Союз нерушимый... - Силоч Юрий Витальевич - Страница 24

А это значит, я выбрался.

Или почти выбрался — это мне лишь предстояло узнать.

11

Бойцы из оцепления, разумеется, стреляли мне вслед, но слишком поздно — я уже свернул и скрылся из виду. Радость и яростное желание жить затопили сознание потоком гормонов. Туннель поднимался вверх по широкой спирали, один раз встретилась гражданская «Таврия», спускавшаяся на парковку, где её ожидал сюрприз в виде обозлённых гэбэшников. Водитель таращился на меня из-за прозрачных стёкол, а я скалился, как полный идиот.

Последний виток остался позади, сразу за ним выезд: из полукруглой арки пробивался едва заметный свет раннего утра. Я снова нажал на газ, разгоняясь после петляния, и, разбив в щепки красно-белый пластиковый шлагбаум, вырвался на свободу. Нужно торопиться — Контора просто так меня не выпустит из своих лап, и погоня, скорее всего, уже в пути.

Небо над Москвой светлело — начинался новый день. Покалеченная «волга» неслась по безлюдной утренней Москве, холодный воздух хлестал меня по лицу, а за спиной раздался звук, который я меньше всего хотел сейчас слышать, — сирены. В зеркале появились три машины с синими мигалками на крышах, которые, выстроившись в ряд и перекрыв всю улицу, быстро меня нагоняли. «Чёрные воронки» Конторы неслись на всех парах, стремясь догнать бывшего сотрудника, отказавшегося спокойно занять своё место в крематории.

— Куда теперь? — крикнул я.

— Эм-м-м… — замешкался голос. — Пока не знаю. Давай там, держись, я посмотрю, что можно сделать.

Я выматерился и продолжил «давать», но искалеченная колымага с пробитым колесом никак не могла соперничать с загонщиками в скорости. Из окна средней машины высунулся человек, и в мой багажник, выбив сноп искр, угодила первая пуля.

— Чёрт! — я резко выкрутил руль влево, пытаясь увильнуть от огня, и чуть было не врезался в стоявшую на приколе жёлтую бочку с надписью «Квас».

— До угла! — ожил голос. — Потом налево. Увидишь вывеску «Гастроном» на правой стороне — останавливайся и дуй в переулок.

— И что там? — я сжался на сиденье, искренне жалея, что не могу уменьшиться в размерах. Преследователи приближались, их выстрелы уже вовсю барабанили по корпусу машины. Лопнуло второе колесо — и несчастная «Волга» в маневренности сравнялась с чугунным утюгом.

Домчавшись до нужного поворота, я снова выкрутил руль — и закричал. Мне навстречу летел оранжевый «москвич». Снова заскрежетало железо, но мы, к счастью, не столкнулись, а всего лишь потёрлись боками. Машины были на волоске от удара лоб в лоб, я чётко видел бледное, как полотно, лицо водителя, пронёсшееся на расстоянии вытянутой руки.

Впрочем, всё, что ни делается, — к лучшему. Это небольшое ДТП лишь помогло мне войти в поворот. Вывеску «Гастроном» я увидел сразу: на полутёмной утренней улице синие неоновые буквы горели, как взрыв сверхновой. Резко затормозив, отчего машину развернуло, я выскочил, не открывая дверей, и бросился в полутёмный переулок. Сзади завизжали тормоза, пуля раскрошила асфальт рядом — стреляли по ногам, чтобы не убить.

Я изо всех сил нёсся по заваленной мусором подворотне, зажатой между стенами двух высотных домов. Под ботинками звенели бутылки, шуршал полиэтилен, скрипел пенопласт, влажно чавкали какие-то помои. Только вперёд! Не оглядываясь и чувствуя себя тараканом, бегущим по картонному лабиринту к наживке. Прямая подворотня идеально простреливалась, и потому, я, то и дело спотыкаясь о мусор, старался бежать зигзагами, чтобы между мной и преследователями оказалось как можно больше посторонних предметов.

— В конце разрушенный венткиоск метро. Дырка в земле, короче. Прыгай туда! — приказал Голос.

— Сдурел?! Там же лететь… — возмутился я, но спаситель не дал мне договорить.

— Конечно-конечно. Если такой умный, можешь сам попытаться вырваться из оцепленного квартала!

Я зарычал, увидев перед собой искомые руины. Дополненная реальность услужливо отметила, что вот тут, в обтянутых жёлтой лентой мрачных руинах с ржавой сеткой, находится глубокая дырка, ведущая в самый ад. Надо было решать сейчас. Выбор прост: переломать все кости и, возможно, умереть либо пробежать мимо и умереть уже точно, попав в цепкие лапы бывших коллег. Вся проблема была в инстинкте самосохранения, который умолял ни в коем случае не прыгать туда, где темно и страшно.

Но я прыгнул.

Разбежавшись как следует и чувствуя, как бешено колотится сердце, я направил себя в чёрный провал, как пилот-камикадзе свой самолёт во вражеский авианосец.

— Ах ты ж грёбаный ты… — громко заорал я в предвкушении приземления, и ахнулся вниз, в кромешную темноту.

Я летел полторы секунды и приземлился прямо на спину — очень и очень больно. Но радоваться рано: это был ещё не конец истории. Огромная вентиляционная шахта уходила вниз под крутым уклоном, и я, словно гиря, сброшенная в мусоропровод, ехал, собирая позвоночником все мельчайшие неровности металла, старые ветки и прочий хлам, нанесённый за десятилетия.

Я корчился и матерился, перед глазами мигали целые гирлянды индикаторов опасности, а список сообщений о повреждениях перевалил за сотню, когда я, наконец, проломив очередное хлипкое препятствие, вылетел в чёрную пустоту, шмякнулся на что-то твёрдое и холодное и потерял сознание.

В забытьи было хорошо и спокойно. Я валялся без сознания, но в то же время осознавал какие-то вещи, словно продолжал видеть и слышать. Это было очень похоже на позднее субботнее утро, когда сон уже некрепок, но вставать ещё не хочется. Рядом раздавались какие-то голоса, но они вполне могли мне почудиться: это было бы совсем неудивительно, если учесть все испытания, выпавшие на долю моей многострадальной головы.

Первым, что я ощутил, стал холод.

От него сводило конечности — и, стоило лишь пошевелиться, как мышцы тут же отзывались мерзкой тягучей болью. Ноги, руки, шея, — ныло и стонало всё тело, поэтому пришлось потратить некоторое время, сидя в темноте и разминая ставшие чужими мышцы сквозь одежду. Затем я включил ночное видение, поднялся на ноги и немного попрыгал.

ПНВ не помог, а тепловидение барахлило: я не видел ничего, кроме выщербленных кое-где каменных плит, на которых стоял, но эхо подсказывало, что помещение очень большое. А когда в дополнение к эху запоздало включилась логика, я понял, что не мог оказаться нигде, кроме как в метро.

Позади темнел какой-то провал, и я заметил, присмотревшись, что там стоит вода, подёрнутая плёнкой тины. Из неё торчали всякие коряги и металлическая арматура, на поверхности плавал хлам неопределённой формы. Этот водоём ограничивался облицованной мрамором стеной, и я, когда прошёл немного дальше, разглядел буквы «Ко. сом. льская».

«Да, ну и забрался же я…»

— Эй, Голос в голове! — позвал я. — Эй! Ау… — в пустоте станции мои слова прозвучали странно и страшно. Я не боялся темноты, но сейчас что-то подсознательное и первобытное велело мне заткнуться и пугало картинами кошмарных созданий, лезущих из туннелей и желающих меня сожрать. Нужно было искать выход. Я много раз бывал на этой станции в прошлой жизни и помнил её совсем другой — самой, наверное, красивой во всём московском метрополитене. Яркая мозаика, простор, массивные люстры под потолком.

Поэтому непривычно и жутко было видеть это место таким — брошенным, затопленным, сырым и обветшалым. Дрожа от холода, я брёл, тщательно глядя себе под ноги, но всё равно спотыкался: путь преграждали всякие тряпки и куча бурых трухлявых палок, разлетавшихся в пыль от одного прикосновения. Я шёл, пиная их ногами ради развлечения, но лишь до тех пор, пока не пнул, как мне сперва показалось, детский резиновый мяч. Он перевернулся и отлетел в сторону, звякнула пустая консервная банка — и меня прошиб холодный пот: «мяч» смотрел на меня чёрными пустыми глазницами.

Я глухо застонал. Дурак, надо же, какой дурак! Всё это время я топтал десятки непогребённых тел. Эта станция была настоящей братской могилой: только осознав это и оглядевшись (будто что-то щёлкнуло в голове), я с ужасом увидел вокруг не горы мусора, а последнее пристанище людей, пытавшихся спастись от катастрофы в метро.