Арифмоман. Дилогия (СИ) - Рудазов Александр - Страница 1

Александр Рудазов

Арифмоман

Глава 1

Солнце уже поднялось, но палаточный лагерь оставался тих и спокоен. Слишком хорошо вчера приняли, отмечая первый день экспедиции. Мало кому хотелось в пять утра выползать из теплых спальников.

Снаружи, несмотря на середину августа, было прохладно. Промозглый ветер развевал висящие на шесте подштанники, а термометр показывал плюс одиннадцать по Цельсию. На берегах Алдана в такую рань теплее обычно и не бывает.

Но в одной палатке все-таки зашебуршилось. Вылезший оттуда кутался в плед и недовольно обозревал мироздание из-под стекол очков.

Увиденное не доставляло ему никакой радости.

Но наружу он все-таки вылез. Зевая так, что едва не вывихнул челюсть, и чувствуя, как череп раскалывается изнутри — но вылез. Проглотил таблетку аспирина, запил водой из бутылки — и сразу почувствовал себя лучше.

Подлинно великий ум даже с похмелья остается трезвым и собранным.

Ночью прошел дождь. Кострище насквозь промокло, в забытой миске лежали грязные шампуры. Глядя на них, Эйхгорн всерьез подумал, не завалиться ли снова на боковую, но в конце концов таки принялся одеваться.

Ему до смерти хотелось курить, а делать это в лагере — поссориться с попутчиками. Коллектив, как назло, подобрался сплошь некурящий, и табачный дым всех раздражал. Не желая портить отношения, Эйхгорн смолил папиросы в гордом одиночестве.

С собой он прихватил удочку. Лагерь расположился не совсем на берегу, но достаточно близко. Пять минут по раскисшей земле — и Эйхгорн уже сидит на удобной коряге, словно нарочно уложенной кем-то у самого края.

Возможно, ее действительно кто-то сюда уложил. Местечко совсем дикое, далекое от обычных туристических маршрутов, но чем черт не шутит? Вполне мог забрести какой-нибудь рыболов, вроде того же Эйхгорна. Он сам, бывало, и не в такую глухомань забредал.

Червяков Эйхгорн копать поленился. Собрал по дороге тех, что сами выползли после дождя. Сейчас они извивались в консервной банке, служившей Эйхгорну заодно и пепельницей.

Насадив на крючок самого жирного червя и зажегши мятую сигарету, Эйхгорн почувствовал полное умиротворение. Не то чтобы он сильно увлекался рыбалкой, однако этот процесс всегда настраивал его на благодушный лад.

И теперь, когда наш герой мирно сидит с удочкой и сигаретой, самое время рассмотреть его поближе. Исидор Яковлевич Эйхгорн, сорока двух лет от роду, кандидат технических наук, работает в конструкторском бюро. Росту не высокого, но и не низкого, телосложением худощав, однако не слишком, осанку имеет скверную, постоянно сутулится.

Голова формою напоминает сушеный баклажан — слегка удлиненная, с заостренным подбородком, тонкими губами и несколько длинноватым носом. Волос на голове не имеется — хоть с лупой ищи. Лысеть Эйхгорн начал уже в тридцать, а к сорока его макушка окончательно приобрела сходство с очищенным яйцом. Зато подбородок его и верхняя губа покрыты предлинной щетиной, которая, однако ж, не настолько длинна, чтобы именоваться бородой.

Глаза посажены глубоко, имеют блекло-голубой цвет и лишены всякого выражения. Иной раз кажется, что то и вовсе не человека глаза — скорее уж снулой рыбы. Эйхгорн чрезвычайно близорук, оттого всегда носит очки в металлической оправе.

Вокруг царила тишина. Берег в этом месте немного поднимался, защищая от ветра, а речное русло чуть изгибалось, образовывая затон. Вода в нем стояла почти неподвижно, и ее покрывала ряска. В воздухе противно гудел гнус. Вымазанный репеллентом человек был ему недоступен, и гнус бессильно злобствовал.

Скучно глядя на поплавок, Эйхгорн размышлял о том, что родился в неудачное время. Эпоха великих географических открытий давно закончилась — на Земле больше нечего открывать и исследовать. Не осталось смысла бороздить океаны и искать по джунглям затерянные города. Все уже давно нашли, нанесли на карты, сфотографировали и поставили будки с сувенирами. Разве что снежный человек еще где-то скрывается, да и то — пойди поймай его, неуловимого.

Несомненно, через несколько десятилетий начнется эпоха великих космических открытий, еще более интересная и многообещающая, но Эйхгорн до нее уже не доживет.

А путешествовать он ох и любил! Одни ездят в отпуск на Кипр или в Турцию — загорать на пляжах. Другие предпочитают Рим или Париж — гулять по музеям и выставкам. Третьим нет места милее, чем лыжный курорт или целебные воды. Однако Эйхгорн считал все это скучным, каждый год срываясь куда-нибудь в глушь на поиски неизведанного.

Тундра, тайга, пустыня, горные пики — вот куда он ездил, отдыхая в таких местах, где и само-то слово «отдых» звучит отчасти противоестественно. Он увлекался дайвингом, рафтингом, альпинизмом, спелеологией, парашютным и планерным спортом.

Однако самым интересным для него всегда были физические аномалии. И то было не пустое любопытство. Еще десять лет назад, когда Эйхгорн чинил унитаз, ему в голову пришла идея, которая оттуда уже не ушла. Годами она развивалась и развивалась, пока не оформилась в схему, а затем получила и материальное воплощение.

Вормолеграф. Вот как этот изобретатель назвал свое детище. Он же — обнаружитель червоточин. Дыр в пространстве. Эйхгорн был абсолютно уверен, что они есть в космосе, и допускал возможность их наличия на поверхности планеты.

В микромасштабе, разумеется.

С самого института, опираясь на Эйнштейна и Шварцшильда, Эйхгорн строил собственную теорию кротовых нор. Но ему было мало теории. Он хотел пойти дальше, хотел получить фактическое доказательство. И именно для того, чтобы оное найти, он и сконструировал не имеющий аналогов измерительный прибор. Устроен тот был не сложнее, чем счетчик Гейгера, но до Эйхгорна никто до такого почему-то не додумался.

Сильнее всего эта штука напоминала крохотный осциллограф. Только у нее была еще и стрелка. Большую часть времени она оставалась в неподвижности, но иногда чуть заметно дергалась — и тогда Эйхгорн весь подбирался.

Увы, тревога неизменно оказывалась ложной. Но в этот раз, возможно… Эйхгорн потому и присоединился к этой экспедиции, что надеялся проверить свое изобретение на практике. Давно уже ходят слухи о странной аномалии в этих местах.

Вроде бы кто-то даже видел ее своими глазами.

Эйхгорн и сейчас периодически поглядывал на свой вормолеграф. Размером даже меньше наручных часов, он отлично помещался на запястье. Эйхгорн и собрал-то его в корпусе от старых спортивных часов — даже стрелку прежнюю оставил.

Пока что та не двигалась.

— Как водичка? — раздался сиплый голос.

— Теплая, ныряй, — ответил Эйхгорн, подвигаясь на коряге.

Рядом уселся Извольский. Неформальный лидер экспедиции. Формального лидера не было, поскольку считалось, что здесь все лепшие кореша и никто не главнее друг друга. Но на деле тон задавал Извольский, а остальные следовали за ним, как гусята.

— Не работает твой Е-метр? — спросил Извольский, кивая на вормолеграф.

Эйхгорн неопределенно пожал плечами. Извольский не верил в его изобретение. В общем-то, никто не верил. Эйхгорн сам был полон сомнений, временами подозревая, что вся его теория — одно большое заблуждение.

Впрочем, долго это не длилось. Если в чем Эйхгорн и знал толк, так это в вычислениях — и в своих расчетах он не видел ошибок. Нужно просто еще немного довести проект до ума… или наконец отыскать хотя бы одну настоящую червоточину.

Можно совсем крошечную.

— И не заработает, — подытожил Извольский, тоже закуривая. — Шарлатан ты, Сидор.

В отличие от Эйхгорна, он курил электронные сигареты, а обычные считал вонючим ужасом. Всех, кто с ним не соглашался, Извольский глубоко презирал и при любом случае объяснял, насколько это скверная привычка. Так, Эйхгорну он сел на уши в первый же день, но тот лишь молча смотрел снулым взглядом, и Извольскому стало скучно.