Обязан жить. Волчья яма Повести - Силаев Борис Дмитриевич - Страница 66

— Кто это? — спросил он.

— Сеня Понедельник, — хмуро ответил Замесов. — Пуля в грудь… Какое-то время жил. Измучился парень, пока скончался.

— Как же это вы? — Глоба перевел взгляд на Кныша, и тот вздохнул, рукавом шинели стирая со лба проступившую испарину.

— Подловили они, суки, нас на дороге у села. Видать, знали, когда мы нагрянем.

Глоба только с отчаянием махнул рукой и пошел к Лазебнику. Он не захотел сесть рядом с ним, остановился перед его невидящими глазами и спросил жестким голосом:

— Так что произошло?

И тут увидел, что глаза Лазебника полны невыразимой тоски, а губы подрагивают от волнения.

— Устроили нам засаду… Всю ночь лежали под пулями — голову от земли не оторвать. Хорошо хоть лошадей спасли.

— А Сеню Понедельника?

— Не уберегли… Кинулся на них с наганом. Отчаянной храбрости оказался парень.

— Он же почти мальчик. Вы подумали об этом?

— Война… Внутренний фронт, — пробормотал Лазебник. — Ты мне напрасные жертвы не лепи.

— Жестокий вы человек, — с неприкрытой ненавистью проговорил Глоба.

— Не всегда, — пробормотал растерянно Лазебник. — Сейчас у меня такое состояние… Лучше бы это меня привезли на веревках в седле.

— Через день-забудете. Еще похваляться станете.

— Нет, Глоба, — качнул головой Лазебник. — Сегодня мне урок… Ты был прав. Извини.

И тут, увидев лицо Глобы и легкую презрительную улыбку в углах его губ, почти закричал зазвеневшим от бешенства голосом:

— Я! Я прошу извинить! Это я! И к черту! Немедленно накормить людей и отправить в город… Тело убитого погрузить в машину! И раненых туда же… Я уезжаю! Кныш! Замесов!

Лазебник, торопясь, застегнул на все крючки шинель, твердым шагом направился к воротам, уже не глядя ни на кого. Глоба подошел к людям, пеленающим труп в развернутый брезент. Кныш отвел Тихона в сторону и как бы между прочим сказал равнодушным голосом:

— Опять, наверное, будет дождь. А может, снег… Через село проезжал, так мне мужики про забавное дело сообщили. Говорят, на каком-то далеком хуторе могила появилась…

— Удивишь ли этим теперь, — мрачно бросил Глоба.

— Ту могилу вроде называют могилой атаманши… Много ли у тебя в уезде таких могил?

— Да треп то все, — услышав их разговор, сердито кинул Замесов. — Легенды да сны.

— Ну, как знаешь, — продолжал Кныш, — а я думаю — то дело интересное… Хотя, может, и болтовня. Осенью дни короткие, вечера длинные, чего только не выдумают. Лишь бы пострашнее было. Ну, пока, начальник. Ты на нас не обижайся за то, что мы в твое дело влезли, — приказу не поперечишь.

— Будь здоров, Тихон, — уже мягче проговорил Замесов. — Не завидую твоей работе. И поберегись Лазебника, он из тех, которые своих проигрышей не прощают.

— Пусть он перед ним отмоется, — Глоба кивнул на брезентовый сверток, который двое поднимали на плечи, неловко оступаясь под тяжестью тела.

— Ну, ты тоже, — недовольно покосился Замесов. — Это бой… Всякое случается. Мог быть и другой на его месте.

— Не с огнем к пожару соваться, — жестко отрезал Глоба.

— То ты, может, прав, — вздохнул задумчиво Кныш, — работу не сделали, а человека нет. Прощай, Тихон. Желаем удачи.

Они пошли к воротам за людьми, несущими тело Сени Понедельника. Глоба не мог без горечи смотреть на эту процессию. «В этом не было необходимости! Он должен был жить… Война, конечно. И не до жалости! Этот подвиг мальчишки сегодня государству не нужен, а может быть, даже вреден. В крайнем случае, бесполезен. Еще неизвестно, что наделала ночная пальба на краю мирно спящего села. Бандитам ничего не стоит приписать чекистам любое событие — сгоревшие хаты, убитых людей… С огнем на пожар не ходят. Не идут с огнем». За воротами коротко вякнул автомобильный клаксон.

Глоба решительно повернулся и взбежал по ступеням крыльца в комнату.

— Жена! — закричал он еще с порога, — ставь в печь горшки. Будем кормить людей! Ты что?! Плачешь?!

— Господи, — прошептала она. — Если бы ты знал… Я на него посмотрела… А у него полный рот земли. Никогда в жизни не видела убитых.

— Несчастный случай, — коротко проговорил Глоба. — Такая уж работа, силком не тянут.

— И ты можешь так же?! — продолжала она, не слыша его. — Я бы еще ничего не знала, а тебя уже бы везли ко мне… Как его сейчас к маме… Его смерть летит на машине… С такой бешеной скоростью, через поля, по лесам…

— Перестань! — Глоба с силой ударил по столу, он понял, что еще немного — и с ней произойдет истерический припадок, она вжалась в угол перед окном, кулаками стискивала щеки, а брови дрожали, все выше вскидываясь на лоб.

— Перестань! — закричал Глоба и схватил ведро, с грохотом швырнул его к ногам. — Марш за водой! Быстро!

Он шагнул к ней, поднял закатившееся под лавку ведро, насильно сунул дужку ей в руку и подтолкнул в спину к двери.

— Воды! Быстро!

И она, повинуясь его голосу, пошла из комнаты. В окно он видел, как Маня медленно, еще неуверенными шагами, ступила на крыльцо, оглядела двор, полный людей и расседланных лошадей, подождала секунду и, видно, придя в себя, побежала к колодцу. Там ее сразу обступили со всех сторон, послышался молодой смех, кто-то уже закрутил ворот со звенящей цепью, другой, шутя, попытался, отобрать пустое ведро.

Глоба устало опустился у стола, подперев голову руками, еще немного — и, кажется, у него тоже откажут нервы.

«О чем там говорил сотрудник уголовного розыска Кныш? Могила! Что его в этом деле насторожило? Кныша надо удивить… Он даром не скажет. Могила атаманши. В отдаленном хуторе. Да, что-то Кныша насторожило. Я слыхом не слыхал, а он только приехал… Значит, та легенда, как назвал Замесов, возникла недавно. Ладно, поищем. Не уйдет. А теперь поднимайся, несут воду, надо ставить в печь горшки, кормить людей».

Могилу атаманши найти оказалось, в общем-то, не так трудно. Сначала Глоба собрал самые различные слухи, разъезжая по селам. Конкретно никто ничего не знал — просто шли смутные разговоры. Мол, видели на дальнем хуторе новый крест над могилой, без имени и фамилии. А среди деревьев показался человек — громадный, заросший бородой, руки у него до колен. Безумный взгляд. Весь в тряпье, босиком. Нет, в алом кафтане и папахе белой… Господа, все то брехня! Могила на самой вершине холма, камнями обложена, кто к ним притронется — будет во веки веков проклят, злые люди тайно закопали старую ведьмачку. Хутор-то заброшенный, ни единого человека в нем. Да что вы там говорите несуразное? Ведьмачка?! То атаманшу похоронили — жену батька Корня. Дите она должна была родить…

Первые слова сказаны: атаманша, жена Корня. Где же тот хутор? И что за крест на высоком холме? Хутора, кажется, в уезде все можно пересчитать, даже самые отдаленные. Есть карты, списки… С какого начинать? На какую дорогу выводить телегу, чтобы колеса прикатили к высокому бугру, на котором безымянный крест, обложенный камнями?

В это время из финотдела поступило сообщение — пропал владелец хутора Зазимье. Хозяин хутора по фамилии Запара, одинокий старик шестидесяти лет, жил в небольшой хате с пристройками, держал пасеку, — вот и весь хутор. Старик был нелюдим, в ближайшем селе появлялся редко, жену давно похоронил, сын погиб в гражданскую, дочь в городе работает по найму у состоятельных граждан, об отце давным-давно не вспоминает. Власти о хозяине хутора не волновались бы — знали, что нужды он не испытывает, есть у него что и на стол, и на будущее, да случилась незадача — пришла пора платить налог с пасеки. В этих мало приятных для него делах старик всегда отличался аккуратностью, а тут затаился, на письменное напоминание не отвечает. Послали две повестки. Дорога туда страшенная, болотом и лесом, какой почтарь согласится ноги бить в такую даль? А вдруг с хозяином что-то приключилось?

Имея в кармане удостоверение работника губернской фининспекции, Глоба на телеге, не останавливаясь, миновал нужное ему село и углубился в лес. Он видел людей — те провожали его удивленными взглядами, какой-то мужик долго наблюдал со своего огорода за медленно удаляющейся худой лошаденкой.