Севастополь. Сборник литературно-художественных произведений о героической обороне и освобождении го - Петров Евгений Петрович - Страница 36

— Мне бы без повязки, товарищ командир…

Смоленский засмеялся:

— Ваше счастье, у меня платка с собой нет. Так вот, — сказал он, тотчас перестав улыбаться. — На много метров ниже нас находится килевой брус — своего рода позвоночник корабля. Давайте поблизости от него и начнем. Начнем с трюмов, с того самого нутра корабля, в которое некоторые офицеры верхней палубы не любят заглядывать.

И жестом пригласив Грачева за собой, Смоленский первым спустился в открытый люк, ведущий к машинам.

Минут тридцать спустя инженер-механик Ханаев приоткрыл дверь в каюту Беркова.

— Экзамен еще не кончился? — поджав губы, лукаво осведомился он.

— Какой экзамен? — недоуменно спросил Берков.

— Какой! Грачева, артиллериста твоего. Сейчас встретил его с командиром в котельном. У малого уж соль на кителе выступила.

Не удовлетворяясь экскурсией по кораблю, Смоленский провел Грачева к себе в каюту и закончил «проверку» в присутствии Павлюкова.

Получилось это случайно. В конце разговора Павлюков вошел к Смоленскому. Георгий Степанович заметил, что карманы комиссарского кителя чем-то битком набиты, но при младшем офицере расспрашивать не стал. По тону Смоленского комиссар сразу понял, что командир опять недоволен, и решил, пользуясь приглашением Смоленского, остаться послушать.

В первый же день после прибытия Грачев встал на учет у секретаря партийной организации корабля мичмана Соколова. Павлюков коротенько побеседовал с встающим на учет коммунистом. Минер лейтенант Жолудь говорил комиссару, что «новый» лейтенант не трус и занимается упорно.

Прислушавшись к разговору, Павлюков догадался, что чего-то молодой офицер усвоить еще не успел, но опять подумал, что напрасно командир корабля так резок. Можно бы и требовательность не снижать, и помягче быть в обращении.

Смоленский задавал вопросы быстро, времени на раздумье давал мало.

— Что находится в районе двадцать третьего шпангоута?

— Двадцать третьего? — как школьник, заводя глаза к подволоку, повторил лейтенант. — Двадцать третий…

— Да, двадцать третий…

— Не помню, — хмуро сознался Грачев.

— А в каких случаях вахтенный офицер, неся якорную вахту, должен находиться на ходовом мостике?

Не дождавшись ответа, командир заключил:

— Плохо. Вы как экскурсант лазаете по отсекам да заучиваете на память цифры. А вы посидите в отсеке с матросами, да подольше, чтобы все там познать и в следующий раз найти этот пост с закрытыми глазами. И почему вы стесняетесь расспрашивать комендоров об устройстве орудий? Я на вашем месте прямо так и сказал бы: "Расскажи-ка, товарищ Соколов, как устроен замок пушки", "А как действует накатник, товарищ Остапенко?". Поближе к матросам, поближе…

— Крутовато, Георгий Степанович, — прищурясь, сказал комиссар Смоленскому, когда они остались вдвоем. — Не получилось бы, как с моим сынишкой. У него была учительница музыки. И затюкала его так, что он совсем перестал заниматься. Она ему все время твердила одно и то же: "Ты ничего не знаешь".

Георгий Степанович засмеялся.

— У твоего сынишки не было комиссара, Илья Ильич. Ничего, пусть послушает лейтенант. Злее будет. Я его в месяц сделаю артиллеристом. И на берег пошлю с корректировщиками. Пусть понюхает пороху. Ну, а если я с ним резковато для первого раза обошелся, ты его потом подбодри, — добродушно сказал Смоленский. Сняв китель, он закурил и стал ходить по каюте из угла в угол.

Глядя на Смоленского, Павлюков думал: "Правильно говорят старые матросы, что командир всегда похож чем-то на свой корабль. Вот на линейных кораблях и крейсерах командиры обычно — пожилые, степенные офицеры; они медлительны в движениях, характером спокойны и ровны. Командир эскадренного миноносца «Буревестник» всегда в движении, говорит резко, отрывисто. По палубе он проходит быстрым шагом, на мостик поднимается почти бегом".

Павлюков хотя и уважал Смоленского, все же не преминул задать ему вопрос:

— А как ты думаешь, Георгий Степанович, я только затем и существую на корабле, чтобы исправлять твои ошибки?

Смоленский тотчас остановился, рука его с трубкой замерла, и свежий голубой дымок ровной струйкой устремился к подволоку каюты. Подумав мгновенье, Смоленский придвинул кресло к тому, в котором сидел комиссар, и сел. Колени их почти соприкасались.

— Ты серьезно думаешь, что это ошибка? — спросил Смоленский, понимая, что Павлюков заговорил с ним о Грачеве.

Георгий Степанович уже несколько месяцев плавал с Павлюковым, а на войне месяц — год. Смоленский знал комиссара и верил ему.

— Может быть, в данном случае даже и не ошибка, — задумчиво сказал Павлюков. — Парень, кажется, не из тех, кого легко запугать, а вообще-то… Ты прости меня, Георгий Степанович, — помолчав, продолжал он. — Я грубо, может быть, коснусь твоего больного места. Большое горе по-разному действует. Один, перестрадав, мягче, бережней становится к людям, другой — замкнется в себе, даже ожесточится. Вот ты, мне думается, ожесточился немного. А ты будь к людям чуть помягче, побережней, — тебе самому теплее станет.

Упершись локтями в колени, Смоленский долго рассматривал свои тесно сплетенные пальцы.

— Наверно, ты прав, — проговорил он. — Понимаешь, хочется крепче драться, скорее победить. — Он не сказал «отомстить», но комиссар и так его понял. Мне вот кажется иногда: не все еще чувствуют, что такое фашизм. Ты меня осаживай, Илья Ильич, — чут виновато улыбнулся Смоленский. — А то я иной раз готов, кажется, «Буревестник» на дыбы вздернуть, только бы уничтожить скорее эту нечисть…

— Не беспокойся, осажу, — улыбнулся и Павлюков.

— Что у тебя в кармане? — вспомнил наконец Георгий Степанович. Павлюков, видно, забыл, с чем шел к командиру. И когда вспомнил, на лице его появилась хитроватая усмешка.

— А вот погляди-ка, какие у нас мастера есть! — торжествующе сказал он, встал, подошел к столу и, опорожнив один карман, выстроил перед Смоленским целую эскадру маленьких, отлично вырезанных из листовой меди корабликов.

— Вот ты на этих игрушках и поясни молодым офицерам, где должен быть эсминец при совместном плавании, как вступать в строй, как маневрировать, уклоняться от самолетов. По-моему, пригодится в офицерской учебе, а?

— Молодец комиссар! — от души вырвалось у Смоленского.

— Идея не моя — чапаевская, — напомнил Павлюков. — Помнишь, как он на картошке поучал, где должен быть командир во время боя? Но это еще не все. Павлюков достал из второго кармана силуэты другой расцветки и других контуров. — Вот тебе итальянский и немецкий флот. Это на случай, если турки пропустят их корабли в Черное море.

Когда Павлюков ушел, Смоленский так и остался сидеть за столом в раздумье, как шахматист над шахматной доской. Только видел Георгий Степанович перед собой не клетчатую доску и не настольное стекло, а нанесенные на карту голубые квадраты моря.

Выйдя от Смоленского, Грачев, опустив руки, пошел на батарею, проклиная себя за ту нерешительность, даже робость, которая вдруг овладела им в беседе с командиром.

— Ведь вот же где он проходит, двадцать третий шпангоут! — топнув ногой о палубу, вслух проговорил Грачев. — Здесь расположены…

Ну, конечно, он знал все, что здесь расположено.

При объявлении тревоги или по утрам, если выдавалась относительно спокойная ночь, первым на батарее Грачев встречал мичмана Соколова — секретаря партийной организации. Здесь Соколов был подчиненным Грачева. Доложив о состоянии каждого орудия, о людях, он молодцевато козырял и делал шаг в сторону, как бы уступая свое место законному хозяину батареи — ее командиру.

С первой встречи у Грачева создалось самое хорошее впечатление о мичмане. Он держался скромно, строго соблюдая уставную субординацию, но с достоинством.

Соколов прекрасно понимал, что перед ним молодой командир, всячески старался облегчить работу Грачева, помочь ему и делал это с большим тактом. Заходил ли разговор об очередном занятии с матросами или нужно было произвести замену частей у орудий, мичман, как бы советуясь, незаметно излагал Грачеву свой план, причем настолько просто и ясно, что даже на первых порах Грачев мог принять правильное решение.