Жанна д’Арк. Святая или грешница? - Эрлихман Вадим Викторович - Страница 34

Улицы по пути были так забиты людьми, что на площадь Старого рынка осужденную доставили только в десятом часу. Там уже ожидали два помоста, на которых размещались представители соответственно духовных и светских властей. Между ними соорудили подобие позорного столба, у которого должна была стоять Жанна во время чтения приговора. Напротив, около мясного ряда, водрузили другой столб, обложенный дровами и хворостом. К столбу прикрепили доску с надписью: "Жанна, принявшая имя Девы, лгунья, обольстительница народа, колдунья, кощунница, богохульница, изменившая вере Христовой, хвастливая, горделивая, жестокая, распутная, отступница, раскольница и еретичка".

Выведя из телеги, ее поставили у позорного столба, окружив тесным кругом солдат. Рядом с ней оставались только Ладвеню и Массье. Парижский богослов Николя Миди произнес проповедь на текст апостола Павла: "Страдает ли один член, страдают с ним все" (I Кор. 12, 26). Он проникновенно говорил, что церковь глубоко огорчена необходимостью отсечь от себя зараженную конечность, под которой подразумевалась Жанна, но вынуждена это сделать, чтобы зараза не распространилась по всему телу Он закончил проповедь ритуальной фразой: "Ступай с миром, Церковь ничего больше не может сделать для тебя и передает тебя в руки светской власти".

Массье вспоминает: "Когда он кончил, Жанна на коленях начала молиться Богу с великим рвением, с явным сердечным сокрушением и горячей верой, призывая Пресвятую Троицу, Пресвятую Деву Марию и всех святых, некоторых из которых она называла поименно; она смиренно попросила прощения у всех людей, какого бы состояния они ни были, у друзей и у врагов, прося всех молиться за нее и прощая все зло, какое ей сделали… Так она продолжала долго, чуть не полчаса". Многие из присутствующих по-разному передавали ее предсмертные слова. Епископ Нойонский, сидевший на помосте, свидетельствовал, что она защищала от обвинений Карла VII, говоря: "Хорошо ли я сделала или плохо, — мой король тут ни при чем". Присутствовавший там же провокатор Николя де Луазелер уверял, что она "в глубоком раскаянии просила прощения у англичан и бургундцев за то, что, как она призналась, по ее наущению их убивали и прогоняли и она причинила им большой урон". Эти фразы вошли в "Посмертные сведения", составленные по приказу Кошона то ли для отчета перед англичанами, то ли для собственного оправдания в глазах потомков. Надо сказать, что многие очевидцы ничего не сообщали о последних словах Жанны, да и вряд ли могли их услышать, стоя как минимум в 15 метрах от нее за шеренгой солдат. Скорее всего, эти слова выдуманы, и несомненно лишь то, что она горячо и не очень неразборчиво молилась.

Поднявшись со своего места, Кошон начал читать приговор: "Во имя Господа, аминь… Мы, Пьер, божьим милосердием епископ Бовеский, и брат Жан Леметр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси… объявляем справедливым приговором, что ты, Жанна, в народе именуемая Девой, повинна во многих заблуждениях и преступлениях раскола, идолопоклонства, призывания демонов и иных многочисленных злодеяний. Ввиду того, что после отречения от твоих заблуждений… ты впала опять в эти заблуждения и в эти преступления, как пес возвращается к блевотине своей… мы объявляем, что, в качестве зараженного члена ты должна быть извергнута из единства Церкви, отсечена от ее тела и должна быть выдана светской власти; и мы извергаем тебя, отсекаем тебя, оставляем тебя, прося светскую власть смягчить свой приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов". После этого Кошон и все его коллеги встали и удалились, поскольку верные сыны церкви не должны наблюдать казнь — даже ту, на которую сами обрекли невинного человека.

Правда, несколько членов трибунала, как позже выяснилось, смешались с толпой, чтобы понаблюдать за гибелью своей жертвы. Одним из них был упомянутый Луазелер, которому в легенде, подсознательно уподобляющей Жанну Христу, вполне закономерно уготована роль Иуды. Позже он вспоминал, что почти не видел происходящего, поскольку слезы застилали ему глаза. Говорили, что после казни он бежал из города и где-то в дороге то ли повесился, подобно Иуде, то ли был убит разбойниками. На самом деле он жил еще долго, на Базельском соборе прославился своим красноречием и закончил жизнь почтенным каноником, окруженным всеобщим уважением.

Но вернемся к показаниям Массье: "Она попросила дать ей крест. Услышав это, английский солдат сделал из палки маленький деревянный крестик и подал ей; она благоговейно взяла его и поцеловала, хваля Бога и взывая к Нему, и спрятала этот крест на груди под одеждой. Но ей хотелось, кроме того, получить церковный крест". Помощник инквизитора Изамбар сбегал в соседнюю (уже не существующую) церковь Христа Спасителя, принес оттуда распятие и поднес к лицу Жанны: "Она долго и крепко его целовала, плача и призывая Бога, Святого Михаила, Святую Екатерину и всех святых". По правилам следовало еще выслушать при говор светской власти, но в толпе стали кричать, что пора заканчивать. День выдался жарким, в толпе было душно, кто-то свалился без чувств, многие плакали. Обещанного торжества расправы над еретичкой явно не получалось, и англичане поспешили довести дело до конца. Бальи Руана приказал отвести осужденную на костер, и два английских сержанта грубо схватили ее и потащили к помосту, где передали городскому палачу. Палач и его помощник привязали ее к столбу веревками и цепями, нахлобучив на голову картонную митру с надписью "Еретичка, вероотступница, идолопоклонница". Пока ее привязывали, она, по словам Массье, "продолжала славить и призывать Бога и святых", а потом произнесла, будто не веря: "Руан, неужели я здесь умру? Руан, ты — мое последнее жилище?"

В то время при казни осужденного обычно обкладывали дровами так, чтобы дым быстро задушил его. Жанне не оказали и этой милости: ее столб был поднят высоко над зажженным огнем, языки которого постепенно охватывали ее тело, начиная с ног. Судя по всему, не был использован и другой "милостивый" способ: сразу разжечь сильное пламя, чтобы агония жертвы была мучительной, но недолгой. Ее ждало сожжение на медленном огне, который разжигали постепенно, а иногда даже поливали водой, чтобы он обжигал, но не убивал. В этом случае осужденный мог страдать часами, испытывая невыносимую боль от ожогов и задыхаясь от едкого дыма.

Перед ней еще стояли Ладвеню и Изамбар, державший у ее губ распятие. Когда огонь разгорелся, она забеспокоилась за них и велела отойти, попросив при этом инквизитора держать распятие повыше, чтобы она видела его до конца. Врач де ла Шамбр вспоминает: "Потом она начала кричать "Иисус!" и призывать архангела Михаила" Превозмогая мучительную боль, она кричала это до самого конца и только однажды пронзительно прокричала: "Воды! Дайте воды!" Мы не знаем, сколько это продолжалось; никто из свидетелей не вспомнил о времени. Автор "Дневника парижского горожанина" пишет, что пламя охватило ее одежду, и она предстала перед толпой обнаженная. Правда, другой свидетель говорит, что палач специально пригасил огонь, чтобы показать людям ее мертвое тело — многие верили, что ведьма может принять облик какого-нибудь животного и ускользнуть от смерти. После этого он навалил на костер еще больше дров, и скоро пламя окончательно скрыло Жанну от глаз.

Даже английским солдатам, стоявшим вокруг костра, было не по себе, но один из них продолжал ругать "ведьму" последними словами, — как говорят, он заключил с товарищами пари, что будет делать это до самого окончания казни. В этот момент он увидел, как из пламени вылетела белая голубка, и свалился без чувств. Об этом рассказал Изамбар, встретивший англичанина в трактире, где тот плакал и каялся в том, что оскорблял святую. Эту благочестивую легенду инквизитор тоже поведал на оправдательном процессе, всячески стремясь представить себя человеком, преданным Деве, поэтому в ее достоверности можно усомниться. Особенно потому, что ее дублирует рассказ того же Изамбара о палаче, который пришел к нему в монастырь на исповедь и рассказал, что в четыре часа дня, когда огонь угас, он начал разгребать угли и увидел, что сердце и другие внутренности Жанны не сгорели. Повинуясь строгому приказу сжечь "ведьму" дотла, он обложил сердце горящими углями, но оно оставалось невредимым. Устав от этого занятия, он положил все, что осталось от тела девушки, в мешок и швырнул его в Сену.