Чемпионы Темных Богов (ЛП) - Френч Джон - Страница 110

Молчание стало ему единственным ответом.

Хемеллион шел по «Сикораксу», не смея поднять глаз. Лучше было не смотреть на тех, кто бродил по металлическому городу — об этой правде он узнал в считанные часы после того, как оказался на борту.

В первый раз, когда его освободили, он попытался бежать. Из-за серебряных цепей на лодыжках его бег больше походил на неуклюжую хромающую походку, но он бежал до тех пор, пока его легкие не стали гореть. Пробираясь через бронзовые и железные пещеры, он обнаружил высокую фигуру в шафранно-желтой одежде со скрытым под капюшоном лицом. Хемеллион взмолился о помощи, попросил помочь ему найти выход из железного города. Фигура в шафранной одежде не обратила на него внимания. Он поковылял к ней, не прекращая умолять, и схватил за полы одежды. В тот момент он понял, что совершил ошибку. Фигура обернулась. Хемеллион заглянул в тень капюшона прежде, чем успел остановить себя.

Когда он очнулся, его одежда была измазана блевотиной и кровью, в голове и ушах звенело, лицо лежало на кристаллическом иллюминаторе, в котором виднелись мигавшие вдали звезды. В таком состоянии его и нашел новый хозяин.

— Больше ты не попытаешься сбежать, — сказал Санахт, и он был прав. В тех звездах Хемеллион нашел еще одну правду: из железного города был только один выход — смерть.

Серебряные цепи звякнули, когда он ускорил шаг, минуя группку укутанных в желтые мантии кираборов. Машинные ремесленники зашипели и защелкали ему вслед, словно механические птицы. Ни один не осмелился преградить ему путь; некоторые даже ему поклонились, как будто багровая одежда была скорее знаком благоволения, чем рабства.

«Багровый», — подумал Хемеллион, цветов рабов-сервов, тех, кого подпустили к самим легионерам Тысячи Сынов, дабы ухаживать за их доспехами, чистить оружие и выполнять их веления. Наивысшей честью были белые одеяния послушников, но когда он вспоминал изможденных мужчин и женщин, которые пускали слюни от безумия или ползали по полу от ведьмовского прикосновения, то был рад, что никогда не заслужит подобной чести. Для него миновало всего полгода с тех пор, как он оставил свой мертвый мир и отправился в город на небесах, полгода привыкания к новой жизни и забывания о старой. Но сколько времени прошло в реальности, которую он покинул? Этого Хемеллион не знал. Санахт, его хозяин, как-то пытался объяснить ему парадокс времени в варпе, но это объяснение больше походило на безумие, чем на правду. Он не стал просить, чтобы ему растолковали подробнее.

Хемеллион остановился, прежде чем войти в коридор, ведущий в покои хозяина, и втянул сквозь зубы воздух. Он провел рукой по обритой голове и, убрав ее, увидел, что та стала липкой от пота. У него ушло два часа, чтобы добраться с нижних уровней до этого места. На Вохале он мог пройти крупнейший город из конца в конец всего за полчаса. Его ощущение масштабов было одним из самых незначительных, что изменилось в нем с тех пор, как он узрел смерть своего мира.

Хемеллион почувствовал, как внутри нарастает гнев, пока он старался отдышаться. Они отняли все, что он знал, обратили это в ничто одной мыслью. Они даже не предавали его людей мечу. Они просто убили все, что могло поддерживать жизнь, и позволили самой природе стать жнецом. Целый мир умер в пыли, дети вопили от жажды, старухи с голода ели высохшую землю. Хемеллион был там, когда пересох последний колодец, и отчаявшиеся люди попытались штурмовать крепостные стены. Тысяча Сынов сотворила ад, но с того момента, как он заглянул Ариману в глаза, Хемеллион знал, что сделано это было не от великой злобы. Нет, это было частью процесса. Эта правда поддерживала в нем жизнь, поддерживала в сердце ярость, когда они обрили ему голову, облачили в алое и сказали, что отныне и до самой смерти он будет прислуживать убийцам своего мира.

«Я увижу, как они сгинут. Я увижу, как они умирают в руинах своего звездного города. Я отыщу способ».

Он поднял глаза, внезапно осознав, что его помыслы пронизаны ненавистью. Он подавил эмоцию и подождал, пока сердцебиение не замедлится, а мысли не успокоятся. Они были ведьмовского рода, все они. Тысяча Сынов могла видеть его мысли, и если он не будет вести себя осторожно, они учуют в нем вонь измены. Хемеллион шагнул за угол и поковылял к входу в покои Санахта.

С обеих сторон от запертых дверей стояло по воину Рубрики. В глазных линзах под высокими гребенчатыми шлемами горел зеленый трупный свет. Приблизившись к входу, Хемеллион потупил глаза. Он не смотрел на Рубрику, даже от нахождения рядом с ними у него кружилась голова. Ему пришлось подождать всего удар сердца, прежде чем двери отворились и исчезли в бронзовых стенах.

Комната за дверьми могла бы показаться огромной, если бы не фигура, что стояла в дальнем ее конце. Даже без доспехов Санахт заставлял комнату выглядеть крошечной. На небесной синеве его одеяний порхали стайки золотых птичек. Тонкими чертами лица он напоминал Хемеллиону юношу, который в один момент стал взрослым, на нем не было ни единого шрама, пепельно-белые волосы были коротко подстрижены. Он держал в руке свернутый пергамент, еще больше свитков было разбросано по комнате и сложено в углах, погребя под собою черный каменный пол.

Хемеллион медленно поклонился.

«Как когда-то короли и полководцы передо мной», — раздался шепот в его разуме.

Санахт наклонил пергамент так, чтобы свет от парящих в воздухе светосфер упал на него под другим углом. Хемеллион ждал, все еще не разгибаясь.

— Наполни две чаши, — после долгого молчания произнес Санахт. Хемеллион выпрямился. На каменном плинте у стены стоял серебряный кувшин и три серебряные чаши. Чаще всего хозяин звал его почистить доспехи или перенести какой-то артефакт в другую часть корабля. Иногда Санахт вызывал Хемеллиона, а затем отпускал сразу после прибытия. Но легионер никогда раньше не просил Хемеллиона наполнить чаши.

Санахт поднял глаза. Пергамент выпал у него из пальцев и порхнул на усеянный свитками пол. Хемеллион встретился взглядом и со своим хозяином, но тут же опустил взор. Белизну правого глаза Санахта нарушали красные пятнышки, а его зрачок походил на неровную дыру, словно треснувший желток в кровавом яйце. Левый глаз был туманно-белым. Краешек рта Санахта дернулся, но если это было веселье, оно никак не проявилось на остальном его лице.

Хемеллион проковылял к серебряному кувшину и наполнил две чаши. Жидкость, что вылилась из кувшина, была настолько темно-красной, что походила на свернувшуюся кровь. Он принес обе чаши Санахту и протянул их.

Санахт рассмеялся, и звук этот оказался таким неожиданным и глубоким, что Хемеллион едва не выронил чаши. Легион потянулся и принял одну.

— Садись, — промолвил он. Хемеллион посмотрел на чашу, которую все еще держал в руке, затем обратно на полубога. — Садись.

Хемеллион огляделся, прежде чем медленно опуститься на пол. Секундой позже Санахт повторил его движение.

«Словно тигр, свернувшийся под деревом», — подумал Хемеллион. Рот Санахта снова дернулся. Он поднес чашу к губам и осторожно отпил из нее.

— Пей, — сказал Санахт и наклонил чашу.

Хемеллион взглянул на собственную чашу. Он медленно прижал ее к губам и сделал глоток. Жидкость, пахнувшая горячим солнцем и специям, густо растеклась по языку. Он закашлялся, зажмурился и снова посмотрел на напиток. Он почувствовал, как на коже выступает пот. Нечто, что могло бы быть улыбкой, раскололо лицо Санахта.

— Правда, это неприятно, когда твоя воля зависит от другого человека? — низким взвешенным голосом произнес Санахт. — Когда другое существо помыкает тобой?

— Это…

— Мне это знакомо, — оборвал его Санахт. — И я знаю, что ты это знаешь, Хемеллион, король Вохала.

Хемеллион посмотрел на собственное отражение в гладкой поверхности чаши. Он попытался придумать уместный ответ. Он чувствовал себя так, как будто угодил в сон, созданный из детской истории — о человеке, разговаривавшем с улыбающейся змеей.