Зеркало и чаша - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 35

— Что за Оклада такой?

— Над всеми тамошними старейшинами он старший, и сам с них, говорят, дань собирает. Не так чтобы много, и не каждый год вроде, и все на дело — город поправить, чтобы стены не гнили, валы не ползли. А кто ему не платит, того он, говорят, отсидеться в городе, случись что, не пустит. Вот и платят. Жить-то все хотят.

— Что за город? На Жижале?

— А Верховражье. Я сам не видел, врать не буду, а купцы говорят, город настоящий! — Хотила ухмыльнулся, как будто сам не вполне в это верил. — Говорят, и валы, и стены, и заборола, все как полагается. Там село старое-престарое, никто не упомнит, кем поставлено. А при Дорогуне, отце Окладином, они город и срубили. Вал-то старый был, и не сказать каких времен, а они его подновили, повыше вывели, бревен навозили, тын поставили до небес, с той стороны, изнутри, помост сколотили, чтобы по нему, значит, дозор ходил.

— И большой город?

— Кто добежать успевает, все помещаются.

— А от кого прятались?

— Да вятичи там близко. И хазары, говорят, были. Так что Оклада дружину соберет, может, и похуже твоей, но не намного. И своей данью делиться он не захочет, он там сам себе князь.

— Ну, спасибо, что предупредил. — Зимобор кивнул.

— Что могу, тем помогу. А там уж ты сам...

В два дня проехав всю Сежу, полюдье тронулось к реке Жижале. От Сежи до нее было около десяти верст, как рассказали местные охотники, но пробирались, плутая по лесу, целый день. Сани с грузом могли пройти далеко не везде, где проходит одинокий лыжник. И хотя зимой болота замерзли и идти можно было напрямую, не раз и не два обоз останавливался, а люди брались за топоры, чтобы прорубить проход через чащу. Иной раз сани приходилось разгружать, лошадей выпрягать, мешки и бочки переносить на руках, сами сани тоже вручную пропихивать как-нибудь. К концу дня Зимобор умаялся не меньше, чем там, на гати между Новогостьем и Радегощем, когда пришлось на себе волочь через болото струги и груз. Нет, если ходить здесь с полюдьем каждый год, то надо дорогу делать — лес вырубать, мостить, да и погосты поставить неплохо — чтобы было где обогреться и отдохнуть. А так пришлось, как обычно, разжигать костры и топить снеговую воду, чтобы сварить людям кашу.

Заночевали тоже прямо на опушке леса, но Нерад уверял, что до русла Жижалы совсем недалеко. На ночь, как всегда, выставили дозор, но никто смолян не потревожил.

— Был, правда, леший какой-то, — признался Зимобору утром Любиша, чья дружина этой ночью несла дозор. — Десятник мой говорил — вроде дергалось что-то за деревьями, а пошли искать — не нашли никого, и следов нет, только снег с веток попадал.

— Может, птица?

— Может. А парень говорил, что-то большое видел. Лось или кабан на огонь и к людям не пойдет, медведь спит... Он ведь не дурак, медведь-то, в такую пору по лесу слоняться. — Боярин вздохнул и поежился, потер зябнущие руки. — Уж я сейчас завалился бы в берлогу, не представляешь, с каким удовольствием! Завалился бы да придавил бы лапу до самой весны...

Утром тронулись дальше, и еще до полудня Нерад, как и обещал, вывел дружину к руслу Жижалы. Эта река была покрупнее и пошире Сежи, и прямо тут же чуть вниз по течению, обнаружилось село.

— Это я место знаю, тут Заноза в старейшинах сейчас, — сказал Нерад. — Ну, прощай, княже! — Парень поклонился. — Пора мне восвояси.

— Подожди, зайдем с нами в село, хоть погреешься. Тебе же обратно в одиночку десять верст только лесом!

— Нет, княже, незачем мне Занозиным на глаза показываться. И вы, если спросят, не говорите, кто дорогу показал, скажите, сами нашли. А то ведь еще обидятся, скажут, Заломичи навели на нас беду...

— Ладно, не скажу. Что я, дурак, своих выдавать? — Зимобор подмигнул парню, и тому стало приятно, что он для князя теперь свой. — Не боишься один через лес идти?

— Мы привычные! — важно ответил Нерад. — Меня дядька Лежень с десяти годов с собой в лес брал, а он у нас охотник знатный!

— Ну, кланяйся вашим!

Нерад махнул рукой и ловко побежал на лыжах по оставленному следу обратно в лес. След быстро заносило мелким, но густым снегом.

А полюдье двинулось в Занозино село. В нем было с десяток дворов, и перед чурами у въезда пришельцев уже ждали человек семь-восемь мужиков. Впереди стоял высокий и тощий старик с такими въедливыми глазами, что Зимобор без труда угадал в нем обладателя имени Заноза.

— Кто такие, с чем пожаловали? — стал расспрашивать старик. Услышав про дань, он развел руками: — Рады бы мы тебе угодить, князь смоленский, да нету у нас ничего! Хлеба до новогодья только и хватило, больше нету, сами как до весны будем жить — не знаю!

Поиски ничего не дали — в избах не оказалось вообще никаких припасов. Это они перестарались — если бы в закромах лежало хоть по горсточке какого-нибудь зерна, Зимобор мог бы поверить в неурожай. А так выходило, что село само умрет с голоду прямо завтра. Однако приготовлений к массовому погребению что-то не было заметно, и жители пока не шатались от слабости.

Выйдя из старостиной избы опять во двор, Зимобор огляделся, потом посмотрел на небо. Мелкий снег упорно продолжал сыпать. Даже те следы, которые оставило полюдье по пути сюда, уже исчезли. Понятно, увезенные из села припасы теперь не найдешь даже с собаками.

А жители села во главе со старейшиной стояли кучками возле своих ворот и выжидали, что смоленский князь теперь будет делать. Все-таки не лось и не птица потревожили ночью Любишиного десятника, а кто-то из этих, вовремя заметивших приближение чужаков.

— Ну, делать нечего! — Зимобор бросил разглядывать небо и повернулся к старейшине: — Раз ни мехов, ни хлеба нет, людьми возьму. Беру от села три девицы и три отрока.

Осознав, что он сказал, селяне охнули, женщины вскрикнули, и все кинулись врассыпную: женщины — прятать детей, а мужчины — за топорами. Село вмиг наполнилось криком, визгом, воплями, бранью и шумом борьбы. Каждый отец вставал с топором в руках на пороге своего дома, но у князя было гораздо больше людей, лучше вооруженных и опытных. На каждый двор кинулось по десятку кметей, мужиков обезоруживали и связывали. Кого-то пришлось оглушить, чтобы не сильно махал своей железякой. Из углов, погребов, зерновых ям, даже из сундуков вытаскивали подростков, спешно спрятанных матерями. Кто-то из молодежи кинулся бежать к лесу, но увяз в глубоком снегу. Над селом висели вопли, женщины мертвой схваткой держали детей, так что к князю приходилось тащить сразу обоих.