Был у меня друг - Шкода Валерий Владимирович - Страница 37

Совершенно высохший рот заставил его вспомнить о стоявшей у двери плошке. Прижав безжизненную кисть к груди, Егор на коленках подобрался к ней и, схватив левой рукой, жадно принялся глотать прохладную воду. Осушив миску, он перевел дух и, подобравшись к двери, прислонился глазом к щели между досками.

За дверью был тихий осенний день, ярко светило солнце, и в небе величаво парил горный орел, а где-то недалеко слышалось слабое журчание небольшой горной речушки. «Хорошие здесь места, тихие, – впервые за все время службы пришла Егору в голову эта умиротворяющая мысль, – раньше за всей этой нещадной суетой и внимания на эти пейзажи не обращал, а теперь, когда приговор подписан и осталось совсем немного……»

Неожиданно и, наверное, впервые в жизни Егору стало по-настоящему жалко себя. Даже в детстве он не испытывал подобного состояния. Что-то совсем земное и человеческое овладело его сущностью. От невероятной жалости к самому себе он искренне и совсем по-детски разрыдался. Егор смотрел на мир и рыдал, рыдал и смотрел. Он был не в силах оторваться от узкой шершавой щели, отделяющей его существо от этого прекрасного дня, заполненного величавой и неторопливой Жизнью. Мужество, все это время питавшее его истерзанную нечеловеческими страданиями душу, на время оставило его, отдав на растерзание невесть откуда взявшейся жалости. Да-да, именно жалости, потому как страха не было даже сейчас. Он не боялся душманов, не боялся какой бы то ни было извращенной смерти, в этом мире он не боялся ничего, но в данный момент сострадание к самому себе истязало его сильнее любого страха.

«Что я видел за свои девятнадцать лет? Родился в Богом забытом месте, мать умерла, когда совсем пацаном еще был, постоянно работающий и уставший от жизни отец, даже девчонки мимо меня прошли, детства совсем не помню, словно всю жизнь свою живу на этой войне. За что мне все это! За что?!»

Он зажмурил свой единственный уцелевший глаз, прижался лбом к дощатой двери и затих, обессиленный внезапно нахлынувшим чувством. За темнотой зашторенных век неожиданно возник четкий образ дедушки Степана. Его всегда светившиеся глаза внимательно смотрели прямо на Егора: «Тебе осталось сделать полшага, сынок. Смелее!»

И тут перед Егором словно распахнулся тяжелый занавес, и ему открылась необычайная, настоящая красота видимого мира, покоящаяся на Великой вселенской скорби. Егор внезапно осознал весь этот внешний обман, скрывающий от человечества подлинную суть мироздания и Истину, стали понятны невидимые, но неразрывные нити, связывающие каждое живое существо, населяющее нашу Вселенную и играющее свою уникальную роль. Ему стали видны грязные истоки туманной мирской лжи, своим лихим и страстным жаром заслоняющей от людей подлинную суть этого невероятного по своим масштабам движения.

Почему такое ничтожно малое количество людей задумывается над смыслом именно человеческой жизни? Разве это только еда, питье, сон, немного радости и горя, а потом смерть, как у птиц и зверей? Ведь даже небольшого размышления будет достаточно, чтобы увидеть разницу между людьми и всеми остальными существами, населяющими землю. Невозможно получить истинное счастье от обладания материальными вещами этого мира, сколько бы их у тебя ни было. Только разочарования и боль потерь – вот неразлучный спутник мирских утех. Все жизни, прожитые без веры, без попытки осознания себя – это жизни никчемные, это упущенные шансы.

Какой странный поворот событий! Истинно людская духовная основа, источник радости и покоя, превратилась во что-то внешнее и далекое, в чем не нуждаются и чего не ищут. Созданный же нами мир с его мишурой и отвратительной безвкусицей стал для нас близким и родным, необходимым и желанным. Кто может освободить человечество от этого умопомрачения? Только сами люди, обратив свои взгляды внутрь себя и втянув ненасытные щупальца внешних чувств, ищущих исключительно мирских наслаждений.

О Боже! Это открытие переполнило засветившегося изнутри Егора, и он решительно вышел за пределы своего искалеченного тела. Родившийся внутри него свет слился с вечным Вселенским Светом, частью которого он и являлся.

«Ну, слава Богу! Успел, еще при этой жизни успел.… Все оказывается так просто, до смешного просто; неужели надо было довести себя до самого края, чтобы это понять? Неужели нет других, более естественных механизмов? Умирать не страшно, досадно только, что передать это состояние никому не успею, вряд ли братья пуштуны захотят меня слушать. Жалею только об этом, в остальном все свои дела я уже завершил, осталось последнее – достойно умереть. Смерть стоит того, чтобы жить.… Теперь я понимаю, о чем это».

За дверью послышались шаги. Подняв голову и посмотрев в щель, Егор увидел идущих за ним людей. Просто людей….

Когда дверь отворилась и в тесное помещение проник солнечный свет, Егор, пошатываясь, стоял на ногах, прижимая к груди простреленную руку и слегка прищуривая левый глаз. Пустая правая глазница, обрамленная коричневой коркой запекшейся крови, вместе с раздробленным и вбитым внутрь носом не могли скрыть легкую улыбку, отражающую внутреннее состояние Егора.

Он был удивительно спокоен в свой последний час. Даже видавшие много смертей моджахеды поразились выдержке этого русского, совсем еще юного парня.

– Смотри, как держится этот шурави, – переговаривались они между собой, пока Егору связывали за спиной руки, а он лишь морщился от неимоверной боли и молчал, не издавая ни звука.

– Он просто не знает, что его ждет. Посмотрим, как он будет улыбаться, когда его подведут к этим.…

– А может, он сошел с ума?

– Нет, просто это крепкий воин. Жаль, что нам приходится воевать с русскими, удивительные люди…

– Они чем-то похожи на нас….

– Все люди похожи….

Когда Егора ткнули автоматом в спину, он понял: пришла пора сделать последние шаги этой короткой жизни. Пройдя сквозь нестройную орду опоясанных пулеметными лентами бородатых душманов, он в сопровождении «учителя» и еще двух афганцев вышел на извилистую тропу, тонкой змеей петлявшую по укрытому в горных скалах лагерю моджахедов.

На самом выходе из этого укрепленного логова, слева от тропы, находилось гладкое каменное плато, на котором рядком лежали семь искалеченных Егором людских тел. Ни тогда, когда он стрелял в этих людей, ни сейчас, глядя в их застывшие лица, не испытывал Егор совершенно никаких чувств. И не было ему их жаль, но и не было у него удовлетворения воина от удачно выполненной солдатской работы.

Выйдя из лагеря через пробитую в скале метровую арку, замаскированную отодвигаемым снаружи валуном, Егор с тремя своими конвоирами пошел по едва видимой, усеянной мелкими камнями дорожке, вдоль ровной как стена скалы, обрамлявшей глубокое ущелье. Один из шедших за спиной душманов ухватил Егора за связывающую его руки веревку. «Боятся, чтобы я не кинулся вниз, в ущелье, – догадался Егор. – Не бойтесь, тогда это будет не моя судьба, а я хочу закончить свою, только мне написанную».

Когда скала закончилась, тропинка резко пошла вверх и через некоторое время вывела идущих по ней людей на усеянную большими камнями поляну.

Выйдя на ровное место, Егор остановился, почувствовав тошноту и головокружение, вызванные резким подъемом. Единственный глаз застилала мутная пелена. Он остановился, тяжело и хрипло дыша, уткнувшись подбородком себе в грудь. Сзади его резко толкнули. Пытаясь сделать вынужденный шаг, он выкинул вперед ногу, но, запнувшись о торчащий из земли камень, рухнул наземь, потеряв сознание.

Очнулся Егор, лежа на спине в неестественной позе. Связанные сзади в локтях руки изогнули его безвольное тело полуколесом. С усилием оттолкнувшись от земли ногой, он перевернулся на правый бок и увидел висевшего на горизонте уже знакомого ему орла: «Подожди немного, друг, скоро я к тебе…».

– Ну что, шурави, – услышал он за спиной знакомый голос «учителя», – сам дальше пойдешь или тебе помочь? Здесь недалеко.

– Помоги мне встать, сам дойду, – прохрипел Егор.