Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ - Бронников Андрей - Страница 10

Только сейчас на курсах парашютистов, куда я был направлен от военкомата, мы узнали подробности. У него случился полный отказ основного купола, а запасной он не сумел открыть от испуга. Рухнул юноша в сугроб, наметенный перед высоким забором, выбрался из него в горячке, пробежал около двух десятков метров и упал замертво.

Теперь я сам стоял в шеренге парашютистов в ожидании проверки. Я до сих пор не могу ответить себе на вопрос: почему меня в молодости так тянуло в экстремальные ситуации, связанные с риском для жизни?

Меры тогда были приняты, и запасной парашют, так же как и основной, был снабжен специальным прибором, который по достижении определенной высоты открывал его автоматически. Однако страх от этого не уменьшался, скорее наоборот — перед глазами так и стояла та картинка с падающей черной точкой в небе.

Старенький Ан-2 тарахтел, разогревая двигатель. Инструктор проверял нас, бесцеремонно дергая за лямки, осматривая контровки и правильность установки парашютных приборов. Затем дал команду, и мы, неуклюже переваливаясь, двинулись по натоптанной тропинке к самолету. С трудом преодолевая напор обжигающего ветра от винта Ан-2 и с помощью бортинженера, мы по очереди взбирались в самолет.

К тому моменту, как Ан-2 набрал нужную высоту и вышел на боевой курс, не было уже ни страха, ни волнения — полное отупение овладело моим разумом. Если бы мне тогда сказали, чтобы я снял парашют и выпрыгнул, — я бы так и сделал.

Рявкнула сирена, и загорелся оранжевый огонек. Все встали. Я был седьмым, то есть предпоследним. Выпускающий инструктор отворил дверь, и поток ледяного ветра ворвался внутрь. Загорелся зеленый свет на табло, а сирена уже ревела не прекращаясь.

Парашютисты один за другим исчезали в проеме, салон пустел. Вдруг передо мной открылась бездна, ноги мои подогнулись от страха, и я выпал наружу. Как положено, отсчитав «пятьсот один — пятьсот два — пятьсот три», я дернул кольцо и стал ждать рывка открывшегося купола. Время как будто остановилось. Наконец последовал рывок. Я даже не успел выдернуть «красную стропичку», которая отсоединяла петлю металлического тросика прибора от запаски, и плюхнулся в сугроб.

Счастье переполняло меня. Я не торопился вставать со снега и, улыбаясь во весь рот, глядел в небо влюбленным взглядом. Ветра не было, оба купола, основной и запасной, лежали рядом со мной.

Громкое тарахтенье заставило меня поднять голову. Ко мне, вздымая тучи снега, мчались аэросани. Не доезжая десятка метров, они резко остановились, дверь распахнулась, и ко мне, увязая в глубоком снегу, бежал инструктор. Лицо его было белым, под стать снегу. На ходу он кричал:

— Ты как? Ты что?

Я поднялся на колени и бодро, с дурацкой улыбкой отрапортовал:

— Нормально!

Инструктор вздохнул, лицо его приобрело обычный цвет, и он молча принялся вместе со мной собирать купола. Потом помог взобраться в салон авиасаней, и мы помчались к деревянному зданию аэроклуба. «Повезло-то как!» — думал я и был прав, но речь должна была идти совсем о другом везении.

Не дожидаясь остальных парашютистов, инструктора взялись за разборки. Они вскрывали один за другим подготовленные к третьему прыжку парашюты. Купола, как замершее на морозе постиранное белье, не желали расправляться.

Тут выяснилось следующее: мои друзья-парашютисты взяли те парашюты, которые мы укладывали еще в авиаклубе в городе, а мне достался один из тех, что пролежали на здешнем холодном складе на морозе целую неделю. Это притом, что укладка происходила едва ли не при плюсовой температуре. За это время сырые купола просто-напросто замерзли.

Я покинул самолет седьмым по счету, а приземлился первым — мой смерзшийся парашют просто не желал раскрываться. Пока я падал вниз, бедные инструктора следили за моим падением, вероятно, гадая, успеет купол раскрыться или нет. Повезло. Раскрылся, но я ничего этого даже не заметил и, соответственно, не испугался. Даже полное осознание происшедшего пришло ко мне много лет спустя.

Зато на укладке мне делать было нечего. Мой второй парашют был вполне годен для прыжка, а вот всем остальным пришлось свои купола переукладывать после тщательной просушки.

Глава 7. Карантин. Прыжки

За месяц службы мы уже привыкли к строгому распорядку, постепенно научились «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы». Кроме того, приспособились дремать в любой позе, буквально пять минут сна казались колоссальным временем для отдыха.

Пришло время отрабатывать строевую подготовку в составе взвода, и возникла необходимость в хорошей строевой песне. Мы и до этого пели в строю и делали это неплохо. Кроме наших талантливых запевал братьев-близ-нецов Саши и Сергея Лавровых, были другие поющие — Витя Грузд очень хорошо пел и играл на гитаре, еще и Андрей Дорохов, Коля Макагонов.

Уж не знаю почему, но нашей визитной карточкой в строю на все четыре года стала песня о Севастополе. «Ты лети, крылатый ветер, над морями, над землей. Расскажи ты всем на свете про любимый город мой», — чистыми тенорами начинали Лавровы, а затем все дружно подхватывали: «Легендарный Севастополь, неприступный для врагов, Севастополь, Севастополь — город русских моряков».

В этой песне не было ни слова ни про разведку, ни про ВДВ, но почему-то она так брала за душу, что до сих пор, особенно в связи с известными событиями в Крыму, слезы наворачиваются на глаза, а душа вновь переживает то необычное и напряженное состояние курсанта 9-й роты РВВДКУ.

Помимо ВДП, была еще и огневая подготовка, но достаточно редко. В основном все ограничивалось чисткой оружия и отработкой нормативов по разборке и сборке автомата. Стрельбы проводились, как мне запомнилось, лишь однажды, и это нас радовало, потому что кроме зарядки и вечернего кросса добавлялся марш-бросок на полигон и обратно.

Однажды на вечерней поверке было объявлена укладка парашютов для первого прыжка. Все радостно загудели, но, уверен, сердце каждого в этот момент екнуло. Впрочем, и в дальнейшем в течение всех четырех лет никто не мог воспринять известие о начале прыжков равнодушно.

Даже не стоит и говорить, что боевая укладка проходила с особой тщательностью и вниманием. Уже после ужина мы заполнили формуляры, расписались в них, уложили парашюты в сумки, которые были тут же опечатаны.

Осенние сумерки окончательно накрыли учебный центр, когда мы возвращались со склада парашютно-десантной службы в расположение. Для вечерней прогулки времени не оставалось, и сразу прозвучала команда «отбой». Несмотря на предстоящее волнительное событие, уснули мы моментально. В ногах, возле кроватей, на табуретах вместо поношенных «хэбчиков» лежали не менее потрепанные комбинезоны, матерчатые шлемы и выкидные ножи-стропорезы, притороченные к ремням метровой стропой.

Без четверти два часа ночи я проснулся от невнятных разговоров. За эти несколько недель, несмотря на постоянную усталость, пришло умение спать чутко и мгновенно просыпаться.

Командир роты старший лейтенант Крикунов отдавал последние распоряжения внутреннему наряду и замком-взводов. Глухая ночь подсказывала мне, что до подъема оставалось еще несколько часов. Увы, это было не так. Накануне нам довели новый распорядок, и теперь я сожалел о том, что проснулся без команды и тем самым отобрал у себя несколько минут сна.

К слову сказать, спустя несколько дней при подобных обстоятельствах я обрел неописуемое счастье. Тогда шум дождя известил о том, что прыжки отменяются. Командир роты вполголоса, предупреждая внутренний наряд, подтвердил это, и я, не успев толком порадоваться такому известию, с наслаждением опять провалился в сон.

Но это будет чуть позже, а пока я отсчитывал последние секунды до подъема, и команда не замедлила последовать. «Рота, подъем!» — звонко прокричал дневальный, и казарма тут же наполнилась окриками сержантов, скрипением кроватей и грохотом табуретов. Курсанты быстро облачались в комбинезоны, наматывали портянки, надевали сапоги и выскакивали на улицу. Уже через пять минут рота, недружно топая, бежала на склад ПДС. Там при свете тусклых лампочек мы выхватывали объемистые сумки с парашютами со стеллажей и, сталкиваясь друг с другом в узких проходах, тащили их на выход, затем впихивали в кузов машины, где они, тут же подхваченные моими однокашниками, исчезали в глубине.