Записки из чемодана
Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его - Серов Иван Александрович - Страница 143

Так вот этот Леонов после решения деловых вопросов мне говорит: «Иван Александрович! Я решил с вами ещё раз поговорить по-товарищески. Я знаю, вы меня поймёте. У меня заместителем работает полковник Миронов, хотя он друг, приятель товарища Брежнева (это бывший заместитель начальника Главного управления Советской Армии), но, — при этом многозначительно улыбнулся, — всё-таки я скажу, что это сутяжник и провокатор высшей марки. Он, видимо, задался целью занять моё место начальника Главного управления. Если вы скажете мне уйти, я тотчас же уйду в отставку, так как у меня выслуги предостаточно. А с таким подлецом я больше работать не могу. Всё время строит интриги между заместителем начальника управления и мной, подсиживает, и, в общем, ничего в нём нет партийного, хотя он до этого где-то с товарищем Брежневым работал в обкоме партии. Я сам партийный работник, но такой дряни ещё не видел. До меня он был заместителем у ныне расстрелянного врага, „бериевца“, Гоглидзе. С ним он, говорят, хорошо сработался, вместе арестовывали генералов Советской Армии в 1951–1952 годах, за разные мелочи, а теперь он поднял нос, чувствуя поддержку товарища Брежнева».

Я, выслушав его, сказал, что если нужно, то поговорю с ним и предупрежу о том, чтобы он перестал подлостями заниматься. Товарищ Леонов согласился, и на этом мы договорились[531].

Утечки информации от Хрущева

Я на днях перечитывал одну тетрадь моих записей за 1954–1955 годы, по записям и впечатлениям получается, что я много летаю по командировкам. В связи с этим и хочется сказать два слова, вернее, внести ясность.

Если взять по датам мои командировки, то это впечатление сразу рассеется, так как всего отсутствовал 27 дней. Между командировками есть периоды по 4–5 месяцев, когда сижу и работаю, а командировки бывают не более 5-10 дней, но так как страны, где я был, для меня новые, вот я пишу подробно об их нравах и обычаях[532].

Но, к сожалению, я не имею права писать о работе органов госбезопасности, потому что 90 % вопросов представляют государственную тайну, зачастую особой важности. Вот таков мой удел.

Однако в пределах допустимого могу сказать, что дела пошли успешно как по линии разведки за границей, так и внутри страны. Электронная машина помогла.

Американский госдепартамент мы раскусили, и теперь он для нашего государства секретов не представляет. К англичанам подобрались, но они умнее, поэтому знаем их частично, но и то хорошо. С французами вообще проще иметь знакомство, как об этом докладывают из Парижа. Но при всём этом нужно держать ухо востро, а вот тут у нас и нехорошо[533].

В ряде случаев все, что мы узнаем и докладываем в ЦК, зачастую Хрущев не может удержаться, чтобы не сболтнуть. Когда я сказал об этом Хрущёву, так он вместо того, чтобы учесть моё замечание, сказал: «Всякий секрет рано или поздно рассекречивается и держится, пока он в голове».

Я ему сказал, что мы можем лишиться возможности получать эти секреты. Он промолчал, а буквально через два дня на приёме в Кремле сболтнул послу США о намерениях Госдепартамента и по ряду политических вопросов.

Посол донёс в Госдепартамент и высказал предположение, что где-то происходит утечка особых секретов США. Вот в таких условиях и добывай секреты. Но я всё равно буду предупреждать Хрущёва, чего бы это мне не стоило.

Бывая на заседаниях президиума, члены Президиума нередко говорили при мне, что «Серов молодец, дело идёт у него неплохо».

Хочу добавить. Через три дня после того, как американский посол Боулен* донёс в Госдепартамент о разговоре с Хрущёвым, сразу же оттуда поступило строгое указание всем послам донести о том, что русские много знают, что идёт утечка их секретов, и требуют принять меры к выявлению источника утечки. Не знаю, чем это кончится.

Я опять об этом сказал Хрущёву, который на это пробурчал, что «всякий секрет держится, пока он на бумаге». Это он верно сказал, т. е. как попадёт ему в голову этот секрет, то рот у него уже не удержит.

Трудно так работать. Американцы у нас начали перемещать в некоторых странах своих работников, подозревая об утечке государственных секретов.

Глава 17. КУЛЬТ ПРОТИВ КУЛЬТА. 1956 год

1956-й год — переломная веха хрущевского десятилетия: год XX съезда КПСС и прозвучавшего на нем знаменитого антисталинского доклада. «Оттепель» официально вступала в свои права.

Мало кто знает, однако, что именно в период «Оттепели» масштаб политических репрессий последовательно нарастал. Только за два года, прошедших с «покаянного» XX съезда, за «антисоветскую агитацию и пропаганду» в СССР было осуждено 3380 человек; в два раза больше, чем за все 18 лет брежневской борьбы с диссидентами.

А разве не парадокс, что и знаменитый доклад Хрущева в действительности готовился на Лубянке, хотя репутации именно этого ведомства он и нанесет непоправимый удар; по сей день наследникам чекистов трудно отмыться от крови 1937-го.

Вовсе не праведный гнев или жажда справедливости двигали Хрущевым, когда оглашал он этот доклад. То был обычный политический расчет: нет лучшего пьедестала, чем тело поверженного предшественника.

В своих мемуарах Серов демонстрирует это наглядно и очень подробно: в первую очередь Кремль интересовала не истина, а сиюминутные интересы. Неслучаен и его рассказ об уничтожении архивных материалов, уличающих Хрущева в причастности к репрессиям.

Первый секретарь по-прежнему доверяет своему председателю КГБ, но в их отношениях уже заметны трещины. Хрущев всё глубже погружается в царство теней. Вокруг него появляются новые фавориты: молодые, рьяные, рвущиеся к власти. Пока они еще не в силах противостоять шефу всемогущей Лубянки, но время, увы, работает против него…

Антисталинский доклад

В январе 1956 года нас с генеральным прокурором Руденко вызвал Хрущёв и поручил составить записку в ЦК о том, сколько было арестовано в 1937–1938 годах, а также расстрелянных. Этот материал ему нужен для отчётного доклада XX съезду партии.

Президиум образовал комиссию ЦК: Аристов* — председатель, члены комиссии — Фурцева, Шепилов. Вот он им периодически и докладывал[534].

Мы с Руденко вызвали к себе толковых работников органов и прокуратуры, рассказали, как организовать эту работу, и поручили следить, чтобы всё было точно.

Старшим назначили Плетнева* — начальника первого специального отдела, в прошлом партийного работника, очень честного и дельного[535].

Когда пару недель поработали и мы послушали <собранные данные>, то получилась довольно неутешительная цифра арестованных и расстрелянных. Причём в основном это всё было проделано Ягодой и больше всего Ежовым. Мы решили доложить это членам комиссии, но они, к сожалению, не проявили интереса, и ни разу полностью комиссия не собиралась[536].

Приезжал один раз Аристов и один раз Фурцева. Мы им сказали: «Стоит ли выходить с такими цифрами на съезд, так как это скомпрометирует наше социалистическое строительство?» Те пожали плечами и сослались на «указание Никиты Сергеевича».

Затем мы эту итоговую записку послали в ЦК. Ну, а там помощники Хрущёва Лебедев и Шуйский — «обрабатывали» её в духе «указаний Никиты Сергеевича», и часто нам звонили, усиливая отдельные моменты произвольно, но я не соглашался.

На XX съезде партии я был делегатом съезда. Описывать ход съезда нет надобности, так как основные вопросы освещались печатью.

На закрытом заседании съезда Хрущёв выложил свой доклад о культе личности Сталина, с приведением примеров личного свойства, когда он общался со Сталиным. Я-то помню, с какой он гордостью в 40-м году показывал фотографию, на которой они со Сталиным сидят рядом[537].