. Я один с девяткой. Высота была около тысячи метров. Мы летали без кислородного оборудования, которое снимали за ненадобностью. Передатчика на этом самолете не было, был только приемник. Так что сообщить о том, что меня атакуют, я не мог. Ну, с первого раза они меня не убили, но заставили ввязаться в бой на вертикали. «Пешки» ушли. Не могу сказать, что я был ас, но я сумел их завести на 7000 метров без кислорода. Парень я был крепкий, да и лет мне было всего 19… А на этой высоте МиГ-3 — это уже был самолет, и мне эти «хейнкеля» были уже не страшны. Видимо, у них горючее было на исходе, и они смотались. Сбить я никого не сбил, но, если бы они остались, возможно, исход боя был бы другим.