Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М. - Страница 39

– Что ж, я с радостью покажу ему, как всё работает!

– Уверена, он будет вам благодарен, мой господин… Вы так щедры, что женитесь на его сестре и показываете ему такие чудеса! Он несомненно щедро вознаградит моего господина. Мой брат обладает недюжинным дипломатическим талантом – проводит ночи размышляя о судьбах народов и правителей и в совершенных залах своего разума перемещает их так же искусно и уверенно, как фигурки шатранджа [20]. Он размышляет так часто и усердно, что я собственными глазами видела, как из его головы идёт пар, словно из чайника. Когда вырастет, он станет великим султаном и навсегда запомнит восхитительное пение птиц моего господина.

– Твой голос слаще всех моих птиц, вместе взятых.

– Не думаю, что он слаще всех ваших жен, вместе взятых.

Тут она зашла слишком далеко: напомаженный и надушенный лик жениха омрачился. Она кашлянула, призвала девичий румянец и снова опустила глаза к тарелке. На золоте виднелись потёки гусиного жира, и у неё не было аппетита. Где-то далеко, на отдельном большом столе громоздилась пятнистая жирафья шея, которая оказалась жирной и сладкой, будто костный мозг: желудок Динарзад отказался её принимать. Из-под салфетки блестели сапфиры. Она потянула за нить и вздрогнула от звука.

Когда ночь завершилась, её шея болела от того, что пришлось всё время держать голову опущенной. Динарзад отправилась в комнату на вершине башни и, отыскав там плащ, сложила его пополам, потом ещё раз. Он был красный, прокрашенный несколько раз, пока не стал таким тёмным, что называть его красным в сравнении с другими красными было всё равно, что называть солнце ярким по сравнению с лампой. По краям он был обшит оленьей кожей, привезённой из какой-то далёкой страны, где водились косматые олени с толстыми шкурами. В нижней части шла бахрома из чёрных волчьих хвостов. Это был самый простой, наименее украшенный плащ из всех, что у неё имелись. Она медленно запихнула его в мешок брата, а с ним и перламутровую птичку.

– Не знаю, откуда это, – сказал мальчик. – Я точно его не брал. Ты мне запретила.

Девочка провела пальцами по ткани, мягкой как чернила. Волчьи хвосты болтались над её маленькими руками, и олений мех топорщился на капюшоне.

– Ничего страшного, раз ты его взял.

– Не брал я его! Я взял перепелиные яйца и коричные леденцы! Сегодня подавали гусятину… мне показалось, что её брать не следовало.

Девочка немного подумала и решила, что, если он не мог разобраться в том, что тикало и жужжало в голове его сестры, ей не стоит и пытаться. Она развернула плащ, и мальчик помог ей накинуть толстую тяжёлую ткань на худые плечи. Олений мех покалывал кожу, вызывая странное волнение: что-то сродни острому вкусу гладкого коричного леденца во рту. Девочка слегка улыбнулась, ощутив зубами холод. Когда она расправляла складки, стоя на берегу озера, чья вода была усеяна листьями и утиными перьями, ей в ладонь упала птичка. Она с любопытством посмотрела на мальчика, но он лишь покачал головой. Она потянула за нити из сапфиров и топазов, перламутровая птичка открыла свой замысловатый клюв и издала громкий, чистый звон, словно самый маленький церковный колокол в мире.

Девочка рассмеялась.

Сказка о Переправе

(продолжение)

Семёрка сошел с причала на влажный пляж. Идиллия уже оттолкнулся шестом и начал удаляться, хвосты ящериц то и дело мелькали под его плащом. Молодой человек пошел вдоль берега, осторожно ступая и стараясь не смотреть вниз, так как пляж был покрыт не серой галькой, как казалось с воды, а тысячами закрытых глаз, серебристо блестящих и влажных, открывавшихся, когда он на них наступал, и глядевших с укором. Они всё время плакали, и их слёзы смешивались с озёрной пеной в солёных волнах.

Семёрка сжимал свой пустой рукав и не смотрел вниз, хотя его желудок скручивало с каждым влажным и податливым шагом. Он облегчённо вздохнул, когда пляж из глаз уступил место серой глине и остовам листьев, вокруг вырос хилый лес из облезлых берёз, лиственниц и кривых дубов. Ни один лист не трепетал на унылом ветру.

Однако Семёрка не знал, где её искать. Он бродил по лесу и не слышал птичьего пения, не видел оленей, жующих жёлуди, не замечал торопливых мышей. Не было солнца, и он не знал, куда идёт… однако всё равно шел. Он замёрз и окоченел от сырости, которая ползла по нему, словно пара ящериц.

– Что ты натворил, глупый старый калека?

Голос раздался ниоткуда: серо-белый лес вокруг него был пуст и недвижен. Но голос был знаком – хорошо знаком.

– Темница, где ты? – шёпотом спросил он.

Одно из деревьев – старый кривой ясень – повернулось, и это была его Темница. Её коричневые волосы от сырости прилипли к шее, глаза были широко распахнуты, и в них стояла печаль. То, что осталось от платья, выцвело и прилипло к телу. Семёрка побежал к ней… А кто бы не побежал? Он побежал к ней, и она обняла его за шею, уткнулась лбом в изувеченное плечо.

– Зачем ты пошел за мной? Как ты вернёшься назад, глупый мальчишка? – уныло проговорила она, качая головой.

– Я пришёл спасти тебя, – сказал он, изумлённый и смущённый. – Мы ведь всегда так делаем, разве нет? Мы спасаем друг друга.

Темница оттолкнула его:

– Мне не нужно, чтобы ты меня спасал! Ты хоть понимаешь, чего мне стоило сюда попасть?

– А ты хоть понимаешь, чего мне стоило тебя найти? – взорвался Семёрка.

Темница повернулась на пятках и выставила свою древесную сторону, рябую и окаменевшую… и гладкую, без хвоста. Он её не увидел, потому что теперь она полностью была деревом, без хвоста с милой кисточкой.

– Я заплатила плотью паромщику и его жутким ящерицам. Наверное, ты тоже? Ты потратил последнюю дхейбу, чтобы попасть сюда? Чтобы спасти меня?

– Не последнюю.

Глаза Темницы полыхнули, и её кожа слегка порозовела от гнева, перестала быть серой. Она набросилась на него, чуть не сбила на лесную землю и поцеловала с такой яростью и жестокой силой, что он едва не задохнулся. В холоде и тумане её рот был горяч, они стукнулись друг с другом зубами. Темница прокусила ему губу и отпрянула, её рот был в его крови, алой на сером.

– Ты этого хотел, да? Благодарного поцелуя спасённой девы? Её милую ручку в своей? Глупый взмах коровьих ресниц? Ты такой же, как сын мельника!

– Нет! Темница, я никогда такого не желал, ты ведь знаешь!

– А почему нет?

Она пронзительно и горько рассмеялась. Семёрка посмотрел на неё глазами полными слёз; его спина бессильно согнулась, а рукав повис.

– Некоторые вещи невозможно забыть, – прошептал он. – Скажи, что ты видишь, когда смотришь на меня? Скажи, что видишь мужчину. Скажи это!

Темница съежилась, на её лице появилась уродливая гримаса. Теперь она выглядела гораздо старше: жёсткая и суровая линия челюсти, совершенно иное лицо – ни следа от ребёнка, чей призрак в ней жил.

– Кости, – прошипела она. – Я смотрю на тебя и вижу кости, кости и монеты.

– Знаю, – Семёрка снова потянулся к ней, и она позволила себя обнять, дрожа как пойманная лань. – Ты спасла меня, моя единственная подруга. Я должен был тебя спасти. Должен был.

– Я пришла сюда по своей воле! Должна была прийти. Я отправилась к озеру…

– Знаю! Я тоже! Ты видела её?

– Да! Она была такая красивая, и у неё такое мрачное лицо…

– Ты испугалась?

– Нет, ох, да… А ты?

– Конечно! Ты это сделала?

– Мне пришлось! Ты…

– Да… Тебя стошнило?

– Нет, но я едва сдержалась, когда она порезала меня, чтобы наполнить свою миску…

– Столько красного! Всё как…

– Как тогда. Да.

Они смотрели друг на друга, улыбаясь легко и печально.

– Хочешь об этом поговорить? – спросил Семёрка, вдыхая дикий запах её волос.