Закат Кенигсберга Свидетельство немецкого еврея - Цвик Михаэль - Страница 30

В результате контрнаступления было прорвано кольцо вокруг Кенигсберга. В конце февраля удалось восстановить сообщение с морским портом Пиллау. При этом было отвоевано предместье Метгетен, находившееся примерно в девяти километрах от нашего дома. Его жителей русские подвергли жестоким истязаниям и перебили. Судьбой несчастных воспользовались для воодушевления на продолжение уже давно проигранной борьбы: был выдвинут лозунг «Отомстим за Метгетен!» Генерал Лаш пишет:

Наиболее жестоким было поведение русских в Метгетене, где они, в частности, согнали гражданское население в количестве 32 лиц на теннисный корт, обнесенный забором, и подорвали на мине с электрическим взрывателем.

Командир одного пехотного полка следующим образом описывает впечатления от того, что он встретил в немецких населенных пунктах, отбитых у русских: «Картины, увиденные нами на отвоеванных территориях, были ужасны. Русские убивали немецкое население массами. Я видел женщин с веревками на шее, погибших от удушения, когда их волочили по земле, и нередко в одной связке было несколько трупов. Я видел женщин, головы которых лежали в жиже канавы или в навозной яме, а нижние части тел носили отчетливые следы зверских надругательств. Изнасилованию подвергались все женщины и девушки в возрасте от 14 до 65 лет, а нередко также более молодые и старые. Следуя приказу Сталина: „Берите белокурых немецких женщин, они ваши!“, русские набрасывались на немок, как дикие звери, или нет: куда хуже. Одну девушку, едва достигшую шестнадцатилетнего возраста, в течение ночи изнасиловали 18 раз».

В последующие недели и месяцы много тысяч молодых жизней было бездумно принесено в жертву. Никогда еще призыв к мести, а тем более к мести в ответ на месть (ведь и русские мстили) не вел ни к чему хорошему. Преступлением и безумием было начинать войну, еще большим преступлением и безумием было продлевать ее подобными призывами.

Хотя небольшой части гражданского населения и удалось бежать в Пиллау по отвоеванной территории и переправиться на судах в Северную Германию, путь до Пиллау пришлось совершать под непрерывным обстрелом, по дорогам, забитым воинским транспортом, а в конце своего пути беженцы еще и подвергались риску гибели вместе с транспортным судном, как это случилось с теми, кто оказался на «Вильгельме Густлоффе» и «Штойбене», торпедированных русскими подлодками.

Складывалось впечатление, что обозы беженцев пробивались и на Кенигсберг. Многие из них, вероятно, вырвались из-под Хайлигенбайля, где русские окружили и начали уничтожать 4-ю гитлеровскую армию. Лишь позднее я узнал о судьбе людей, пытавшихся спастись по льду замерзшего залива Фриш-Гаф под бомбами и обстрелом. Во многих местах лед проламывался. Страдания и ужас этих людей невозможно себе представить. Генерал Лаш очень точно описывает положение гражданского населения и его шансы уцелеть:

Благодаря героическим усилиям войск кенигсбергского гарнизона, было восстановлено железнодорожное и шоссейное сообщение с Пиллау. Кенигсберг вновь получил связь с внешним миром. Тем самым возникла возможность исправить непростительную оплошность партийного руководства и эвакуировать многочисленное кенигсбергское население из района боевых действий. Сколь недолговечны, однако, оказались эти надежды! Поначалу, правда, вследствие моего постоянного давления были предприняты попытки вывезти из города большое количество жителей. Но поскольку за короткий срок подготовить в Пиллау необходимое число судов было невозможно и эвакуировать население удавалось лишь постепенно, для покинувших Кенигсберг оборудовали временные лагеря в Пайзе на кенигсбергском морском канале. Вскоре в этих неподготовленных и плохо организованных, как и все в то время, барачных лагерях начались голод и эпидемии. Через короткое время направленные туда женщины стали с детьми и детскими колясками появляться у меня в Кенигсберге и умолять, заламывая руки, чтобы им разрешили вернуться в их квартиры и дома, поскольку там хоть было чем питаться. Кроме того, они испытывали и вполне естественный страх перед эвакуацией в рейх на крупных морских судах, после того как донесся слух о гибели двух таких — «Вильгельма Густлоффа» и «Штойбена», торпедированных русскими подлодками и пошедших на дно вместе с людьми и грузом. Вопреки протестам партийного руководства, требовавшего, чтобы я насильственно препятствовал возвращению населения, я без колебаний выполнял желания этих несчастных и давал им возможность остаться в Кенигсберге, чтобы, таким образом, хотя бы на время избежать еще больших страданий…

Зима была суровой, и люди с великим трудом тащились по обледенелым дорогам, пытаясь уйти на запад по льду замерзшего залива. Тысячи погибали — в первую очередь женщины, старики, дети. Телеги и сани часто приходилось бросать, так что тем, у кого хватило сил выжить, кого не настигли и не раздавили головные машины танковых клиньев русского наступления, кто не пал жертвой обстрелов и бомбардировок залива вражеской авиацией, тем, как правило, удалось спасти только свою жизнь. Часть беженцев успела добраться до Кенигсберга незадолго до его полного окружения и там встретила свою ужасную участь.

Наши соседи, семья Норра, были так напуганы событиями в Метгетене, что однажды вечером собрали свои чемоданы и отправились в путь. Им удалось добраться до Дании, и впоследствии я под Кельном встретился с Клаусом. А вот отец его умер, не выдержав испытаний.

Уте начала чаще приходить к нам для занятий музыкой, и, если в воскресенье бомбили и обстреливали меньше обычного, а случалось и такое, мы шли в квартиру и разучивали «Весеннюю сонату» Бетховена. Для меня это было неописуемым счастьем. Не только потому, что музыка была божественной, но и потому, что во время игры мы были вместе и я мог если не высказать, то хотя бы выразить свои любовные чувства. А в качестве ответа я довольствовался ее серьезным отношением ко мне. Ведь, в конце концов, совместно музицируя, люди внимательнее прислушиваются друг к другу, чем разговаривая.

Теперь многие не боялись вступать с нами в беседу и даже навещать нас. Так, в первый раз за все это время нас посетил концертмейстер Хеверс, некогда руководивший квартетом, в котором выступали мои родители. Мне позволили поиграть перед ним, и он подбодрил меня советами. Вскоре он погиб во время бессмысленных боев за Кенигсберг.

Забывать об опасности, однако, было нельзя. От господина Вайнберга мы узнали, что партия и гестапо получили строгий приказ не допустить, чтобы хоть кто-нибудь из евреев попал в руки противника. Это, как он выразился, была информация из первоисточника (?). Что означал такой приказ в той безнадежной ситуации, в которой оказался Кенигсберг, мы понимали слишком хорошо. И действительно, распоряжение PCXА от 13 января 1945 года гласило: «Все работоспособные евреи, живущие в смешанных браках и являющиеся гражданами рейха или не имеющие гражданства (в том числе лица, приравненные к евреям), должны быть отправлены на закрытые работы в Терезиенштадт».

Мы с мамой начали искать, где бы спрятаться, и нашли такое место — в бомбоубежище, находившемся в сгоревшем центре города. Там мы хотели укрыться, пока русские не возьмут Кенигсберг. Правда, мы не знали, когда это произойдет, а ведь каждый день за нами могли придти и забрать нас, чтобы ликвидировать. Я был твердо уверен в том, что это сделает штурмовик Рогалли, и спрятал топор, которым обычно рубил дрова, прямо за подвальной дверью. Я твердо решил воспользоваться им, потребуй от нас Рогалли пойти с ним. Но его все реже было видно: забота о собственной жизни волновала его больше, чем выполнение приказов. Для каждого самым важным стала борьба за выживание, а ведь только это и делает нас теми, кем мы являемся на самом деле — Божьими тварями, такими же, как и все прочие, не больше и не меньше. Полноценный или неполноценный, богатый или бедный, образованный или необразованный — все эти понятия лишились смысла.