Музыкант-3 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 23

— Я уверен, что никто в мире ничего подобного не делал, — доверительно сказал мне тот же старик. — Так что, молодой человек, готовьтесь месяца через три получить авторское свидетельство. У вас он в единственном экземпляре?

— Пока да, — ответил я, думаю про столяра, который при желании мог наклепать этих кубиков сколько угодно. Хотя если нужна твердая порода дерева, да еще просушенная…

— Больше пока не делайте, а то… мало ли.

Мне выдали расписку, в которой моя игрушка была названа просто 'Кубик-головоломка'.

Я не гордый, у Рубика, кажется, официально он тоже назывался по-другому, что-то вроде 'магический куб', но в народе все равно получил известность как 'Кубик Рубика'. Так что и этот после всех проверок, думаю, будет называться как 'Кубик Мальцева'.

А после этого, сидя на лавочке в скверике — одном из зеленых островков в центре Москвы — я думал, куда пристроить головоломку после того, как получу авторское свидетельство. В то, что государственная машина раскачается сама собой и начнет штамповать увлекательную игрушку для детей и взрослых — я сильно сомневался. Без толчка тут не обойтись. Тем более на массовый поток можно поставить только модель из пластика. Вот только к кому потом сунуться со своим рацпредложением?

Глава 7

— Ну что ты видел? Дом — работа, дом — работа… А жизнь — она же мимо проходит!

— Ну не скажи. Вот ты хоть и писатель, а многого не понимаешь.

Мы с Ленкой сидели в ресторане Центрального Дома Литераторов, куда не без труда выбрались для культурного отдыха; все ж таки забронировать здесь столик по силам не каждому смертному. Но я это сделал! И теперь мы пили белое вино, закусывая местными деликатесами, вели неторопливую беседу и вслушивались в разговоры за соседними столиками. Громче всех общались двое подвыпивших мужчин примерно одного возраста — лет им было по сорок пять-пятьдесят. Один из них, похоже, был писателем, а второй, как мы поняли из их громкого диалога — инженером, у которого, по словам первого, вся жизнь 'дом — работа, дом — работа'.

Н-да, тут я с работником литературного фронта, пожалуй, соглашусь. В прежней реальности я был музыкантом, а в этой еще вдобавок и футболистом. И я не мог даже представить себя утром выходящим из дома на работу, а вечером в одно и то же время возвращающимся домой. Боже, как же это скучно! Но у инженера имелись твердые, по его мнению, аргументы, что и в таком укладе есть свои несомненные преимущества.

— Вот смотри, Алексей, в половине восьмого утра я выхожу из дома, сажусь на трамвай и ровно в восемь переступаю порог учреждения. Встаю за кульман и черчу, придумываю новые архитектурные решения.

Ага, так он еще и архитектор впридачу.

— Ты не представляешь, как это интересно — творить, зная, что по твоим проектам и чертежам будут возводиться жилые дома, стадионы, Дворцы культуры!

— Уж мне-то не рассказывай, как интересно творить, — усмехнулся писатель и резко погрустнел. — Хотя, Сережа, скажу честно, и я тебе в чем-то завидую. Я ведь как уеду в Переделкино, запрусь там на неделю, а то и месяц, и сижу до упора, пока книгу не напишу. Ты-то хоть что-то видишь, а я… И ладно бы всегда писал то, что хотел, а то ведь к очередному съезду партии так прозрачно намекнут, что не мешало бы роман о подвиге того или иного коммуниста в Гражданскую или Отечественную написать. А куда денешься? Жить-то хорошо хочется, жена-дети тоже привыкли хлеб с маслом есть, вот и сидишь, строчишь… Эх, давай выпьем что ли.

Звякнули рюмки, и мы с Лисенком чокнулись бокалами, на этот раз без тоста, потому что выпили уже и за малого, и за наших предков, и за здоровье каждого из нас. Бутылка уже подходила к концу, оставалось ее просто допить и отправиться домой, где мама и мой сводный братишка нянчились с Лешкой. А завтра обещала нагрянуть теща, так что за малышом всегда было кому присмотреть, и Ленусик отнюдь не чувствовала себя погрязшей в быту. Тем более я тоже помогал как мог, после отлучения из сборной став больше времени уделять семье.

А между тем о ситуации в главной футбольной команде страны молчали и газеты, и телевидение, и радио. Понятно, что сверху поступила команда сделать вид, будто ничего не происходит, не трогать тему с Мальцевым. А вот знакомые, да и просто прохожие на улице постоянно интересовались, почему сборная улетела в турне без меня, и поеду ли я на чемпионат мира в Англию. Что я мог им ответить? То же, что и Ленке, про 'косяк' на фестивале, вызывая у людей откровенное непонимание. Как, из-за такой ерунды команда лишается своего сильнейшего игрока?! Уму непостижимо!

Вспомнилось, как буквально вчера звонил Бернес и по телефону грозился куда-то там пожаловаться на беспредел футбольных чиновников, тем более что 'косяк' не имел никакого отношения к их ведомству. Еле отговорил его от опрометчивого поступка. Сказал, что у меня еще к тому же и травма застарелая дала о себе знать, можно только надеяться, что к чемпионату мира я ее залечу.

В целом, конечно, было грустно. Но тут как нельзя кстати поступило предложение выступить на следующей неделе с творческим вечером в Большой аудитории политехнического музея. Чем не повод отвлечься? Тем более не бесплатно, впрочем, по телефону приглашающая сторона в лице некоего Альберта Ивановича сумму не уточняла, но вполголоса пообещала, что я внакладе не останусь.

Собственно говоря, заплатят 50,100 или 150 рублей — разницы особой нет. Минимальный план по ежемесячным доходам благодаря исправно отчисляющимся авторским я уже давно перевыполнил, и такие творческие вечера для меня не больше чем способ развеяться.

На Новой площади перед величественным зданием постройки 19 века я был за час до начала посвященного мне вечера. Не успел выйти из такси с зачехленной гитарой, как нарисовался тот самый Альберт Иванович — невысокий суетливый дядька. Несмотря на теплую погоду, в костюме при галстуке, и с прикрывающей залысину фетровой шляпой на голове.

— Курочкин, очень рад, — протянул он мне ладошку. — А я тут минут тридцать хожу, так, на всякий случай, лучше, как говорится, перебдеть.

И мелко захихикал. Какой, однако, неприятный, скользкий тип. Ну да не детей с ним крестить, так что мило улыбаюсь и двигаю за ним вперед, под своды музея. Идем через парадный, по пути ловлю на себе удивленно-любопытные взгляды посетителей. В принципе, у входа висела афиша, извещающая о моем творческом вечере, так что чему тут особенно удивляться…

Зал оказался довольно уютным, сцена небольшая, но для таких вот мероприятий в самый раз. Проверили микрофоны, все работает, акустика порадовала. За тридцать минут до начала вечера начали запускать народ. Я в этот момент сидел в комнате отдыха, где Курочкин потчевал меня чаем с лимоном и отсчитывал 5-рублевые купюры числом 20 штук.

— Вот, Егор Дмитриевич, ваш гонорар. Тютелька в тютельку.

Я небрежно убрал деньги в карман, отхлебнул чая и, как бы между прочим, поинтересовался:

— Может, где-нибудь надо расписаться?

— Егор Дмитриевич, так ведь если расписываться, то гонорар у вас будет три с полтиной по ставке, — сделав брови домиком, сложил ручки Курочкин. — Да вы не переживайте, все уже обговорено.

— Ну смотрите, а то ведь… А билеты почем, если не секрет?

— Рупь пятьдесят, — моментально среагировал антрепренер, словно ждал этого вопроса. — Так ведь, сами понимаете, аренда зала…

— Да вы успокойтесь, Альберт Иванович, меня сумма гонорара вполне даже устраивает. Чистой воды любопытство… Кстати, как билеты расходятся?

— Аншлаг, Егор Дмитриевич, все билеты проданы! Вы — личность очень даже известная, популярная, я бы даже сказал, так что в успехе сегодняшнего мероприятия и сомневаться не приходилось. Я вот только не поинтересовался, какая у вас сегодня программа…

— С программой все нормально, — успокоил я Курочкина. — Не первый раз замужем, плавали — знаем. И не пора ли давать первый звонок?

Того всплеска адреналина, который со мной случался на серьезных концертах или в футбольных баталиях, я не испытывал. Может, оно и к лучшему. Творческий вечер предполагал размеренное общение с публикой, и хотя в моей прежней биографии их было не так и много, однако я прекрасно знал, что это за зверь и с чем его едят, так что почти никакого волнения не испытывал.