Братья Стругацкие - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 78

В архиве Стругацких сохранился документ, где кратко охарактеризованы обе персонификации: «Демиург — материализованная сила человеческого нетерпеливого стремления кратчайшим путем добиться совершенного социально-психологического устройства, наделенная всемогуществом и по необходимости довольно невежественная. Агасфер-Иоанн — мистическая, непознаваемая компонента Универсума». С той лишь поправкой, что для Стругацких слово «непознаваемая», очевидно, играло основную роль, а «мистическая» — дополняющую, необязательную.

Так и с прочими «мистическими» текстами Стругацких: и «Дьявол среди людей», и «Отягощенные злом», и таинственные искушения Сорокина в «Хромой судьбе» — образец псевдомистики. Мистические допущения играют во всех трех текстах совершенно ту же роль, что и фантастические допущения в прежних текстах. Иными словами, это художественный прием, не более того. «Мистика» большей частью играет роль антуража для диалогического действия: авторы, заставив персонажей двигаться по сцене их текстов, обсуждают с читателями вопросы философии, общественного устройства, политики…

Стругацкие никоим образом не верят в свою «мистику». Скорее, они могли поверить в некоторые НФ-построения собственного производства, в какие-то футурологические элементы своих текстов, но только не в «мистику». Ничего тут нет близкого Булгакову. Он-то верил и в Бога, и в беса, вот только позволял себе толковать их с широкой произвольностью интеллигента…

Христоморфный демиург вместе со «старшим офицером свиты» Агасфером-Мефистофелем-Иоанном обосновывается в штаб-квартире. Исполняя желания нужных для него личностей, он в оплату за это берет их на службу. Роль секретаря исполняет некий астроном Манохин, сделавший когда-то ошибку в научной работе и выпросивший изменить законы мироздания так, чтобы придуманный им астрофизический эффект проявился на самом деле. Возможно, в судьбе Манохина отразились реальные эпизоды из биографии Бориса Натановича: у него когда-то, давным-давно, не сложилось с диссертацией, а в конечном счете — с астрофизикой. Печалился ли он о разбитой в щепы академической карьере? К исходу 80-х — вряд ли: дело давнее. Но переживания ученого, работавшего серьезно, основательно и вдруг оказавшегося у обломков своего труда, ему, конечно, были понятны. Та давняя горечь получила успешную «утилизацию» на страницах «Отягощенных злом»: Манохин вышел очень живо, рельефно, с оттенком чугунного бытового трагизма… И когда сверхъестественные силы дарят ему желанную коррекцию вселенной, бедный астроном честно печалится: получил, по чести сказать, исполнение каприза, примочку на больное тщеславие, а в услужение попал к каким-то глобальным экспериментаторам, вышивающим гладью на всем человечестве. Добрый бестолковый человек: ему страшно за людей, ему жалко людей, пусть они и дурны в большинстве своем, но служить демиургу, который невесть что собирается сделать с человечеством, он все-таки не перестает… Отчего?.. Да не совсем уверен в его темной природе.

Манохин — наполненное печалью и сожалением, но, прежде всего, очень правдивое изображение советской интеллигенции. Она (интеллигенция) честно работает. Но она же продается власти, успокаивая совесть тем, что нет полной уверенности в подлости этой власти. Жить как-то надо.

Правы с этой оценкой Стругацкие? Отчасти да.

Но разве лучше сложилась бы судьба страны, кабы вся интеллигенция, исполнившись праведного гнева, непрерывно лезла на баррикады? И что делать супругам и детям тех, кто днюет и ночует на баррикадах?

Манохин создает некий «мемуар», где рассказывается о делах демиурга и Агасфера. Эти записки составляют добрую половину повествования. Дела великих сил подаются в пересказе рядового советского интеллигента. С уровнем его понимания происходящего. С его добротой и его же бестолковостью. Это — сильный ход, придающий всему действию налет аутентизма или, если угодно, «подлинности».

Демиург принимает у себя людей из настоящего, прошлого и будущего, выслушивает их рецепты исправления человечества. Большей частью попадаются ему идеологи, политики, военные. Эти готовы крушить, кромсать, пускать под нож; они без печали размышляют об апокалиптическом концерте и даже готовы получить в нем партию какой-нибудь ужасающей сатанинской силы. Ведь сатанинские силы выглядят в Откровении евангелиста Иоанна весьма величественно и, главное, им дается большая власть. Демиург ужасается: как с этими чудовищами исправлять мир? «Все они хирурги или костоправы. Нет из них ни одного терапевта!» — возглашает демиург. Изредка к нему приходят милые романтики в стройотрядовских куртках, по-человечески симпатичные, но уж очень простые ребята.

Не годится…

И этот не годится…

А вон тот не годится совершенно…

И вот к Христоморфу приводят настоящего «терапевта».

Настоящего Человека. Настоящего Понимающего. Настоящего Учителя.

Это Георгий Анатольевич Носов из реальности, которая наступит сорок лет спустя, депутат, глава элитарного лицея, где готовят учителей. Он близок демиургу, как никто. И в гораздо большей степени христообразен, чем сам демиург. Георгий Анатольевич проповедует этическое учение. Ученики его напоминают апостолов, идущих за «рабби». В финале Носов жертвует собой, дабы его услышали. Текст наполнен евангельскими аллюзиями, а повествование, связанное с фигурой Г. А. Носова, почти полностью помещено в дневник его ученика с говорящей фамилией Мытарин. История деяний Носова фактически принимает форму печального «благовествования» от евангелиста Игоря Мытарина.

Борис Натанович писал о «евангелии от Мытарина» с гордостью и грустью: «Это был последний роман АБС, самый сложный, даже, может быть, переусложненный и, наверное, самый непопулярный из всех. Сами-то авторы, впрочем, считали его как раз среди лучших — слишком много душевных сил, размышлений, споров и самых излюбленных идей было в него вложено, чтобы относиться к нему иначе. Здесь и любимейшая, годами лелеемая идея Учителя с большой буквы — впервые мы сделали попытку написать этого человека, так сказать, „вживе“ и остались довольны этой попыткой». Идея Учителя, действительно, была дорога как минимум самому Борису Натановичу. Он еще вернется к образу великой воспитующей личности в романе «Бессильные мира сего». Там роль Учителя сыграет Стэн Аркадьевич Агре.

Носов, во-первых, пестует педагогическую элиту, постоянно, изо дня в день, «нагружая» своих учеников, делая из них воспитателей мира. Именно поэтому он — «терапевт демиурга».

Георгий Анатольевич учит ответственно относиться к своему делу, притом наставляет он в этом не только лицеистов, но и людей власти, мэра например.

Он учит постоянно работать.

Он учит любить людей, даже если они безобразны, больны, источают злобу.

Надо преодолевать брезгливость, вот и всё. Ходить в больницы, ассистировать при операциях. Посещать немытых «фловеров». Иначе говоря, получать навык небрезгливой любви. «Каждый человек — человек, пока он поступками своими не доказал обратного».

Он учит человечности, которая, по его мнению, выше всех правил.

По словам его ученика, того же Мытарина, главными требованиями Носова являются понимание и милосердие:

«Понимание — это рычаг, орудие, прибор, которым учитель пользуется в своей работе.

Милосердие — это этическая позиция учителя в отношении к объекту его работы, способ восприятия.

Там, где присутствует милосердие, — там воспитание. Там, где милосердие отсутствует, где присутствует всё, что угодно, кроме милосердия, — там дрессировка.

Через милосердие происходит воспитание Человека.

В отсутствие милосердия происходит выработка полуфабриката: технарь, работяга, лабух. И, разумеется, „береты“ всех мастей. Машины убийства. Профессионалы.

Замечательно, что в изготовлении полуфабрикатов человечество, безусловно, преуспело. Проще это, что ли? Или времени никогда на воспитание Человека не хватало? Или средств?

Да нет, просто нужды, видимо, не было».

И далее, устами того же Мытарина: «Врач может делить человечество только на больных и здоровых, а больных — только на тяжелых и легких. Никакого другого деления для врача существовать не может. А педагог — это тоже врач. Ты должен лечить от невежества, от дикости чувств, от социального безразличия. Лечить! Всех!»