Карл XII. Последний викинг. 1682-1718 - Цветков Сергей Эдуардович - Страница 1

Сергей Цветков

Карл XII. Последний викинг. 1682-1718

(Исторические портреты)

ОТ АВТОРА

Вольтер называл этого человека самым удивительным из людей.

У него в самом деле удивительная судьба – прижизненная и посмертная.

Карл XII оказал сильнейшее влияние на пути развития как шведской, так и российской истории, не говоря уже о Польше, Саксонии и Дании. Для Швеции его правление ознаменовало наивысший взлет «великодержавной» идеи, а гибель привела к постепенному отказу от империалистических амбиций. Россия в ходе войны с Карлом XII была поставлена перед необходимостью реорганизовать всю систему государственных и общественных отношений, а победа в Северной войне сделала ее полноправным членом тогдашнего европейского сообщества.

Таким образом, Карл XII, одно время всерьез угрожавший самому существованию Российского государства, казалось, должен был бы привлечь к себе пристальное внимание российских историков. Однако этого в силу каких-то непонятных причин не произошло. До сих пор в российской исторической литературе отсутствуют труды, целиком посвященные его личности; некоторые стороны его деятельности освещаются в основном только в связи с украинским походом и Полтавским сражением. С XVIII века почти не сдвинулся с мертвой точки перевод на русский язык шведских источников, относящихся к этой эпохе.

Между тем в Европе Карл XII был и, пожалуй, остается одним из самых популярных исторических деятелей, избалованных постоянным вниманием историков. Прежде всего это относится, конечно, к Швеции, где с конца XVIII века поэты-романтики, обратившиеся к национальной старине, к глубинам народной жизни с ее безыскусной поэзией, открыли красоту скандинавских саг. Поразительное духовное родство Карла с древними витязями пробудило их интерес к личности короля, который в свой эпикурейский век, казалось, возродил идеал героя старинных преданий. Так, Э. Тегнер, творец эпического «Фритьофа», называл Карла «величайшим сыном Швеции» и воспевал его соратников (поэма «Аксель»). В свою очередь и лучшие историки Швеции позапрошлого века были одновременно замечательными поэтами – отчасти, может быть, потому, что цензура долгое время не допускала ознакомления с достоверными историческими источниками, особенно касавшимися гибели Карла XII: их труды о Карле XII содержали, наряду с историческими фактами, немалую долю поэтической идеализации его личности, что нередко мешало им правильно определить его место в шведской и европейской истории. Например, знаменитый историк Гейер, автор замечательной баллады «Викинг», ставил Карла XII в один ряд с королем Густавом Адольфом и Карлом Великим. Это соединение усилий поэзии и истории привело к тому, что Карл XII стал первым шведским королем, чей день рождения отмечался как национальный праздник.

В остальной Европе, за редкими исключениями, господствовали противоположные взгляды на личность Карла XII, сохранившиеся почти без изменений до наших дней. Особенно яростно накинулись на него представители той исторической школы, которая рассматривала историю с точки зрения разума, гражданского благоденствия, демократии и морали. Эти ученые не скупились на бранные эпитеты и уничижительные оценки. Российский историк Шлоссер, например, писал, что страсть Карла XII к необычайному более прилична сумасбродному английскому охотнику за лисицами, чем разумному полководцу и государю. А его коллега немецкий историк Роттек, признавая, что «энергия и отвага Карла, если бы они управлялись разумом, сделали бы его величайшим воином, а если бы сопровождались гуманностью и любовью к гражданам – лучшим государем», прибавлял: «Нельзя, однако, отделаться от неудовольствия, даже отвращения к монарху, который ровно ничего не уважал и не любил так, как лагерь и победу, для которого государство было только арсеналом, а народ – жнитвой солдат, который был равнодушен ко всякому благоденствию граждан, чужд всякой гражданской добродетели, с негодованием относился ко всякой мысли о гражданской свободе и который не считал падение своего отечества, даже разорение целого материка, слишком дорогою ценою для удовлетворения солдатской похоти… При невыносимом военном разорении, которое он принес всему северу и востоку, при неизлечимом бедствии, в которое он поверг свое отечество, Карл сделался полезен человечеству только тем, что доказал особенно ярким примером, как гибелен абсолютизм и как плачевно состояние народа, рассматриваемого по имущественному праву как вещь и слепое орудие и не имеющего относительно своего государя ни голоса, ни самостоятельного права». В последнее время к этой точке зрения на Карла XII не прочь примкнуть и некоторые шведские историки, как, например, Энглунд, который проводит прямую связь между полтавской катастрофой и нынешним благосостоянием Швеции, отказавшейся от претензий на роль великой европейской державы.

Не желая давать здесь какие бы то ни было оценки личности Карла XII и не покушаясь на право читателя сделать собственный вывод из прочитанного, отмечу лишь, что критика, опирающаяся на современные ей представления о долге и морали, попросту отказывает монарху в праве быть человеком своей эпохи, если не человеком вообще. Такой взгляд превращает историю в бессмысленный, отвратительный ряд деяний и событий, в «скучную сказку, рассказанную идиотом» (Шекспир), надрывающую сердце добродетельных профессоров своим совсем не добродетельным концом. Конечно, было бы замечательно, если бы фараоны ввели в Древнем Египте демократию, Нерон принял христианство, Иван Грозный отменил крепостное право, а Ленин проникся общечеловеческими ценностями. Но даже если историк испытывает антипатию к историческому деятелю, его задача остается все той же – не сетовать на то, что он не стал образцом добродетели, а показать, почему он стал именно таким, каким мы его вольны любить или ненавидеть.

Думаю, что, говоря о личностях, подобных Карлу XII, мы сталкиваемся с вопросом о допустимом соотношении истории и поэзии в труде историка. Вспомним, что и история когда-то была одной из девяти муз, от которой ждали правды и поучения. Но самое плодотворное поучение достигается посредством создания живого образа. Вряд ли можно считать случайностью, что шведский народ, как, впрочем, и любой другой, забывает о темных сторонах личности своего героя и хранит в памяти все чистое и благородное, что было в нем; и нельзя ставить в укор историкам стремление поддержать в своем народе этот порыв к подражанию геройской доблести своих предков. Идеализация хороша и неизбежна в национальных рамках. Однако и реализм – не одна только «трезвая проза». Вальтер Скотт да и Лев Толстой реалистичны и поэтичны одновременно. Поэзия войны, ибо те войны еще вдохновляли поэтов, поэзия военного быта, военного братства были знакомы не только литературным героям вроде Айвенго и Николая Ростова, но и реальным людям, которых никак нельзя причислить к кровожадным безумцам и извергам. Для примера приведу лишь имена, хорошо знакомые российскому читателю, – Державин, Суворов, Жуковский, Денис Давыдов, Пушкин, Николай Гумилев. Все они знали, что «есть вдохновение в бою», и знали не понаслышке.

Таким образом, признавая тот факт, что идеализация образа Карла XII была следствием вполне законного, хотя и одностороннего взгляда на его личность, отдадим должное и тем историкам, которые увидели в нем одну карикатуру, злую и жестокую: сама личность Карла допускает возможность обеих трактовок, в ней парадоксальным образом уживаются и карикатура, и геройство.

В чем же дело? Где следует искать причину и разрешение этого противоречия?

Пытаясь ответить на эти вопросы, я не преследовал цель написать биографию в собственном смысле этого слова. Скорее я предлагаю взглянуть на личность и деятельность Карла XII с иной, возможно, несколько необычной точки зрения, которая, кажется, прошла мимо внимания крупнейших биографов шведского короля.

Название книги – не метафора или не только метафора. Я убежден, что скандинавская древность является ключом к психологии Карла XII. Изучая его личность, его характер, его жизнь, я столкнулся с многочисленными примерами, которые действительно показывают и доказывают связь деятельности Карла XII с военными традициями викингов, обнаружил сходство его психологии с мироощущением героев древних саг. Эти примеры убедительно демонстрируют сознательное подражание монарха эпохи «просвещенного абсолютизма» суровым доблестям своих предков.