Князья тьмы. Пенталогия - Вэнс Джек Холбрук - Страница 92

Но надеяться на возвращение явно не приходилось: аэромобиль висел в воздухе под угрожающим углом, поддерживаемый только центральными и задними пропеллерами.

«Придется где-нибудь сесть, — признал Герсен. — Может быть, я смогу отремонтировать лопасти... Вы же сказали, что у горцев нет дальнобойного оружия?»

«Наверное, он выстрелил из арбалета, захваченного у людей Кокора Хеккуса. Не могу придумать никакого другого объяснения... Мне очень жаль, что так получилось».

«Вы ни в чем не виноваты», — Герсен сосредоточил все внимание на клевавшей носом машине, стараясь удерживать ее от вертикального падения, пока они спускались в долину. В последний момент он выключил задние пропеллеры и максимально повысил частоту вращения центральных — аэромобиль выровнялся, и они достаточно мягко опустились на покрытый гравием уступ шагах в пятидесяти от реки.

Все еще скованный напряжением, Герсен вылез из машины, чтобы проверить состояние передних пропеллеров, и в отчаянии развел руками — неисправимость повреждений была очевидна.

«Это нельзя починить?» — с тревогой спросила Алюсс-Ифигения.

«Нельзя. Может быть, нам удастся вернуться к звездолету, если я установлю центральные пропеллеры спереди — или что-нибудь в этом роде... Что ж, за работу!» Он вынул те инструменты, какие нашлись в стандартном комплекте, и занялся ремонтом. Прошел час. Полуденный солнечный свет покидал дно каньона, надвигались голубовато-черные тени, а с ними подступал промозглый холодок, пахнувший снегом и мокрым камнем. Алюсс-Ифигения потянула Герсена за рукав: «Скорее, прячьтесь! Тадушко-ойи!»

Растерявшись от неожиданности, Герсен позволил ей оттащить себя за локоть в расселину между скалами. Через несколько секунд перед его глазами открылась странная картина — никогда в жизни он не видел ничего подобного. Вниз по долине спускалась шеренга из более чем двадцати гигантских многоножек, на каждой из которых сидели пять человек. Животные были меньше шагающего форта, построенного «Конструкторским бюро Пача», но своему строению почти не отличались от него. Они плавно перебегали — можно сказать, перетекали — по камням и углублениям между ними. Всадники отличались исключительно неприятной внешностью: покрытые бугорчатыми сплетениями мышц дикари с красновато-коричневой кожей, блестевшей, как старая навощенная обивка мебели. Неподвижно открытые глаза, жесткие искривленные рты и толстые горбатые носы придавали их лицам выражение каменного упрямства. На дикарях были безрукавки и штаны из соединенных грубыми швами кусков черной кожи, их головы защищали аляповатые железные шлемы с тульями и наушниками из той же черной кожи. Каждый держал в руке копье, за поясом у каждого висели боевой топор и тяжелый кинжал.

При виде сломанного аэромобиля банда удивленно остановилась. «По меньшей мере их не выслали нас подобрать», — прошептал Герсен.

Алюсс-Ифигения промолчала. В расселине они прижались друг к другу; несмотря на смертельную опасность, Герсен не мог не почувствовать возбуждение, вызванное такой близостью.

Тадушко-ойи окружили летательный аппарат. Некоторые спешились и стали обсуждать находку приглушенными хрипло-ворчливыми голосами. Они начинали поглядывать по сторонам, вверх и вниз по течению реки — уже через несколько секунд кто-нибудь из них догадался бы заглянуть в расселину.

Герсен прошептал девушке: «Оставайтесь здесь. Я отвлеку их внимание». Он выступил вперед и встал, засунув большие пальцы за ремень, на котором висело оружие. Бойцы замерли, оценивая молчаливого незнакомца, после чего к Герсену медленно приблизился тот из них, шлем которого отличался несколько более сложной конструкцией. Он что-то сказал, хрипло и гулко, на диалекте, явно происходившем от древнего общечеловеческого языка, но совершенно непонятном для Герсена. Мутно-серые глаза предводителя горцев — а его, по-видимому, следовало считать таковым — метнулись в сторону: он снова удивился. Алюсс-Ифигения вышла из укрытия. Она обратилась к предводителю на языке, напоминавшем диалект тадушко-ойев. Предводитель что-то ответил. Остальные бойцы не двигались с места — сцена носила зловещий характер.

Девушка сообщила Герсену: «Я сказала ему, что мы — враги Кокора Хеккуса, что мы прилетели с далекой планеты, чтобы убить Хеккуса. Гетман говорит, что они едут воевать, что они должны присоединиться к другим бандам и собираются напасть на Аглабат».

Герсен несколько пересмотрел первое впечатление, произведенное на него гетманом: «Спросите его, не смогут ли они привезти нас обратно к звездолету. Скажите, что я ему хорошо заплачу».

Алюсс-Ифигения перевела; гетман насмешливо хмыкнул, подернув плечами, и произнес несколько слов.

Девушка объяснила: «Он отказывается. Отряд твердо намерен участвовать в долгожданном набеге на Аглабат. Он говорит, что, если нам так хочется, мы могли бы присоединиться к их отряду. Я ответила, что вы, скорее всего, предпочитаете починить летающую машину».

Гетман снова заговорил; Герсен уловил неоднократно повторявшееся слово «дназд». Алюсс-Ифигения повернулась — после показавшегося ему необычным колебания — к Герсену: «Он говорит, что ночью мы тут не выживем, дназд придет и сожрет нас».

«Что такое «дназд»?»

«Чудовище. Оно тут живет. Этот каньон называют Долиной дназда».

Гетман продолжал говорить на глуховато-ворчливом диалекте; уши Герсена, привыкшие извлекать смысл из тысяч местных вариантов общечеловеческого наречия, начинали улавливать понятные сочетания слогов в хриплой гортанной мешанине звуков, доносившихся из гулкой грудной клетки тадушко-ойя. Несмотря на угрожающие интонации, гетман, по-видимому, не имел враждебных намерений. Герсен догадался, что с точки зрения этих горцев, отправлявшихся на войну, убийство или порабощение двух путников, попавших в беду, представлялось недостойным поведением. Насколько мог понять Герсен, предводитель считал, что, поскольку Герсен назвался врагом Кокора Хеккуса, с его стороны было бы естественно присоединиться к отряду тадушко-ойев, если, конечно, Герсен — уважающий себя человек и не прочь подраться, несмотря на болезненно-бледный оттенок его кожи.

Алюсс-Ифигения переводила: «Они едут на войну. У вас бледная кожа, и поэтому гетман думает, что вы чем-то больны. Он говорит, что, если мы хотим ехать вместе с ними, нам придется зарабатывать на пропитание, прислуживая бойцам. Работы будет много, опасностей — еще больше».

«Гм! И это все, что он сказал?»

«Он выразился примерно в этом роде».

Алюсс-Ифигения очевидно не испытывала желания присоединяться к военному отряду. Герсен сказал: «Спросите гетмана, нет ли у нас какой-нибудь возможности вернуться к звездолету».

Девушка задала вопрос. Гетмана, казалось, этот вопрос позабавил — он ответил язвительно: «Если вас не сожрет дназд, вам придется блуждать в горах без крова и без пищи, а путь далек».

«Он ничего не может для нас сделать, — упавшим голосом переводила Алюсс-Ифигения. — Если мы решим возвращаться, он не станет нас задерживать, но не советует даже пытаться». Девушка взглянула на аэромобиль: «Мы можем починить эту машину?»

«Не думаю. У меня нет подходящих инструментов. Придется сопровождать этот отряд — пока не подвернется что-нибудь получше».

Алюсс-Ифигения неохотно перевела слова Герсена. Предводитель тадушко-ойев безразлично согласился и подал знак — подбежала многоножка, на спине которой сидели только четыре бойца. Герсен забрался на кожаную прокладку, служившую седлом, и посадил Алюсс-Ифигению себе на колени. Такая близость девушки возбуждала его чрезвычайно; он удивлялся сдержанности, которую сумел проявлять до сих пор. Ей, по-видимому, приходили в голову сходные мысли — она бросила на него задумчивый взгляд. Некоторое время она держалась очень напряженно, но постепенно расслабилась.

Многоножки бежали без малейшей тряски, словно скользя по маслу. Отряд бойцов спускался по каньону вдоль едва заметной тропы, карабкаясь вверх и вниз в обход громадных валунов и пересекая многочисленные трещины, расселины и провалы. Временами, когда стены каньона близко сходились и небо Тамбера становилось узкой темно-синей лентой, а вода в реке — бурлящей черной патокой, веренице многоножек приходилось взбираться на утесы. Бойцы упорно молчали, гигантские многоножки не издавали ни звука; слышны были только вздохи ветра и шум горной реки. На Герсена все сильнее действовала теплота прижавшегося к нему тела девушки. Он тоскливо напомнил себе, что обязан отказываться от потворства таким слабостям — самой судьбой было предрешено, что жизнь его будет мрачной, скорбной и одинокой. Но все клетки его организма, все инстинкты и нервы протестовали, и его руки невольно обняли Алюсс-Ифигению крепче. Она обернулась — он заметил, что лицо ее стало отчаянно-неподвижным, на ее глаза навернулись слезы. Почему она отчаивалась? Герсен не понимал. Конечно, сложилась весьма нежелательная, вызывающая раздражение, но далеко не отчаянная ситуация — напротив, тадушко-ойи обращались с ними вполне достойно... Внезапная остановка прервала ход его мыслей. Гетман советовался с группой помощников; их внимание сосредоточилось на головокружительном утесе, под самой вершиной которого прилепилось еще одно тускло-серое «осиное гнездо» горного селения.