След облака - Притула Дмитрий - Страница 3

Они вернулись в Ленинград в этот победный год. В конце сорок пятого вернулся в Ленинград и Карелин. Да, он победитель, но, хотя ему всего двадцать три года, война уже протопала по его сердцу. И она оставила в сердце свой слой. Этот слой еще вспыхнет на срезе.

А быт голодный, неустроенный. Карелин работал и учился. Скорее, скорее кончать учебу, скорее, скорее строить. Лучшие ребята остались лежать, и нужно все успеть сделать.

— Я не знаю, откуда у него брались силы, — удивленно сказала жена Карелина. — У него на все хватало времени. Правда, за счет сна и воскресений…

И работа. Работа и работа! Рук не хватает, времени не хватает — успеть! Надо все успеть. И — с утра до позднего вечера. Отдыха не знает. Считает, что он ему не нужен.

— Как же вы допускали, что он так много работал? — спросил Волков.

— А что я могла сделать? Да разве же я не говорила? Но он считает, что не может жить иначе. Я знала, что сил станет меньше, но я не знала, что так скоро…

Да, с Карелиным будет трудно разговаривать — когда человеку сорок шесть лет, он еще думает, что силам его нет предела. Разговаривать будет трудно, но Волков сумеет убедить Карелина. Иначе быть не может.

— Но ведь это только эпизод? — с надеждой в голосе сказала женщина.

— Нет, это не эпизод. Это тяжелый инфаркт, а не эпизод.

В четыре часа Волков пришел домой. Бросил на стул портфель, разогрел обед. На кухне соседи начали готовить ужин.

— Есть хороший кисель, Юра, — сказала Елизавета Тихоновна, тучная, медлительная, с бледным отечным лицом.

— Спасибо, тетя Лиза, я потом, — ответил Волков.

— Ладно, вечером, — согласилась Елизавета Тихоновна.

Соседи молчали. Знали, что, если человек бледен, если под глазами черные тени — лучше с ним не разговаривать.

В квартире пять семей. Все живут еще с доблокадных времен. Времени было достаточно, чтобы изучить друг друга и обходиться без ссор. Из пятерых мужчин с войны вернулись двое. Елизавета Тихоновна всю блокаду прожила здесь, с тех пор она отечна и медлительна.

— Мама ничего не передавала? — спросил Волков.

— Нет, — ответила Елизавета Тихоновна. — Витю заберет Люда.

Волков кивнул и вошел в комнату.

На столе свежие газеты и журналы — мама вчера принесла из библиотеки, где она работает. В квартире — тишина. Хорошо, что за сыном зайдет жена — можно два часа поспать. Хорошо, что у них дружная семья. Это особенно чувствуешь, когда приходишь с дежурства. И на обед приготовлено то, что любит Волков. И все до мелочей: его ждут с дежурства.

Волков вытянулся на диване, взял в руки журнал, но, даже не открыв его, тяжело, каменно заснул.

Дежурство кончилось.

День переломился.

Весна. Распахнуты окна клиники. Сдирается бумага с оконных переплетов. Пол перед окнами залит водой.

Весна. День рождения ординатора Лидии Ивановны. Два часа дня, основная работа сделана, остается записать истории болезней.

В ординаторской цветы. Сестра-хозяйка сменила халаты, они ослепительно белы, хрустят крахмалом.

Все стоят вокруг стола, радостно улыбаются — это так хорошо! День рождения Лидии Ивановны — это десять минут радости, и повод сказать, как все любят Лидию Ивановну, и заглянуть друг другу в глаза, и почувствовать вдруг — вот все мы вместе и стоим рядом.

Волков с любовью вглядывается в лица коллег.

Вот Людмила Андреевна. Она временно замещает шефа. Профиль ее точен и внушителен — стареющая патрицианка. Смуглое лицо сухо и надменно. Но загляните, загляните в ее глаза, послушайте ее смех, и понятно станет — Людмила Андреевна очень добра и любит своих докторов.

А вот Василий Алексеевич, сутулый, молчаливый, с большими печальными глазами. Говорит медленно, тихо. Всегда поможет и всегда смутится, когда начнешь благодарить, и без лишних вопросов подменит тебя на дежурстве.

Рядом с ним стоит Леонид Наумович, семидесятилетний врач. Да когда же это началось — шаркающий шаг, трясущиеся руки? И он приходит в ординаторскую, ставит палку в угол, сутулится у окна и внезапно уходит. Его приглашают на все торжества клиники, просят иногда посмотреть больного, — все знают, что без клиники Леониду Наумовичу нет жизни.

Да, Волков любит своих коллег. Их есть за что любить. Они хорошо знают свое дело и на работе меньше всего думают о себе. И меньше всего себя щадят. А у всех свои заботы. Да, да, просты повседневные истины. Это очень просто — мы обыкновенные врачи, и мы стоим плечо к плечу, и мы цепь, которую невозможно разорвать.

На столе конфеты, фрукты, по стаканам разлито шампанское. Ах, жаль, что нет с нами шефа, жаль, что он заболел. Никто так блистательно не проведет разбор случая, никто не скажет такого остроумного тоста за здоровье Лидии Ивановны.

Ах, Лида, Лида, ты так мила, юна, остроумна. Мы знаем тебя пять лет, ты никак не меняешься, напротив — все хорошеешь.

Льется по ординаторской смех Лидии Ивановны — какая тут юность! Тридцать два года, смеется она, какая тут юность! Блестят ее глаза. Светятся маленькие ямочки на щеках.

Да, мы все не молодеем и не молодеем. Всякий раз понимаешь это, когда смотришь на своих сверстников. Исчезает легкость походки, появляются морщины на лбу и паутина у глаз, выцветают глаза. И про него ведь говорят: Юра Волков, институтский борец, упругие плечи, мускулистая шея, а ведь тоже стал сдавать — тучнеет наш Юра. Подозрительно высоким становится лоб. Да что же из того? И все улыбаются радостно, и смотрят друг на друга с любовью, и поздравляют Лидию Ивановну.

Ты мила, Лида, ты весела, и оставайся такой всегда.

В эти весенние солнечные дни становится лучше тяжелым больным. Лучше становится и Карелину. Двадцатый день — рано говорить что-то определенное, и все-таки дела идут неплохо: установилось ровное давление крови, ровным стал пульс, нормальной стала температура. Уже начал бодриться. Есть ли боли? Есть, говорит, но слабые. С ним будет нелегко, когда пройдет первый месяц, — трудно будет удержать в постели. Но не нужно забегать вперед.

Волков еще раз осмотрел Карелина — выслушал сердце, легкие, измерил давление.

— Вы действительно так много работаете? — спросил в упор.

— Нет, — улыбнулся Карелин и наморщил лоб, — слухи значительно преувеличены. Их распространяет жена. А женщины, вы сами знаете: опоздаешь на час — говорят, что приехал поздно ночью.

— Вы почему три года не были в отпуске? — спросил Волков сухо.

— Так получилось, — тихо и очень серьезно ответил Карелин. — Всякий раз была неотложная работа. Сдавали большую гостиницу. А сроки подпирают. Ну и давай-давай. Выложимся, ребята, потом отдохнем. На следующий год та же история повторилась с новой клиникой. А в прошлом году со спортивным залом. Так что иногда приходится много работать и мало спать. Это моя работа.

— Все это так, — остановил его Волков. — Нельзя так много работать. Нужно себя щадить. Иначе человек выходит из строя раньше времени. А он не имеет на это права.

— Что же вы прикажете нам делать? — насмешливо спросил Карелин.

— Жить!

— Не понимаю вас. Растолкуйте, пожалуйста.

— Да, жить. Да, работать. Но никогда не забывать о своем здоровье. Читать книги, слушать музыку, гулять по лесу. Но никогда не забывать о своем здоровье. Вовремя отдыхать. Вовремя идти к врачу. Не ждать, пока привезут. Щадить свое здоровье. Беречь этот дар.

— А зачем это?

— Что зачем?

— Да вот так жить?

— Да затем, что человеку положено жить долго. Затем, что он не имеет права болеть инфарктом в сорок шесть лет. Есть учение о правильной здоровой жизни. Если мы говорим человеку: не кури, не пей водку, каждый день бегай — значит, говорим не зря. Значит, это необходимо.

Волков вдруг почувствовал — да, все вопрос времени. Вся штука в этом. Не нужно закрывать глаза. Когда-нибудь и он сгорит. И, может быть, сгорит раньше срока. Это возможно. И он будет лежать вот так, навзничь, распластанный, и ему будет запрещено шевелить рукой и глубоко дышать. Это может быть. Но Волков сделает все, что от него зависит, чтобы не лечь раньше времени. Он уже что-то знает и что-то может, а со временем будет знать больше, и сделает все, чтобы не лечь раньше положенного срока.