Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М. - Страница 30

Тальо обнял Иммаколату, стал гладить её всклокоченные волосы. Я не слышала, что он шептал ей на ухо, но видела, как снова ярко блеснула кровь и как он вытер её слёзы. Чайная девушка отпрянула, и на её лице появилась прежняя знакомая улыбка.

– У меня есть для тебя последний подарок. Крови в нём столько же, сколько всего остального.

– Мне ничего не нужно. Только чтобы ты осталась.

Она попыталась рассмеяться, но звук получился некрасивый – будто лопнула струна на виолончели.

– Прошу тебя, любовь моя, перестань. Я нужна ей. – Одалиска отбросила волосы на спину. – Я сделана из чая, не забыл? Растворюсь в бескрайних водах, и всё. Благодаря этому я могу сделать то, чему подивился бы любой участник Встречи. Подойди ближе, мой дорогой газелли, и прыгни в моё ухо.

– Что? – Тальо вздрогнул. – Не говори глупостей!

Она рассмеялась.

– Я всего лишь чай… Разве ты не можешь прыгнуть через куст чая? Прыгни через меня и выйди с другой стороны. – Иммаколата подошла к Тальо, взяла его лицо в ладони и поцеловала веки. – Милый мой пастух, моя овечка, так ты сможешь войти в меня, и всё будет как если бы ни один из нас ничего в жизни не терял.

Они прижались друг к другу лбами. Я слышала его рыдания, будто доски разлетались в щепки под ударами бронзового топора. Но он отпрянул и, к моему удивлению, поныне не ослабевшему, разбежался и прыгнул в ухо Иммаколаты.

Сказка о Двенадцати Монетах

(продолжение)

– Он вышел из неё, с ног до головы одетый в зелёное, как было до гарема и как всегда одеваются газелли. Его пряжки ярко блестели и шапка была мягкой, словно нос мула. Но теперь, смотря на зелёное, он видит не приятную долину и беззащитный костёр, а её листья. «Траурные одежды» – так он называет зелень молодых чайных побегов. Тальо не снимает одежду её тела и тем самым, я думаю, всё время пребывает внутри неё.

Они вошли в реку вместе, рука об руку; по пояс погрузились в бурлящую ледяную воду. Иммаколата повернулась к своему евнуху и улыбнулась, слёзы текли по её щекам, как сливки на богатый стол. Она протянула руку и грациозным движением вытащила у него из-за уха мерцающий серебристый лист.

«Разыщи Остров Мёртвых и доставь туда моё семя. Знаю, ты сделаешь это ради меня; я знаю это так же хорошо, как линии на своей ладони или волосы на голове. Отправляйся в мир и уведи меня из него. Вот моё сердце… носи его с собой. Во тьме я буду видеть тебя в своих снах – ты почувствуешь это во вкусе моего чая и в том, как мои башмаки будут касаться твоей кожи».

Иммаколата растворилась в воде – медленно, точно сахар. Её тело рассыпалось, превратившись в ворох коричневых листьев, осевших на поверхности ручья. Течение словно замерло на миг, и она стала большим кругом из листьев, расплывшихся в разные стороны, посреди которого стоял одетый в зелёное Тальо. Затем вода всё унесла прочь…

Мы с Темницей глядели на мантикору, разинув рты, как два дурачка. Сидели в завитках её хвоста, а большое красное чудовище закрыло блистающие глаза и начало тихонько петь низким голосом, будто деревянная флейта и бриллиантовая труба запели дуэтом. Она не солгала о своих песнях… Мы заливались слезами от прикосновений её голоса, от потерянных и пронизанных печалью нот, напоминавших невидимые руки. Этот голос поведал о том, какой красивой была Иммаколата, когда плыла вниз по течению, и как Гроттески страдала, слыша протяжный плач и крики Тальо на пустынном берегу.

Наконец она сомкнула свои кривые челюсти, и мы постепенно пришли в себя.

– Нас обоих бросили наши возлюбленные чудовища. Казалось правильным исполнить их желания вместе, поэтому сначала мы отправились на Остров Мёртвых.

– Вы нашли его? – спросил я, затаив дыхание.

– Нет, – коротко ответила она. – И теперь моя очередь. Мы отправляемся в Аджанаб, где я буду петь для моей девочки под каждым окном, пока она не покажется в одном из них, рассыпая чёрные бусы, и не позовёт меня наверх.

Громадное чудище посмотрело на нас с вызовом, сжав челюсти, насколько это представлялось возможным. Мы быстро свернулись калачиком у бока мантикоры; той ночью больше не было никаких историй. Через некоторое время все уснули, она тоже, и её алая шерсть колыхалась от нашего храпа.

Я проснулся от ужасного холода, что приходит между полуночью и рассветом, когда небо словно замерзает и забирается под одежду, не пропуская ни одного шва. Хоть в тележке были плотные занавески, я всё равно задрожал и повернулся к Темнице, чтобы ощутить её тепло… Но её не было: в завитках хвоста Гроттески, где она лежала, оказалось пусто. У меня свело желудок – за все эти годы я ни разу не просыпался ночью в пустой постели, Темница всегда находилась рядом, тяжелая и тёплая. «Не покидай меня, не покидай меня», – твердили мы друг другу рефрен нашей жизни.

Я осторожно выпутал из завитков хвоста мантикоры свои ноги, аккуратно приподнял лежавшее на пороге жало, цветом и видом напоминавшее зелёный панцирь жука, и тихонько выбрался наружу, в холод, который словно хлестал меня по лицу берёзовыми прутьями.

Тальо спал возле длинных синих оглобель; его зелёный наряд отсырел в тумане, а копыта чернее ваксы покрылись льдом. Темница крепко спала, свернувшись возле него как кошка, и её лицо отражало сны. Не кошмары! Я очень хорошо знаю, как выглядит её страх. Я хотел лечь рядом и уснуть так, как привык, – уткнувшись головой ей в плечо, и дышать в унисон, чтобы она была между мною и тьмой. Но, наверное, она уже не принадлежала мне одному и выскользнула из тележки не ради прихоти. Мне не стоило её тревожить.

Однако я всё равно заполз под оглобли и устроился рядом с Темницей, её знакомым телом и запахом. Тальо заворочался, вытянул длинную, изящную руку и положил её поверх нас.

– Не нашёл, – со вздохом проговорил он. – Ты ведь это хотел узнать? Как я мог перестать искать и забыть о ней? Я так старался, но на Остров Мёртвых ведут тайные и тёмные пути, их мне не удалось найти. Я ведь пастух, знаю лишь возделанные поля и посёлки, где люди живут долго, рядом с могилами многих поколений предков. Я не нашел, а Гроттески заслуживает шанса. Однажды я снова отправлюсь на поиски. Возможно, в Аджанабе найдётся картограф, который знает путь, или поэт, который что-нибудь слышал.

Осторожно, чтобы не разбудить Темницу, он вытащил из камзола коробочку – маленькую шкатулку чайного дерева, с милым зелёным ботинком, вырезанным на крышке, и инкрустацией из берилла. Он её открыл – внутри лежал серебристый листок, излучавший в темноте бледное сияние.

– Но я ношу её с собой денно и нощно, – сказал Тальо и закрыл крышку.

Так началось наше общее путешествие, целью коего был Аджанаб, оказавшийся так далеко, что в те края не залетал даже призрачный город. Я и не думал, что мир настолько велик. Мы шли, ехали, выступали, чтобы заработать на хлеб в отсутствие той, что каждый день выплёвывала жемчужины. Тальо время от времени ловил жирных зайцев. Темница ходила с ним на охоту и одичала: мало разговаривала, сделалась тощей и высокой, её движения стали резкими и грубыми.

Во время наших маленьких представлений она танцевала.

В тележке имелась красная занавеска, и, когда собиралось больше нескольких сельчан с монетами в натруженных от выдёргивания репы руках, мы вывешивали её и пропускали снизу хвост Гроттески с надетым на кончик зелёным носком, чтобы спрятать жало. Она вздрагивала всякий раз, когда мы набрасывали на неё ткань, но не возражала – это был наш лучший номер. Были и другие: Гроттески часто пела, и, делая это, она обращала лицо к небу и плакала. В итоге наши корзины всегда наполнялись едой и деньгами, потому что песня мантикоры будто хватала зрителей за руки, вынуждая опустошать карманы. Тальо танцевал. Однако те, кто знал, как обычно заканчиваются танцы газелли, пугались его. Поэтому чаще он привязывал ленту к своей мантикоре и поражал зрителей хорошей дрессировкой зверя. Как правило, потом Гроттески от омерзения пожирала ленту, и нам их вечно не хватало.