Закат Кенигсберга Свидетельство немецкого еврея - Цвик Михаэль - Страница 45

Как и прежде, кенигсбержцы, не нашедшие работы у русских, не имели никакого продовольственного обеспечения. Единственными возможностями добыть пропитание были работа у русских, воровство и черный рынок. Что касается работы, то за двенадцатичасовой рабочий день давали лишь 400 г хлеба и исключительно редко порцию супа. Обшаривание развалин, мусорных куч и руин фабричных корпусов уже давно ничего не приносило, почему я и пытался использовать все три канала, чтобы прокормить нашу семью. На работу я старался устроиться там, где имелись наилучшие перспективы оплаты, т. е. получения большего количества продуктов питания, а чтобы обеспечивать родителей и себя всем необходимым, совершал кражи. Если вместо продуктов мне удавалось украсть, например, сигареты, то мама меняла их на рынке на хлеб. Все это требовало ловкости и выдержки. Воровские рейды, разумеется, были неизменно сопряжены с риском для жизни. Русские солдаты и офицеры и сами-то мало чем обладали, а потому они особенно не церемонились с теми, кто пробовал это немногое стащить. Не раз мне едва удавалось избежать большой опасности, а в трех случаях, когда меня ловили, спасало невероятное везение. Зато с тех пор я знаю жизнь взломщиков и сочувствую им.

Началось все с проникновений в подвал охраняемого дома и постепенно продолжилось взломами русских квартир, даже когда в них находились хозяева. Единственной причиной, заставлявшей идти на столь высокий риск, был мучительный голод — мой и родителей. Каждый раз мне надо было преодолевать себя, и каждый раз кража была последним, что оставалось.

Оглядываясь назад, могу констатировать, что проявлял недюжинную смекалку и талант на нелегком поприще квартирного взлома. Смертельная опасность, которой я подвергался всякий раз, требовала тщательной предварительной подготовки: следовало продумать варианты исчезновения, заметания следов и поведения в случае поимки. Все начиналось уже с того, что я надевал свою синюю спецовку. В глазах русских это была униформа столь ценимых теперь «специалистов», и она должна была помочь мне изобразить выполнение какого-нибудь рабочего задания в том случае, если не повезет с самого начала. На плечо я вешал сумку с инструментами, в которую потом прятал добычу. Отмычки, которыми я вскоре научился виртуозно орудовать, прятались в карман для дюймовой линейки на штанине, и их невозможно было обнаружить при самом тщательном досмотре. Затем я заранее выяснял, какие имеются пути для отступления. Всего лучше были дома с сообщающимися чердаками: я отмыкал чердачные двери и обеспечивал себе возможность бегства. Только после этого я проникал в бесшумных спортивных туфлях в офицерские квартиры, внимательно следя за каждым шорохом. Попадалось немногое. Кусок хлеба, фунт муки, пшенная или перловая крупа, немецкие часы и т. п. Но и это означало питание на один или несколько дней.

Следует сказать, что описанные выше условия жизни не улучшались, но оставались почти неизменными на протяжении почти двух лет. Собственно говоря, все это ни представить себе нельзя, ни толком изобразить. Наше положение было отчаянным, особенно в зимние месяцы. Все это время я был вынужден красть, нередко ежедневно, и каждый раз трудности были разными — лишь степень риска оставалась одинаково высокой.

Однажды решаю отправиться в предместья. Поселившиеся там русские беспечней, чем те, что в городе. На краю обширных развалин вижу несколько домов. Тут живут русские семьи. Прикинувшись «специалистом», совершаю обход и выясняю, что жильцы дома. В подобных случаях я обычно отправляюсь искать новые объекты. Но сегодня замечаю вывешенное для просушки белоснежное постельное белье, главным образом наволочки. Обменная их стоимость высока, так что хочется сунуть в сумку несколько штук. Из-за кажущейся легкости предприятия теряю всякую осторожность, и мои действия оказываются немедленно замечены. Пронзительный женский голос возвещает о них и призывает на помощь всех находящихся поблизости русских. Понимаю, что дело принимает самый серьезный оборот и остается одно — немедленно уносить ноги. Изо всех сил мчусь через поле к ближайшим развалинам, но не успеваю удалиться от места преступления и на сотню метров, как раздаются первые выстрелы. Оглянувшись, вижу, что меня преследуют два полуодетых русских, размахивая то ли винтовкой, то ли автоматом. Ясно, что эта погоня может закончиться смертью, так что, петляя и стараясь, чтобы между мною и преследователями оставались каменные груды, вытаскиваю на бегу из сумки свою добычу и подбрасываю ее высоко в воздух. Так высоко, чтобы это увидели. Я надеюсь, что они немного успокоятся, когда найдут эти наволочки, и прекратят преследование. Бег под выстрелами стоит мне таких нервов и сил, что, добежав до ближайших развалин, я опускаюсь на землю позади какой-то стены, ловя ртом воздух. Знаю, что мне конец, если они продолжат погоню, но в очередной раз покоряюсь судьбе и остаюсь сидеть в своем небезопасном укрытии. Выжидаю, надеюсь — и выигрываю. Преследователи переоценивают мою спортивную форму. Хвати у меня сил бежать дальше, я бы смог укрыться от них в лабиринтах, и русские, видимо, приняли во внимание эту возможность, а потому и прекратили преследование. Несомненно, всего в нескольких шагах от моего убежища. Чувствую себя очень скверно, злюсь на свое легкомыслие и ругаю себя. Предпринять что-нибудь еще нету ни решимости, ни сил, и я возвращаюсь домой без всякой добычи. Разочарованы и голодные родители, ведь обычно я не возвращаюсь с пустыми руками. К счастью, маме удалось выменять немного еды за простенький бинокль, украденный мною прежде.

Разумеется, я никогда не рассказываю им о своих приключениях, они ведь люди пожилые, и отец не одобрит моего поведения, а мама будет сильно переживать. Разобраться в пережитом предстоит самому, но важно другое — чтобы поскорее вернулась готовность к риску.

Ловля копченой рыбы

Между тем пришла зима, а с нею новые заботы. Нужно было устанавливать печку, добывать топливо. Я снова принялся искать работу с доступом к продовольствию. С хлебозавода нас уволили, после того как все оконные и дверные проемы были на время заколочены досками, как это тогда делалось. До меня дошел слух, что русские хотят оборудовать рыбокоптильный цех и ищут плотников. «Рыбокоптильный» звучало чрезвычайно заманчиво, я уже мысленно лакомился копченой рыбой и готов был довольствоваться головой и хвостом. Я обратился туда и был принят на работу. Начались привычные занятия: здесь окно отремонтировать, а там кладовку, перила, стремянку, стол, скамью и все что придется. Уже в первые дни нас вызвали на своего рода производственное собрание. Как обычно, грозили суровыми наказаниями в случае, если… Хотя мы вообще не имели дела с рыбой — ни с копченой, ни с сырой. Как обычно, ежедневные 400 г хлеба были одновременно платой и пищевым довольствием. Тем не менее никто из нас не оставлял надежды на счастливый случай. Пока же мы были вне себя от радости, если удавалось подобрать выброшенные после еды рыбьи хвосты или головы. Но тайная мечта явью не становилась.

Рыбу мы видели только сквозь запертую решетку. За ней стояли взвешенные деревянные ящики, доверху наполненные великолепной свежекопченой рыбой, — вроде, и на виду, но от решетки все же далеко. Висячий замок — внушительных размеров: не снимешь, не взломав. Нужно было что-то предпринять. Вот только что? И однажды мне в голову пришла идея. Помещение, в котором хранили рыбу, было проходным с тремя дверьми. Мой план заключался в следующем: перед решеткою как будто случайно рассыпаются опилки и прочий мусор, чтобы начальство, требовательное к чистоте, немедленно поручило нам навести идеальный порядок. Так и произошло. В черенок метлы я заранее вбил под острым углом гвоздь, и она незаметно превращалась в удочку, которую можно было достаточно далеко просунуть сквозь решетку. Выставив наблюдателей, условившись о сигналах предупреждения и улучив момент, я выудил из ящиков двух копченых рыб. Нужно было быть чертовски осторожным, чтобы они не сорвались с крючка до того, как окажутся по эту сторону решетки.