Таинственная самка: трансперсональный роман - Торчинов Евгений Алексеевич - Страница 29

Сапфирной ясности родных пустот

Зачатые в грехе не доверяли,

 Естественность, невинность потеряли

Во власти суеты фальшивых нот.

Но из груди исходит тяжкий стон —

Предвестник обновленья и свободы.

Янтарь на брег выбрасывают воды,

И жемчуга пучин лелеет сон.

Пары весны в себе скрывает лед,

Мелодия в бездушном скрыта древе,

И в мумии бессмертие живет.

Из шахт мерцанье видится высот,

Алмазный блеск в земном творится чреве,

Родится мед в ячейках желтых сот.

Глава VII, в которой благородные мужи рассуждают о Христе и Анти-Христе, а также о Незнакомке и о многом другом

Итак, море пива было закуплено, и вечером в среду после самого что ни на есть обычного институтского дня я оказался на пороге квартиры моего друга у Пяти углов. Сергей, видимо, хорошо подготовился к моему приходу: во-первых, от него уже шел легкий запах спиртного, смешивавшийся с ароматами хорошего after shave и сигаретного табака; во-вторых, он явно читал что-то густо философское, и ему не терпелось поговорить об этом. Во всяком случае, не успев наполнить пивные кружки (у Сергея есть огромные полуторалитровые кружки, на которых нарисованы пивные бутылки и исполинские красные раки, специально предназначенные для подобных экзерциций), он уже поминал «картезианский театр» и что-то говорил о Расселе и Пирсе. Мы отпили пиво, и наш симпозион начался.

— Скажи, как ты определяешь солипсизм?

— Как и все. Учение, согласно которому существую только я один.

— Хорошо. Но в таком случае, представь себе, что случилась ядерная катастрофа и на планете остался ты один. Все остальные люди и даже животные погибли. Это солипсизм?

— Нет, конечно.

— Правильно. Но тогда, значит, и определить солипсизм мы должны иначе: это учение, согласно которому мой и только мой психический опыт и есть единственная реальность. Согласен?

— Согласен. А чего это тебя вдруг солипсизм заинтересовал?

— Люблю разгадывать философские шарады и ребусы. А солипсизм, как сказал Рассел, это учение, которое трудно как принять, так и опровергнуть. Короче говоря, опровержение солипсизма — прекрасное упражнение для ума, спорт такой, понимаешь.

— Ну и чего ты надумал?

— А ты какие опровержения солипсизма знаешь?

— Да никаких не знаю, кроме опровержения Дхармакирти, в переводе трактата «Обоснование чужой одушевленности» Щербатского[49].

Никогда, знаешь ли, особенно не интересовался. А под пиво это и вообще экзотично, знаешь ли.

— А зачем нам нужна обывательщина? Или предпочитаешь поговорить на тему «Ты меня уважаешь?».

— Избави Господи.

— Ну и чудненько. Значит, Дхармакирти ты знаешь. Тогда оценишь мое опровержение.

— Ну?

Сергей отхлебнул пива и начал:

— Вот слушай. Допустим, солипсизм прав, и единственной реальностью является мой и только мой психический опыт. Непонятно, правда, зачем тогда я все это говорю и кому — тебя же нет, ты мне просто снишься, как и все остальное. Но нетрудно заметить, что я отнюдь не бог таинственного мира, который в одних мечтах моих, а скорее его раб. Если я голоден, я не могу усилием воли превратить камень в бутерброд с черной икрой. Значит, не я творец этого мира — этот мир мне задан. Я вынужден переживать его. Но это означает, что мой психический опыт не есть единственная реальность, что есть некто или нечто, задающее мне базовые параметры моего опыта. А значит, солипсизм опровергнут. Я не один; есть как минимум еще одна сущность, причем высшего порядка, которая и задает мне основания моего опыта. Можно пойти и дальше. Раз установлено, что основания моего опыта трансцендентны ему и моей личности, вполне логично предположить, что X, задающий мне базовые параметры моего опыта, задает таковые не мне одному, но и другим наблюдаемым мной в опыте существам тоже. Следовательно, логично предположить, что они не есть просто феномены моего сознания, но за ними — феноменами — также стоят реальные психические субъекты и т. д. Вот тебе!

— Прекрасно, Серега! Ты просто Кант и Шопенгауэр вместе взятые. Но позволь мне тогда выступить адвокатом дьявола и выступить в защиту солипсизма.

— Давай, валяй!

— Солипсизм неопровержим, сударь мой. Обосновываю во вполне схоластической манере. Ты говоришь: «Единственной реальностью является мой и только мой психический опыт. Непонятно, правда, зачем тогда я все это говорю и кому». Я тебе объясню кому. Можно придумать парочку целей (пририсуй в уме смайлик). Например, себе самому ради божественной игры с самим собой. Чем не цель? Твое следующее заявление: «Если я голоден, я не могу усилием воли превратить камень в бутерброд с черной икрой. Значит, не я творец этого мира, этот мир мне задан». Отвечаю: этот мир мне задан мною же самим, но, играя с собой по определенным правилам, я лишил себя памяти об этом и возможности менять правила до окончания игры. Из следующего твоего тезиса вытекает и опровержение солипсизма: «Раз установлено, что основания моего опыта трансцендентны ему и моей личности, вполне логично предположить, что X, задающий мне базовые параметры моего опыта, задает таковые не мне одному, а и другим наблюдаемым мной в опыте существам тоже». Вот, получай по этому поводу: Этот X — я же. Я сам себе трансцендентен. Я трансцендентный задаю основания опыта себе имманентному. Перед этим я разделился на себя трансцендентного и себя имманентного. А чтобы иллюзия заданности и нерушимости правил была максимально реалистичной, в моем опыте введены условные фигуры других подобных мне существ. Вот такой я парень, а тебя, сударь мой, и нет вовсе. Еще один смайлик. Ну как?

— Хм-хм. Остроумно, конечно. Но несколько вымучено, согласись, и маловероятно. Мое опровержение посолиднее будет. Впрочем, кого что убеждает. Согласен, что солипсизм, как и любую другую базовую философскую концепцию, будь то идеализм или материализм, опровергнуть раз и навсегда, окончательно и бесповоротно, нельзя, только в большей или меньшей степени. По-видимому, неуязвимы только скептики древности с их эпохе и изостенией[50]. Впрочем, солипсизм сам опровергает себя своей психологической недостоверностью. Помнишь, как Рассел получил письмо от некоей дамы-логика, — логика! — которая писала ему, что она солипсист, и удивляется, почему нет других солипсистов! Унтер-офицерская вдова сама себя высекла, так сказать!

— Ну хорошо, убедил. Впрочем, это было совсем не трудно, ибо я-то не солипсист и особого желания защищать это мировоззрение у меня нет. А если бы я был последовательным солипсистом, то тоже не стал бы полемизировать: охота тратить время на дискуссии с собственными галлюцинациями!

Мы выпили еще пива. Помолчали. Я почувствовал, что между нами появилась какая-то натянутость, чтобы не сказать напряженность. Наконец я не выдержал:

— В чем дело, Сережа? Что это у нас за минуты молчания?

— Да знаешь… Не знаю даже, как тебе сказать. Тут один мой приятель очень хочет с тобой познакомиться, говорит, что по важному делу. Я знаю, что ты у меня сегодня расслабиться хотел, а не о делах говорить… Но он настаивал. А вдруг, и правда, что-то важное? Короче говоря, он должен придти с минуты на минуту.

Сердце екнуло в груди. Мысль: «Это неспроста. Ну ладно, zarie, zane, zane, ouvrez le chien[51]. Будем откапывать зарытую собаку, значит». Вслух:

— Ну так пусть приходит: сделал дело, гуляй смело.