Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Драбкин Артем Владимирович - Страница 22

Вообще летчики в ту пору говорили, что тот, кто хорошо летает на И-16, может летать на всех остальных самолетах. И я тоже так говорю. И-16 очень строг был в пилотировании. Ручка управления двигалась практически без усилий. Движения были очень короткоходовые. Кроме того, И-16 очень легко сваливался в штопор. На многих самолетах перед сваливанием в штопор возникала тряска, и можно успеть остановить сваливание. А у И-16 возникновение тряски совпадало с вхождением в штопор. Правда, и выходить на нем из штопора было легко. Поэтому на нем насучили штопору, чтобы мы уже знали, что делать в таком случае. А вообще, на И-16 в строевых частях многие разбивались именно из-за сваливания в штопор на малой высоте.

Машина эта требовала тонкого, точного пилотирования. И на посадке очень сложный был самолет. Если ты на посадке выровнял и трехточечное положение создал на высоте больше, чем сантиметров 15 — 20, он падал на крыло. Мало того, на нем очень трудно было выдержать направление, когда он уже бежал после приземления при посадке. Если, буквально чуть-чуть, нос самолета двинется по горизонту, тут же надо было ногой парировать. А если чуть упустил, он развернется волчком, а когда на большой скорости, то и перевернется. Такие развороты случались часто, у меня, правда, не было.

Вскоре, примерно через две недели после начала войны, началась эвакуация, и школа наша переместилась за Саратов, в Красный Кут. Добирались туда мы пять суток в товарных вагонах. Под конец нас практически не кормили. Но это все детали. В Красном Куте тоже условия не сахар оказались. Правда, там казарма была, но уже с двухэтажными нарами, в Каче было поудобнее. Тем не менее в августе мы уже окончили летную школу. У меня суммарный налет на всех типах самолетов был 85 часов.

3 сентября был подписан приказ. Получается, год ровно мы отучились. Причем тогда это еще не считалось сокращенной программой. Так в то время учили. А вот в июле приехал мой брат, который ушел после 9-го класса, хотя мог учиться еще год. Он добровольцем приехал к нам. Мы полтора месяца были вместе. И он окончил по сокращенной программе школу, обучался всего 6 месяцев.

Поехали мы в Москву получать назначение. Группа наша была из семи человек. Она считалась особой группой, потому что в ней был Тимур Фрунзе (сын известного полководца гражданской войны), Володя Ярославский (сын старого большевика Ярославского), Юра Темкин (у него отец был ответственным лицом в правительстве), Рюрик Павлов (сын генерала), Олег Баранцевич (приемный сын генерала Болдина) и Володя Сабуров (его отец работал в Совете Министров). Мы считались особой группой, правда, ничем, кроме отпуска, который нам дали на Новый 1941-й, год, не выделялись. Жили в казарме, как и все курсанты, в общем зале, ходили во все наряды, мыли туалет, никаких привилегий у нас не было.

И вот как получилось, что в Москве мы разделились. Мы втроем с Тимуром Фрунзе и Володей Ярославским попали в 16-й истребительный полк в Люберцах под Москвой. Только там успели появиться, как Василий Сталин, опекавший нас все время, стал нас учить летать на новом самолете Як-1. Вообще в том полку были И-16 и МиГ-3, «яков» не было, поэтому он нас забрал из полка в Москву. Впервые я увидел этот самолет еще раньше, в августе 1941-го. Тогда мы заканчивали летную школу, и к нам на нем прилетел Василий Сталин[15], бывший инспектором военно-воздушных сил (начальником инспекции Василий тогда еще не был). Мы на эти самолеты смотрели, как на чудо техники. Влезли, конечно, в кабину. Сразу бросилось в глаза, что кабина намного культурнее по сравнению с И-16. Приборы аккуратнее. Потом оказалось, что и летать на Як-1 проще и приятнее, чем на И-16. Были у «яка» и свои недостатки. Тем не менее во время войны истребители «яки» были хорошими самолетами. Они были особенно приятны в пилотировании. Да и на посадке самолет был простой, не разворачивался, садился хорошо.

На посадке «як» даже проще, чем Ла-5, на котором я полетал уже после войны, когда учился в академии. «Лавочкин» на посадке норовил упасть на крыло, на нем трудно было сохранить направление на взлете. Он стремился развернуться за счет реакции винта, потому приходилось держать ногой и плавней поднимать нос. А на «яке» было проще, очень спокойно взлетал. Конечно, разбивались и на «яках», но меньше, чем на многих других самолетах.

В инспекции были самолеты Як-1 и учебный вариант спарка Як-7В, и Василий Сталин на нем стал с нами летать на центральном аэродроме. Уже после двух полетов на Як-7В выпустил самостоятельно на Як-1.

Фронт быстро приближался, и в Москве начали готовиться к осаде немцами. Мы еще не были достаточно подготовлены, и он решил нас отправить в запасной полк. 14 октября ему понадобилось лететь по делам в Саратов на завод, и он взял нас с собой. Как раз недалеко от Саратова, в Багай-Барановке, был 8-й запасной полк. Тогда была такая практика. После летной школы летчики, конечно, не готовы воевать, у них еще недостаточно развиты летные навыки. Для повышения квалификации были созданы запасные полки. Их было несколько. В них, во-первых, молодое пополнение летчиков подучивали, во-вторых, туда же приходили летчики из госпиталей, там же доукомплектовывались фронтовые полки. Когда в полку летчиков повыбьют, они прилетали в запасной полк, брали молодых, тренировались и улетали на фронт. В Багай-Барановке мы проучились месяц или дней 40. Осваивали Як-1. Подготовка была довольно интенсивная, но однообразная: полеты по кругу, пилотаж в зоне, строем немножко летали. Даже воздушных боев не давали.

После запасного полка мы приехали опять в Москву, где нас разбросали по полкам. Тимур Фрунзе попал в полк, который стоял в Монине. Володя Ярославский попал в город Клин. Там тоже стоял истребительный полк ПВО. А я попал в 11-й полк, который стоял на Центральном аэродроме Москвы. Было это в декабре 1941 года. 5 декабря только началось наступление наших войск, а мы прибыли 16 декабря. До этого мой 11-й полк активно участвовал в штурмовках. Но когда я приехал, уже штурмовки кончились. Хотя, конечно, рассказы были свежие. Буквально за два дня до моего появления в полку потеряли летчика, а другой был сбит, но вернулся. Все эти рассказы я слышал. Но уже больше на штурмовки не летали.

У меня сначала были тренировочные полеты, а потом, с 1 января, боевые вылеты. Боевыми их, правда, можно назвать относительно. Погода была плохая, противника мы ни разу не встречали. А хотелось, честно говоря, настоящего боя. Воодушевление было какое-то, молодость же все-таки!

Разумеется, к немцам мы тогда уже серьезно относились, без шапкозакидательства. Но я не слышал панических возгласов: «Ах, они сильнее!» Да, было мнение, что «мессершмитты» несколько лучше, чем наши самолеты. Но при этом не настолько, чтобы с ними невозможно было сражаться и побеждать. Вот и нам, молодым, хотелось побед.

Я сделал 10 вылетов за линию фронта на прикрытие конницы Доватора. Фронт проходил в районе Волоколамска. Погода была такая, низкая облачность, противник не появлялся. Правда, один раз нас обстреляли зенитчики. 3 — 4 шапки разрывов были за мной в метрах 100 максимум. А если учесть, что самолеты улетают от «шапок», значит, в тот момент, когда я их увидел, самолет был уже дальше, а в момент взрыва он был совсем рядом. Я, откровенно говоря, удивляюсь, что не попали.

16 числа состоялся мой 11-й вылет. Нас по тревоге подняли. Командиром моего звена был Владимир Лапочкин[16], опытный летчик, который имел орден Красного Знамени за отражение первого налета на Москву. Мы парой взлетели и пошли на Истру, потому что нам сообщили, что там появился немецкий самолет-разведчик «юнкерс». Когда мы подошли к Истре, там уже никого не было. И вот мы стали с Лапочкиным ходить. Он командир, я ведомый. Он мне: выходи вперед! И я как бы ведущим становлюсь, а он ведомым. И мы стали так ходить. Вдруг я увидел 3 самолета-истребителя, идущих нам навстречу, немножко выше. Я к ним подошел сзади с разворотом, вижу это наши «яки». Ну, раз «яки», стал отворачивать от них, но не теряю их из вида. И вдруг вижу, что левый ведомый делает резкий разворот и становится мне в хвост. Я встал в вираж, а он в хвосте у меня, причем близко от хвоста, не больше 50 метров. Я вижу, что это «як», но все-таки виража два или три сделал. На вираже он стрелять не мог. У нас были однотипные самолеты, а летал я уже неплохо: меня даже хвалили.