Сабля атамана Рассказы (пер. с марийского) - Васин Ким Кириллович - Страница 5

Шюшкан подошел к липе и постучал по стволу палкой:

— Смотри лучше.

Мурза и его стража окружили липу. С одной стороны ствол липы был посередине расщеплен, и в расщеп вбиты клинья.

— Пять лет назад я вбил эти клинья, — сказал Шюшкан. — С тех пор липа растет и на корню превращается в лодку.

И тогда все увидели, что раздавшийся в стороны ствол липы с глубокой выемкой посередине действительно похож на лодку.

— Осталось только ее срубить, вычистить внутри, заострить нос, и будет добрая лодка, — продолжал Шюшкан, — человек двадцать поднимет.

— Когда будет готова твоя лодка? — строго спросил Мамич Бердей.

— Спешить нельзя. Через год ствол совсем окрепнет, и можно вынуть клинья.

— Целый год! — воскликнул Мамич Бердей. — Ты издеваешься надо мной! Чем ждать год, я лучше завтра же продам тебя самого в рабство казанским купцам.

— Нет, я не буду рабом, — без страха глядя в глаза мурзе, сказал Шюшкан.

Мамич Бердей онемел от гнева и удивления, а Шюшкан, повернувшись, стал быстро взбираться вверх по крутому склону обрывистого холма.

Когда Мамич Бердей обрел дар речи, он взмахнул плетью и взвизгнул:

— Поймать дерзкого буяна! Схватить! Связать!

Стража бросилась к холму, но в это мгновение на вершине обрыва показался Шюшкан.

Высоко вознесся холм, выше леса, выше вековых сосен. И мурза на лошади кажется отсюда не больше игрушки.

Встал Шюшкан на краю обрыва, и все увидели, что за его плечами сверкают белые берестяные крылья.

Окинул Шюшкан взором все вокруг, взмахнул привязанными к рукам крыльями и ринулся с горы вниз.

Вскрикнул, не выдержав, какой-то стражник. Мамич Бердей на миг зажмурил глаза, а когда открыл их вновь, то увидел парящего над лесом крылаторукого человека. Он летел над кудо, и неведомая сила поддерживала его в воздухе.

— Летит… — услышал Мамич Бердей за своей спиной удивлённый шепот.

Словно опомнившись, он схватился за лук, запела тетива — и острая стрела быстрее птицы со свистом понеслась за крылатым человеком.

Мамич Бердей не промахнулся.

Затрепетали берестяные белые крылья, и отважный мариец рухнул в густой кустарник, на дно глубокого оврага.

— A-а, свалился! — радостно завопил Мамич Бердей и погнал коня прямо через кусты к тому месту, куда упал Шюшкан.

Вслед за ним поскакала стража.

Шюшкан лежал на сломанных крыльях, закрыв глаза и раскинув руки; белая рубаха на груди пропиталась алой кровью.

Воины-телохранители соскочили с коней и окружили распростертое тело.

— Чудеса, — говорил один.

— А ведь улетел бы, как птица… — вторил ему другой.

— Не иначе, Шюшкан был колдуном, — сказал третий. — Говорят, колдовское слово сильнее божьей молитвы…

— Сам бог покарал его за грехи, — сказал Мамич Бердей и злорадно добавил: — Так тебе и надо. Ишь захотел умнее бога быть. Знай свое место, холоп!

А крылатый человек уже не слышал этих слов: он лежал бездыханен.

…Но говорят, будто бы не умер Шюшкан, будто бы он все-таки убежал от Мамича Бердея в дремучие леса, нашел там дерево, что было легче легкого и гибче гибкого, и сделал из него крылатые лыжи. На тех крылатых лыжах летал он, подобный ветру, по всей марийской земле: бывало, утром отдыхает на берегу Вятки, обед варит у Кокшаги, а вечернюю зорю встречает за Ветлугой.

То ли правда, то ли выдумка, но и сейчас еще услышишь в марийских деревнях о Шюшкане и его свистящих лыжах…

Непобежденная Ветлуга

Это случилось в те далекие годы, когда в наши края вторглись дикие орды хана Батыя…

Как-то раз глухой, темной ночью враги налетели на одну спавшую мирным сном марийскую деревню.

Громкие воинственные крики и звон оружия наполнили улицы. Разбуженные люди выбегали из домов и в страхе смотрели на озаренное багровым пламенем небо. Яркие языки огня лизали небо и, извиваясь, стохвостой змеей ползли по деревне — это враги подожгли крайние избы…

С диким гиканьем забегали в избы воины — нукеры в пестрых шароварах и косматых шапках, жадно набивали грабленым добром свои большие мешки, недрогнувшей рукой убивали малых детей и седых стариков.

Рыдания и стоны, звон железа и гневные проклятия слышались по всей деревне.

Но никто не поднял против врагов ни меча, ни лука, не было в деревне людей, способных носить ратное оружие. Сильные мужчины, подобные дубам, и парни смелые, как соколы, взяв червленые щиты и острые мечи, давно уже ушли на смертельную битву с врагами. Далеко-далеко, к голубым водам реки Волги, улетели могучие орлы. Где-то среди приволжских холмов стали они, ожидая вражеское войско. А в деревне остались лишь их седые отцы и матери, милые жены и невесты да дети, похожие на нежные лесные цветы.

Без крепкой защиты они были обречены на смерть или рабство…

Опьяненная кровью и легкой добычей, бесчинствовала и радовалась вражья орда. И вдруг в дверях одной курной избы, что стояла на краю деревни, вражеских воинов встретила блеснувшая, как молния, сабля. Нукеры отступили.

— Воин!

— Ай, яман![2]

— Батур![3]

Ханские нукеры настороженными взглядами следили за каждым движением молодого воина, загородившего вход в избу, и оглядывались друг на друга: кто отважный, кто осмелится первым вступить в схватку со смельчаком?

Черные, горящие огнем ненависти глаза отважного воина в упор смотрели на чужеземцев. Ни один взмах его сабли не был напрасен: у входа в избу уже полегли восемь нукеров.

Враги грозили ему издали, злобно ругались, но ни один из них не решался приблизиться.

Пухлолицый, с отвислым подбородком военачальник— менгечи мурза Церелен — с высокого белого аргамака следил за происходящим. Его косые щелки-глаза замутились от гнева, он до крови искусал свои губы.

— Воины, вы забыли, что вы потомки волков? Вы забыли повеления великого джасака?[4]

Менгечи говорил еще что-то, но его слова потонули в криках нукеров и в многоголосом шуме рабов-хангулов[5].

Нукеры бросились на приступ и снова, словно опаленные огнем, отпрянули назад.

Молодой воин по-прежнему твердо стоял на своем месте, как будто он был вытесан из того же крепкого дуба, что и стены его дома.

Тогда нукеры достали луки и осыпали воина тучей стрел. Менгечй наблюдал за неравным поединком, готовый в любую минуту соскочить с коня и наступить ногой в узорном сапоге на грудь поверженного врага.

Но вдруг мурза заметил, что два нукера, забравшись сзади на дом, разбирают крышу. Он довольно усмехнулся: догадались! Мурза громко крикнул:

— Взять парня живым!

И в тот же миг юного воина покрыл брошенный сверху холщовый полог. Воин забился, как птица в силке, но на него уже насели двое дюжих нукеров.

Дружно бросились вперед остальные. Тучный мурза не утерпел, слез с коня и поспешил к месту схватки.

Подойдя, он, изумленный, остановился; перед ним стоял не воин, а девушка, подобная цветку шиповника.

Она тяжело дышала, а за руки ее держали восемь нукеров.

Блестящие черные глаза девушки горели гневом.

Седой, морщинистый мурза-менгечи оглядел ее с ног до головы и самодовольно сказал нукерам:

— Женщина всегда есть женщина. Ее мы победили без сабли. Среди рабынь Церелена-багатура как раз недостает такого цветка.