Записки из чемодана
Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его - Серов Иван Александрович - Страница 46

Когда мы вышли в ущелье перевала и увидели перевал, то немцы, засевшие на самом перевале в снегу, нас тоже увидели и открыли огонь из минометов. Мы залегли, но место было открытое. Убежать в укрытие не успели.

Немец начал пристрелку по нашей группе (я, Добрынин, Тужлов, командир полка Коробов и командир батальона). У меня оказалось наиболее удобное место. Я был защищен камнем от прямого попадания миной, и мне можно было сбоку, высунув голову, видеть, куда бьет немец.

Оказалось, что немец начал по нам пристреливаться с недолетов. Причем, метров за 150. Следующий снаряд уже упал ближе. Я вижу, что дело может кончиться плохо. Может накрыть нас залпом из 4–5 минометов, и от нас будет мокрое место.

Я быстро прикинул, что мина летит 40 секунд. Мне был виден дымок с перевала, когда происходил выстрел и разрыв мины у нас под носом. К 40 секундам я добавил 20 секунд на заряжение миномета. Получается минута. Бежать до укрытия метров около 90 -100. Следовательно, потребуется тоже 60 секунд.

Как только упала мина, я скомандовал, чтобы командир дивизии и Коробов бежали в укрытие. Оба бросились. Коробов тут же споткнулся и упал. Когда встал, охнул, но все же побежал. Перед укрытием упал и командир дивизии. Разорвалась очередная мина, и я их больше не видел. Подсчитал снова и крикнул Добрынину и Тужлову бежать. Ни тот, ни другой не побежали, заявив, что «мы вас одного не оставим».

Пока торговались, разорвалась мина непосредственно между нами. Меня засыпало землей. Когда очнулся, то увидел, что поцарапало руку осколком мины. Когда рассеялся дым, я увидел, что у Тужлова разорвало автомат пополам, который лежал рядом. В голове ужасный шум, Тужлов лежит недвижим. Слышу, Добрынин спрашивает: «Тужлов, ты жив?» Тот отвечает: «Да».

Я вижу, дело плохо. Разозлился и кричу: «Немедленно убегайте!» Добрынин и Тужлов побежали. Я подождал еще разрыва и по своим расчетам тоже побежал в укрытие.

Когда все собрались за скалу, то оказалось: командир дивизии сильно ушиб ногу о камень при падении и хромает, ком<андир> полка Коробов, споткнувшись, ударился о камни и сильно ушиб острыми краями грудь. Выступила кровь. У меня осколком руку повредило, кровь пошла. В общем, «пострадали», но вырвались.

На следующий день я из штаба фронта получил приказ по моему представлению о награждении командиров и бойцов дивизии орденами «За мужество и храбрость, проявленную в борьбе с немецкими захватчиками на Клухорском перевале».

Кроме списка, по которому я представлял боевых друзей к орденам, мне еще привезли несколько орденов в запас с правом решить самому, кого наградить. Я на следующий день с великим удовольствием построил награжденных за скалой и вручил им ордена, а командиров расцеловал, в том числе и Коробова.

Мамисонский перевал

В середине октября снегу на перевалах столько выпало, что я с разрешения штаба фронта выехал в Тбилиси и был уверен, что немцы не перевалят на нашу сторону.

В Тбилиси узнал, что есть указ Президиума Верховного Совета о награждении Добрынина, Сладкевича и других орденами Красного Знамени, а меня — орденом Ленина. Мы тоже были довольны и благодарны, что нас не забыли[133].

В Тбилиси нарком внутренних дел Каранадзе наутро мне сказал, что из Москвы передали, чтобы мы проверили положение на Мамисонском перевале, так как там командует дивизией снятый с 46-й армии Сергацков, который вряд ли сумеет хорошо организовать оборону[134].

А я-то уже собирался после почти 3-месячных путешествий вернуться хоть на день в Москву. Ну ладно, война есть война, все переживают, сражаются и многие погибают за родину.

В ночь мы с Каранадзе и Добрыниным выехали в Кутаиси, так как иного пути на Мамисонский перевал из Тбилиси нет. Ночью мы с Гришей много говорили, мечтали, как хорошо будет, когда разобьем Гитлера и т. д. Каранадзе очень толковый, умный человек и в Грузии пользуется авторитетом. Генерал Добрынин, который со мной поехал, тоже рассудительный, смелый войсковой генерал. Мы с ним вместе кончали Академию Фрунзе. Все время служит в войсках НКВД…

В штабе дивизии представился генерал-майор Сергацков. Сергацкова я знал по Академии Фрунзе, он там, будучи полковником, читал лекции по горной тактике, как надо воевать в горах. И нам, слушателям, казалось, что он специалист…

В штабе дивизии Сергацков доложил обстановку, причем ему больше помогал начальник штаба. Видно было, что и тут Сергацков был не в курсе дел.

Переночевав, мы взяли лошадей и поехали на позиции. Мне хотелось проверить занимаемые позиции наших войск и их выгодность по сравнению с немецкими и обеспеченность войск продовольствием и боеприпасами, так как на Клухорском и Марухском я нагляделся и на себе испытал, как нам каждый день сухари с самолетов сбрасывали, тем и питались.

За день мы побывали в 2 батальонах, осмотрели позиции 7 рот. И все позиции были заняты на 200–300 метров ниже, чем позиции немцев.

Когда я начал возмущаться и выговаривать начальнику штаба дивизии и командиру полка, что это неправильно, что в горах кто сидит выше, тот хозяин положения. Его не обойдут, его не забросают каменными обвалами, ему можно скрытно подвозить боеприпасы и питание, он сверху, как орел, все видит, малейшие движения противника. Немцы правильно выбрали позиции, они вас всех просматривают и видят малейшее ваше движение. Когда мы их допекли этими убедительными доводами, то они признали, что все позиции выбирал генерал. Мы были возмущены.

Приехали на артпозиции. Они были выбраны тоже вопреки горной тактике. Я командиру батареи показал на верху копошившихся немцев и говорю: «Они вас видят?» — «Видят», — говорит, «По вам стрелять могут?» — «Могут», — говорит. «А вы по ним?» Смутился.

Говорю ему: «Расскажите, как будете стрелять из пушек». Отвечает: «Прямой наводкой». — «А где будут ложиться снаряды?» Молчит. Я опять свое. Он, наконец, выдавил из себя: «В тылу у немцев». — «Так какая польза от батареи?» — тут уже я спросил у начальника штаба дивизии. Отвечает: «Никакой!» Ну, это все возмутительно!

В конце дня, когда возвращались в штаб, на одной из площадок было раскинуто несколько палаток. Поехали. Оказался склад.

Поговорили с бойцами, вид не боевой, грязные. Спрашиваю: «Давно в бане не был?» Ответ: «Месяц» — «Почему?» — «Негде организовать мытье». А бойцов батальонов давно не мыли. Тоже месяц. Ведь все, наверное, обовшивели. Или война все безобразия спишет?

Приехали в штаб. Сергацков отдыхал. Вызвал. Спрашиваю: «Расположение подразделений вы считаете правильным?» Смутился и выдавил из себя: «В основном».

Я тут не выдержал и говорю: «Вы в Академии на своем уроке говорили нам, слушателям, что война в горных условиях сложная, и главное — кто расположен выше, тот хозяин положения. Мы здесь вот с г<енералом> Добрыниным, бывшие ваши слушатели, согласны и сейчас с вами, то, что вы говорили в 1937 году. Так почему же вы практически все делаете наоборот?»

Он посмотрел на начальника штаба, словно тот в этом виноват, и говорит: «В чем дело?»

Начальник штаба осмелел и говорит: «Вы же сами указывали позиции командирам рот и батальонов».

Я высказал бессмысленность такого расположения, в том числе и артиллерии, и приказал сменить позиции не спеша, толково, и добавил: «Неплохо иногда поучиться и у немцев, если сами не можете разумно решить».

Он покраснел. Видимо, он счел себя обиженным, когда его сняли с командующего армией, и сейчас ничего не сделал, чтобы по-честному выправиться. Хорошо, что немцы не наступают и не рвутся через перевал, а если бы пошли, так от дивизии Сергацкова пух полетел.

Заканчивая совещание в штабе, я спросил заместителя командира дивизии по политчасти, давно ли мыли бойцов. Он, не смущаясь, ответил: «Недавно». Сергацков, видимо, желая тут проявить свою осведомленность, сказал, что здесь в позиционных условиях нет возможности нагреть воды.