У кого что болит (сборник) - Даль Роальд - Страница 55

Лицо крысолова находилось дюймах в восемнадцати от крысы. В двенадцати дюймах. Потом в десяти или, может, в восьми, и вот их разделяло расстояние, не превышающее длину человеческой руки. Крыса напряглась и всем телом прижималась к капоту, испытывая огромный страх. Крысолов также был напряжен, но в его напряжении чувствовалась предвещавшая опасность энергия, будто в плотно сжатой пружине. На губах его мелькала тень улыбки.

И вдруг он кинулся на нее.

Он кинулся на нее, как кидается змея. Сделав резкое молниеносное движение головой, он вложил в этот бросок напряжение всех мышц нижней части тела, и я мельком увидел его рот, открывающийся очень широко, и два желтых зуба, и все лицо, искаженное усилием, которое потребовалось для того, чтобы открыть рот.

Больше я ничего не хотел видеть. Я закрыл глаза, и, когда снова открыл их, крыса была мертва, а крысолов опускал деньги в свой карман и плевался, чтобы очистить рот.

– Вот из чего делают лакричные конфеты, – сказал он. – Из крысиной крови, на больших шоколадных фабриках.

И снова то же сочное шлепанье мокрых губ, тот же гортанный голос, та же липкость, когда он произнес слово «лакомства».

– А что плохого в капле крысиной крови? – спросил крысолов.

– Вы говорите так, что противно становится, – сказал ему Клод.

– Ага! Но ведь это правда. Вы и сами ее много раз ели. Лакричные шнурки и батончики – все это делается из крысиной крови.

– Спасибо, но мы не желаем этого слышать.

– Она варится в огромных котлах, кипит и пузырится, ее помешивают длинными баграми. Это один из самых больших секретов шоколадных фабрик, и никто его не знает – никто, кроме крысоловов, которые поставляют им ее.

Неожиданно он заметил, что публика его больше не слушает, что наши лица стали враждебными, покраснели от гнева и омерзения. Он резко умолк и, не говоря ни слова, повернулся и побрел в сторону дороги, двигаясь крадучись, точно крыса, и шаги его не были слышны на подъездной дорожке, хотя она и была посыпана гравием.

Солдат

Ночь была чернее черного, и ему не составило труда вообразить себе, что значит быть слепым; царил полный мрак, даже силуэты деревьев не просматривались на фоне неба.

Со стороны изгороди, из темноты до него донеслось легкое шуршание, где-то в поле захрапела лошадь и негромко ударила копытом, переступив ногами; и еще он услышал, как в небе, высоко над его головой, пролетела птица.

– Джок, – громко сказал он, – пора домой.

И, повернувшись, начал подниматься по дорожке. Собака потянула его за собой, указывая путь в темноте.

Уже, наверное, полночь, подумал он. А это значит, что скоро наступит завтра. Завтра хуже, чем сегодня. Хуже, чем завтрашний день, вообще ничего нет, потому что он превратится в день сегодняшний, а сегодня – это сейчас.

Сегодня был не очень-то удачный день, особенно с этой занозой.

Ну ладно, хватит, сказал он самому себе. Сколько можно думать об одном и том же? Надо ли возвращаться к этому снова и снова? Подумай для разнообразия о чем-нибудь другом. Выбросишь из головы мрачную мысль, на ее место тотчас приходит другая. Возвратись лучше мысленно в прошлое. Вспомни о далеком беззаботном времени. Летние дни на берегу моря, мокрый песок, красные ведерки, сети для ловли креветок, скользкие камни, покрытые морскими водорослями, маленькие чистые заводи, морская ветреница, улитки, мидии; или вот еще – серая полупрозрачная креветка, застывшая в зеленой воде.

Но как же все-таки он не почувствовал, что занозил ступню?

Впрочем, это не важно. Помнишь, как ты собирал каури[41] во время прилива, а потом нес их домой, притом каждая казалась драгоценным камнем – такими совершенными они были на ощупь, будто кто-то их выточил; а маленькие оранжевые гребешки, жемчужные устричные раковины, крошечные осколки изумрудного стекла, живой рак-отшельник, спинной хребет ската; однажды – никогда этого не забыть – ему попалась отполированная морскими волнами, иссохшая человеческая челюсть с зубами, казавшимися такими прекрасными среди раковин и гальки. Мама, мама, посмотри, что я нашел! Смотри, мама, смотри!

Однако вернемся к занозе. Жена была явно недовольна.

– Что это значит – не заметил? – с презрением спросила она тогда.

– Да, не заметил, и все.

– Не хочешь ли ты сказать, что, если я воткну тебе в ногу булавку, ты и этого не почувствуешь?

– Этого я не говорил.

И тут она неожиданно воткнула в его лодыжку булавку, с помощью которой вынимала занозу, а он в это время смотрел в другую сторону и ничего не чувствовал, пока она не закричала в ужасе. Опустив глаза, он увидел, что булавка наполовину вошла в щиколотку.

– Вынь ее, – сказал он. – Как бы не началось заражение крови.

– Неужели ты ничего не чувствуешь?

– Да вынь же ее!

– Неужели не больно?

– Больно ужасно. Вынь ее.

– С тобой что-то происходит!

– Я же сказал – больно ужасно. Ты что, не слышишь?

Зачем они так с ним?

Когда я был возле моря, мне дали деревянную лопатку, чтобы я копался в прибрежном песке. Я вырывал ямки размером с чашку, и их заливало водой, а потом и море не смогло добраться до них.

Год назад врач сказал:

– Закройте глаза. А теперь скажите, я двигаю вашим большим пальцем ноги вверх или вниз?

– Вверх, – отвечал он.

– А теперь?

– Вниз. Нет, вверх. Пожалуй, вверх.

Странно, с чего это нейрохирургу вздумалось вдруг забавляться с пальцами чужих ног.

– Я правильно ответил, доктор?

– Вы отлично справились.

Но это было год назад. Год назад он чувствовал себя довольно хорошо. Того, что происходит с ним сейчас, прежде никогда не было. Да взять хотя бы кран в ванной.

Почему это сегодня утром кран в ванной оказался с другой стороны? Это что-то новенькое.

В общем-то, это не так уж и важно, но любопытно все-таки знать, как же это произошло.

Можно подумать, это она переставила кран, взяла гаечный и трубный ключи, пробралась ночью в ванную и переставила.

Вы действительно так думаете? Что ж, если хотите знать, так и было. Она так себя ведет в последнее время, что вполне могла пойти и на такое.

Странная женщина, трудно с ней. Причем обратите внимание, раньше она такой не была, но теперь-то какие могут быть сомнения в том, что она странная, а трудно с ней так, что и не сказать. Особенно ночью.

Да-да, ночью. Хуже ночи вообще ничего нет.

Почему ночью, лежа в постели, он теряет способность осязать? Однажды он опрокинул ночник, она проснулась и от неожиданности села в кровати, тогда он попытался нащупать в темноте лампу, лежавшую на полу.

– Что ты там делаешь?

– Ночник уронил. Извини.

– О боже! – сказала она. – Вчера он уронил стакан с водой. Да что с тобой происходит?

Как-то врач провел перышком по тыльной стороне его руки, но он и этого не заметил. Однако, когда тот царапнул его руку булавкой, он что-то почувствовал.

– Закройте глаза. Нет-нет, вы не должны подглядывать. Крепко закройте. А теперь скажите – горячо или холодно?

– Горячо.

– А так?

– Холодно.

– А так?

– Холодно. То есть горячо. Ведь горячо, правда?

– Верно, – сказал врач. – Вы отлично справились.

Но это было год назад.

А почему это в последнее время, когда он пытается нащупать в темноте выключатели на стенах, они всякий раз оказываются на несколько дюймов в сторону от хорошо знакомых ему мест?

Да не думай ты об этом, сказал он самому себе. Лучше об этом вообще не думать.

Однако, раз уж мы об этом заговорили, почему это стены гостиной чуть-чуть меняют цвет каждый день?

Зеленые, потом голубовато-зеленые и голубые, а иногда… иногда они медленно плывут и меняют цвет на глазах, словно смотришь на них поверх тлеющих углей жаровни.

Вопросы сыпались равномерно, один за другим, точно листы бумаги из типографского станка.