Пути Господни (СИ) - Шабельник Руслан - Страница 42

- Как с едой?

К компании присоединились старшины аграриев и медиков – Пол Никитченко и Людмила Мотренко.

- Запасы пока есть, пока… половина моих – арестовано. Если они не выйдут и не приступят к работе…

Недосказанность оборачивалась безрадужными перспективами.

- Они упорствуют, в основной массе, мы применяем, гм, действенные меры, нам казалось, что действенные…

Недосказанность оборачивалась признанием бессилия.

- Вот если бы их лидеры, публично, при всех отказались от взглядов, пример остальным…

Недосказанность оборачивалась бесплотными мечтами.

- Они не откажутся…

Недосказанность вернулась к безрадужным перспективам.

- Отриньте прошлую жизнь. Прошлые неблаговидные, или благовидные поступки, грехи и достоинства. Отриньте прошлое, ибо оно – зло. Сомнения, страхи, воспоминания, которые заставляют страшиться – зло. Отриньте, бросьте их в топку новой, вожделенной жизни. Пусть их огонь распаляет в вас желание перемен!

Мотренко словно продолжала молитву. Глаза, широко открытые глаза смотрели на соратников и не видели их.

- Что, откуда это! – усталым коршуном встрепенулся Сонаролла.

- Речь Учителя, последняя, на Земле, перед отлетом.

И Никитченко подхватил эстафету медика, а за ним Гвана и Морозов…

- … сожгите вещи. Напоминающие о зле, они – зло! Не раздавайте, раздав их – умножите зло. Сожгите! И обновленным, очищенным, свободным начните новую жизнь! Жизнь, о которой вы так долго мечтали!

С каждым словом, каждой фразой морщины на лице Сонароллы разглаживались, оно светлело, озаряясь сиянием истинного знания. Знания, ниспосланного свыше.

***

Уважаемый Великий Пастырь, нижайше довожу до вашего высокого сведения, что Трибунал – сплошь гнездо еретиков и саботажников. На мои неоднократные доклады о еретических наклонностях моего соседа Рустама Кекуле – цех пластмасников, они никак не реагируют. Более того, не иначе в издевательство, прислали ко мне какого-то медика, по виду – еретика, чтобы он прочитал мне лекцию о болезни – лунатизм. Скверна и ересь пустила корни в самое лоно Матери Церкви. Никому нельзя доверять. Вполне возможно – остались только Вы и я. Дабы послание не попало в нечестивые руки, отношу его лично и подбрасываю под дверь.

С уважением, Леопольд Нульсен – преданный и верный сын Матери Церкви и Великого Пастыря.

Он помнил этот Майдан, он помнил этот помост.

В дни субботних Благодарений на главной площади Ковчега было не менее людно. Как и тогда, обилие радостных глаз, шумные приветствия, общение, которое норовили продолжить за столами с едой и – самое главное – выпивкой. Как и тогда – люди приходили семьями.

На этом сходство заканчивалось.

Обилие портретов Учителя, его собственных, стилизованных до потери сходства с оригиналом портретов резало глаз. Возгласы «Слава!», сопровождаемые ритуальными жестами. Важные представители Армии Веры, нетерпеливо постукивающие дубинками по раскрытым ладоням. Толстые прутья решеток, отделяющие Майдан от проходов, или проходы от Майдана. Он чувствовал себя заключенным, которого после длительной отсидки выпустили на прогулку. Иллюзия свободы, ограниченная колючим забором лагеря.

- О-о-о!

Шевеление и множественные крики в дальнем конце Майдана привлекли внимание.

- Что там?

Верные последователи, истовые ученики окружали Учителя плотным кольцом, окончательно усиливая сходство с лагерем.

- Адам Пушкин.

- Адам Пушкин? – знакомое имя. Имя из прошлого.

- Да, старик, якобы видевший Учителя живьем.

Теперь он вспомнил, да и как мог забыть. Адам – первый ребенок Ковчега. Он присутствовал при его рождении. Он и Ганнибал – отец мальчика. Сильный мужчина, прижатый криками маленькой рожающей женщины.

Черные мускулистые руки обхватили курчавую голову…

Как же давно это было!

В прошлой жизни.

И вот она – связь времен, имя, лицо из прошлого.

- Чудо, что мальчик жив!

Он сам не заметил, как произнес фразу вслух.

Верные последователи истолковали по-своему.

- Старику больше ста лет – песок сыпется. Последние годы врачи не выпускали его из палаты, а тут… на праздник.

- Ха! Наверное боятся – до следующего не дотянет.

- Я хочу увидеть… посмотреть…

- Учитель, это не совсем…

- Я увижусь с ним!

Он помнил его – кофейный младенец с любопытными глазищами-пуговками.

Конечно, младенца давно нет. Эммануил знал – старость не красит, но то, что увидел перед собой… мумия, пергаментная мумия. Мысли, чувства, воспоминания давно покинули это бренное тело. Лишь душа, крупица жизненной силы возрастным склерозом, стараниями врачей отчего-то задержалась дольше обычного.

И комар имеет душу.

Душа не есть личность.

Ибо личность давно умерла.

Трясущаяся голова на дряблой шее, бездумные глаза, возможно, просматривающие картины прошлого, возможно, обозревающие воронки царства смерти, но определенно не настоящее.

Люди подходили к мумии, дотрагивались до костлявой руки – пока живым мощам, и тихо отходили. Наверное, просветленные.

Эммануил не смог сдержаться. Назойливо шипели верные последователи. Подошел, дотронулся… заглянул в глаза.

- Адам, ты…

Проблеск воспоминания, искорка узнавания… безжизненные зрачки смотрели сквозь него, наблюдая недоступное, но никак не Эммануила.

Подталкиваемый нетерпеливыми паломниками, он тихо отошел.

Не узнал.

Он здесь чужой.

Чужой этому миру, этим людям, этому Ковчегу, и даже портретам на стенах отдаленно напоминающим оригинал.

- Он, это он!

Истошный вопль женщины взрезал ткань воспоминаний.

Женщина указывала на него.

Неужели узнала?

Неужели кто-то сопоставил портреты и смиренного паломника?

- Это он!

Ученики недоуменно вращали головами.

- Он, он! – кричала женщина. Вокруг Эммануила начало образовываться кольцо. – Я узнала! Еретик! Детоубийца!

«Что за?..»

Кольцо уплотнилось. Кольцо учеников.

Вернее, попыталось уплотниться.

Широкие спины умело оттеснили последователей Эммануила, другие спины умело скрутили их. Повалили на пол.

Кто-то предпринял попытку скрыться. Окружающая толпа спрессовалась до плотности монолита.

- Еретик!

- Детоубийца!

- Учитель, беги! – кричал с пола молодой человек. Вьющиеся волосы слиплись от пота, в глазах полыхало пожарище фанатизма.

Он не сдвинулся.

Не мог.

Не хотел.

Крепкие руки уже держали его.

Что Эммануил, Учитель испытал в данный момент?

Облегчение.

Саша Гайдуковский со товарищи выстаивали длинную очередь к цветастой карусели. Крики на противоположном конце Майдана на мгновение заглушили звуки праздника.

Что за?..

Снова дают пряники?

Вкусные пряники с начинкой!

Или началось представление?

Побежать!

А как же карусель – очередь почти подошла…

Дети терзались и мучались.

Им было тяжело.

***

Я стар, родилось от меня двенадцать сыновей, а от каждого из них по тридцать дочерей, и каждая сиреной воет. Кто я?

(Год)

Из сборника «Устное народное творчество»

Серый пластик стен.

Тусклый свет ламп.

Из мебели – кровать со старым матрасом, привинченная к полу.

Вместо дверей – решетка.

Что раздражало больше всего – охранник. Солдат Армии Веры, поминутно дефилирующий перед дверьми.

Юра попытался сложить строки, описывающие его состояние, мерную поступь армейских подошв… рифмы, предатели-рифмы в страхе бежали его головы. Счастливые. Рифмы не удержишь решетками.

Жалел ли он о своем поступке. Может… немного, хотя зарвавшихся священников давно следовало поставить на место.

Кому как не им – техникам. Единственным, способным разговаривать с церковниками на равных!

Единственно о чем Юрий Гопко действительно жалел – Рената не видела его в тот момент. Момент триумфа!

Куда подевалась девушка?