Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М. - Страница 54

Перед фонтаном стояла дама… Я испытал шесть разновидностей стыда, когда понял, что ошибся, и десять разновидностей приятной дрожи, когда понял, что остался не только я. Она не походила на дам, которых я видел прежде. На ней было красное платье вроде мешка с дырками для рук, и она танцевала. Но не это было странным. В Аджанабе всегда имелось множество танцоров, певцов и так далее. Дело в её руках, точнее говоря, руках и волосах, но без рук волосы меня бы так сильно не удивили. У неё не было пальцев – их заменяли обычные смычки, прикреплённые к суставам, из которых должны были начинаться её пальцы; полоски кожи охватывали её руки до самых плеч, чтобы смычки крепко держались на месте. Когда дама танцевала, двигаясь быстро и легко, её чёрные волосы, длинные, густые и жёсткие, как струны из кишок, разлетались во все стороны, и я клянусь – она играла на собственных волосах обеими руками, по пять смычков на каждой, и вертела головой туда-сюда, чтобы изменить длину струны, как скрипач, жмущий на лады. Босыми ногами она отбивала такт по брусчатке, на каждом пальце имелось по медному кольцу.

Я стоял и слушал её музыку, быструю, жутковатую и красивую.

Когда она ненадолго перестала играть гаммы, чтобы смазать смычки, я кашлянул:

– Я думал, все ушли.

Женщина вскинула голову: её глаза под торчащими прядями волос зеленели как пальмовые листья.

– Не все, – лукаво сказала она. – Кое-кто из нас никогда не уйдёт.

Я посмотрел на дома-ульи. Действительно, тут и там из круглых окон выглядывали лица, явно удивлённые тем, что девушка-скрипка больше не играет.

– Меня зовут Аграфена, – сказала она и очень осторожно вложила свои смычки в мою огромную ладонь. – Я песня Аджанаба. И всё ещё здесь, как и они.

– Но кто они?

Женщина развернулась на пятках, и её волосы опять взметнулись.

– Мы те, кто так сильно полюбил этот город, что решил держать его за руку, пока он умирает, и посмотреть, каким он станет по ту сторону. Мы остались, чтобы запомнить его смерть, каждый по-своему: мы – это художники и каллиграфы, поэты и певцы, танцоры и скрипачи, скульпторы и акробаты, ювелиры и жонглёры, стеклодувы, мимы, ораторы и мастера игрушек, романисты и мозаичники, изготовители масок и актёры. Мы описали, нарисовали, воспели и высекли смерть города в камне и обнаружили, что теперь, когда исход толпы свершился, как свершается падение дерева, для нас здесь всего достаточно – мы точно грибы и мхи, пауки и светляки. Танцоры втаптывают семена в землю в наших маленьких городских садах, а морковки с ежевикой хватит, чтобы прокормиться. Укротители львов сочли маленькие стада коров до нелепости лёгкой работой, и мяса хватает, чтобы насытить наши желудки. Мы берём пустые дома и квартиры, гостиные и комнаты отдыха, их более чем достаточно… В Аджанабе осталось очень мало запертых дверей. Пустой город похож на рай, теперь здесь заканчиваются все Встречи. Есть даже винодел, который остался ради вина из последнего урожая – знаменитого кардамонового вина; теперь им наслаждаемся только мы.

Я повесил голову.

– Тогда я в печали, Аграфена, ибо я остался, но мне не известно ни одно искусство, кроме измельчения паприки и резки ванильных стручков. Я ничего не могу дать новому Аджанабу, кроме своих размеров, а они тут не к месту.

Женщина склонила голову набок, словно прикидывая, подойдёт ли мне новая пара обуви.

– Бедняга Симеон! Наш последний гигант! Если хочешь и любишь город, я знаю, что ты можешь для него сделать. И это посложнее всех наших трюков.

Сказка о Клетке из слоновой кости и Клетке из железа

(продолжение)

– Она мне сказала, – проговорили Великие Врата многозначительно, – что теперь, поскольку в Аджанабе не осталось многочисленных законов, шатавшихся по улицам, и богатства, которое можно выменять на оружие, если понадобится, рано или поздно придут те, чьей целью будет не жонглирование или пение. Они принесут с собой яркие и острые штуки, мечи и стрелы, многое другое. – Он пристально глядел на меня латунными глазами. – Она попросила меня напрячь все свои силы и окружить собой город, чтобы ему ничто не угрожало. Я переживал за свою кожу, потому что во время сумятицы все эти острые штуки, несомненно, полетят в меня, и тогда получится не очень хорошая стена. Но она успокоила меня своими сладостными смычками и призвала к себе каменщиков, кузнецов и дубильщиков, поручила им окружить моё тело со всех сторон красным камнем, латунными скобами и кожаными ремнями, чтобы вышли настоящие Врата и мне никто не навредил.

Я отправился за город и поцеловал его самые высокие башни, изогнул ноги и потянулся вверх, сквозь свои рёбра, так далеко и высоко, как только мог, пока мои голени не встретились, а голова не отбросила тень на внутренний двор, и пеликаны уронили рыбу в солёное море от удивления, увидев на своём пути гору. Тогда я скрестил руки и закрыл Врата Аджанаба, ибо теперь я и есть они, а никакой не Симеон.

Я прикусила губу:

– Но если внутри только художники…

– Их всех перебьют. У нас есть оружейник – старая водяная крыса, что живёт на чердаке с протекающей крышей, где десятки пустых доспехов стоят вдоль стены, – но что значат десятки против вашей орды? – Его улыбка была жёсткой и жестокой. – Однако не беспокойтесь, древние духи! Ни один меч не пройдёт сквозь мои пальцы, они останутся в безопасности. Аджанаб о них позаботится.

– Я не хотела приходить, – мрачно пробормотала я. – Меня не спросили, просто выдернули сюда и сунули чашку бренди в руки.

– От этого нам вряд ли станет спокойнее, – пропыхтели Врата.

Я вертела на пальцах огненные кольца. Что-то во мне жаждало увидеть извилистые улицы Аджанаба и услышать, как смычки Аграфены играют на её волосах. Я была королевой всего день и видела только собственный дом. Я не хотела бросать факел в это место, как не хотела слышать, что Кашкаш был плохим или что меня выбрали королевой лишь из-за моих длинных волос.

Вдруг я протянула руку и схватила массивный каменный палец Врат, казавшийся в моих руках длинной храмовой колонной.

– Впусти меня! – взмолилась я. – Позволь мне увидеть город. Возможно, я смогу уговорить их уйти. Может, если я найду эту нелепую сердоликовую шкатулку, они заберут её и уйдут, обрадуются, что никому не нужно погибать в битве?

Врата подозрительно прищурились, их латунные глаза подёрнулись ярь-медянкой.

– Откуда мне знать, что ты не замышляешь что-нибудь нехорошее? Ты джинния. Я бы скорее доверил своего мула изголодавшемуся крокодилу, чем джинну.

Мои щёки вспыхнули.

– Откуда мне знать, что гигант не раздавит меня двумя пальцами, потому что у него в ухе жужжит муха? – Я погасила свой огонь. – Ладно, ты же видишь, как я молода. Я стала королевой только вчера, ничего не знаю об этом месте и этой войне. Впусти меня, и я попытаюсь найти то, что им нужно; принести желаемое без кровопролития. Если я лгу, пожелаю, чтобы всё стало по-прежнему. И пусть Кайгал провалится в преисподнюю!

Врата нахмурились; у губ пролегли глубокие морщины, заполненные глиной.

– Я тебя впущу. На одну ночь. Ты должна быть у моих пальцев к рассвету, иначе я тебя не выпущу, и ты убедишься, что актёры и певцы частенько занимаются куда более неприятной работой, а мастерства им не занимать. Никто из тех, кто успел пожить в старом Аджанабе, не расслаблялся ни на миг.

Я порывисто кивнула.

– Поклянись своим королём, владыкой желаний, поклянись Кашкашем Гордым и его дерзкой бородой, и я тебе поверю, – проворчал он.

Я могла так сделать, но клятва теперь ничего для меня не значила. Я медленно стиснула ручки серебряных корзин на своих бёдрах и сказала:

– Клянусь его именем, но также Корицей-Звездой, Змеёй-Звездой и Семью Сёстрами.

Он неохотно кивнул и раздвинул указательный и средний пальцы, открыв щель, достаточную для того, чтобы я собрала свой дым и просочилась внутрь.