Волчья дорога (СИ) - Зарубин Александр - Страница 53

Под гравюрой была подпись — их светлость, барон Вольфхарт фон Ринген. Дата рождения. и, ниже строчкой — "текущее месторасположение — замок Гаунау".

— Ну, что же, господин барон, нам есть о чем поговорить, — усмехнулся аббат Эрбле, захлопывая книгу. Холодный ветер налетел, взвил плащ. Нетерпеливо переступил с ноги на ногу конь, просясь в дорогу. Аббат обернулся — вдали, там, где перечеркивал синюю реку черной чертой наплавной мост появилось шевеление. Длинная, слабо различимая издали полоса. Люди, повозки. Ветер донес глухой стук — лениво бил барабан. Хлопало на ветру знамя с черным имперским орлом. Рота Якова Лесли покидала город Мюльберг.

— Надеюсь, мы больше не встретимся, — прошептал аббат и махнул своим — пора. Выступаем.

Глава 4 - Волчья жена

4-1

Гроздья рябины

Просто так уйти из Мюльберга рота не смогла. Капитан был человек опытный, Найтмайстер стражи свое дело знал, да и сержант тоже не вчера родился. Уход роты из города они на троих планировали долго и тщательно, как не всякую боевую операцию. Кабаки и весёлые дома прочесали загодя, выловили за шкирку загулявших. В итоге, кое-как собранная и с огромными ругательствами построенная рота торжественно, с развевающимся на ветру знаменем впереди и под барабанный бой прошла по наплавному мосту через широкую и синюю от тонкого льда Эльбу. Прошла колонной по сизой от оплывшего снега равнине, под черными крыльями ветряных мельниц. Барабан бил, отбивая такт — медленно, словно печально. Хлюпала под ногами жидкая грязь. Туман укрыл город за спиной, тускло сверкнули в спину кресты на шпилях. Будто доброго пути пожелали. На козлах обозной повозки Анна поежилась вдруг и подумала, кому теперь достанется комната с беленым потолком в офицерском крыле казармы. Колесо наехало на камень, повозка дернулась, Анна прикрикнула на лошадей и приказала себе выкинуть дурные мысли из головы. Получалось плохо. Ветер с реки разогнался над сизым льдом, налетел, крутанул над головой чёрные крылья мельницы. Протяжный, тоскливый скрип полоснул по ушам. Анна украдкой протерла слезящиеся глаза и вцепилась покрепче в поводья. Что толку жалеть сейчас. Юнкер украдкой махнул ей рукой — они с Гансом на пару шли в конце, подгоняя отставших.

Так и прошли с полмили. Но за первым же холмом капитан скомандовал привал, велел разбивать лагерь, хоть прошли всего ничего. А ближе к ночи поднял людей и повел скорым маршем, почти бегом, назад, в город. Без повозок, без барабанов, тихо. Клинки наголо. Как раз вовремя — за день уцелевшие местные "коты" опомнились, подумали и решили, что оставшихся в городе девок можно и пощипать, а то под крышей сержанта те зажили слишком хорошо, место свое забыли и делиться разучились. Это было общее, хотя и в корне неправильное мнение, в чем Мюльбергский криминал убедился быстро, как только пришла ночь. Вначале все у них шло хорошо — подкупленный звонарь ударил в набат, толпа горожан, гудя, собралась, затрещали дымным пламенем факелы. Заводилы, насаживая пропитые глотки, кричали в толпу что-то горячее и проникновенное, про бога, кару и нравственность. Толпа отвечала, кое-где сверкнула холодная сталь, полетели первые камни — и тут злые от скорого марша солдаты ворвались на площадь с трех сторон. С четвертой стороны погромщиков прижала городская стража, кто успел — тот сдался, остальных по-быстрому покидали под лед. Все прошло без потерь, лишь рядовой Майер схлопотал шрам на весь лоб и шикарный фингал под глазами, а Магдина с Анной повозка пополнилась третьей пассажиркой — кудрявой Катаржиной. Хотела девка в городе остаться, домик сняла, и на тебе

В итоге Майер притащил ее, беспомощную, Магде на лечение — зацепило шальным камнем. Впрочем, очнулась кудрявая быстро, встряхнула головой, сходу обложила отборным десятиэтажным матом всех мужиков без различия чинов, званий и гражданского состояния. Магда выслушала залихватскую руладу внимательно, кивнула — жить, дескать, будет — и отошла к костру с булькающим над ним котелком. А кудрявая отдышалась, загребла снега в горсти, фыркая, растерла лицо. Стряхнула с рук влажный комок, алый и черный от дешевой краски, загребла опять, еще и ещё. Пока не обернулась чистой стекавшая с пальцев вода. Встряхнулась, подсела к костру и спросила, сверкнув на всех озорными глазами:

— А куда ваша рота, собственно идет?

"Вот чёрт, — про себя подумала Анна, незаметно пододвигаясь ближе, — о чем я только думала?". Заскрипели под ухом солдатские сапоги. Мимо прошел, улыбнувшись, Рейнеке — юнкер. Куда-то спешил. И Анна весь марш закрутилась в делах — вначале в больших и страшных до звенящего ужаса, потом — ради разнообразия — в мелких, но не менее насущных. А самого важного не выяснила. Ветер — полуночник задул с севера, вызвав скрип и шепот в ветвях недалекого леса. Скользили по небу белые облака — лениво, как нехотя. Им было неважно куда скользить и зачем. А вот людям...

— Так куда идём? — спросила Катаржина ещё раз, пряча под платок чёрные волосы.

Трещал костёр, разбрасывая искры.

— Парадиз, — пояснила Магда, снимая с огня котелок, — это монастырь такой. Мы там года четыре назад гарнизоном стояли. Хорошее место, — усмехнулась она, помешивая густое варево ложкой.

— А долго стоять будем? — осторожно спросила Анна, гадая, чем грозит ей новое место.

Магда подула на ложку, усмехнулась так, что качнулась на лоб светлая, тонкая прядь волос.

— До весны. Как дороги просохнут... Сейчас-то не марш, горе...

— А там?

— А там... — протянула Магда, закинула непослушную прядку за ухо и пояснила:

— А там одно из двух. Либо жалование, либо опять война. Найдут генералы деньги — хорошо, разойдемся, не найдут — опять маршировать. До лета на обещаниях пехота ещё проживет, но не дольше.

— Лучше, чтоб нашли... — встряла кудрявая.

— Лучше — кому лучше, хотела бы я знать? Тебе хорошо, твой Майер в армии без году неделя. А мой с Магдебурга по лагерям, умеет стрелять да молиться, и куда мы с ним? Нафиг, нафиг... Пошёл он этот ваш мир... — рявкнула Магда, сердито отбрасывая ложку. Непослушная прядь опять упала ей на глаза.

Анна промолчала. Что-то было в этом неправильное, дикое... Будто на душу сломанную лубок наложили. И срослось, как срослось, криво да неправильно. Неправильно, да привыкли они, приспособились. Медикусы в таких случаях говорят — надо ломать заново, да вправлять как надо, да не как было. Но это больно и страшно. Может и так сойдет.. Девушка невольно поежилась, благодаря бога, что костёр погас, и ее лицо прячут ночные тени.

Под ухом зашуршал снег. Мягко и бережно. Заурчал, устраиваясь, лохматый зверь. Анна протянула руку, осторожно погладила по шерсти большую лобастую голову. Стало как то спокойнее. Сразу и вдруг.

— Ой, — охнула Катаржина, глядя, как к их костру присоединился четвертый — огромное, лохматое чудище.

— А то не видно. Зверь, — усмехнулась Магда, — наш. То есть, капитанский.

Зверь поднял голову и рыкнул на нее — слегка. Магда кивнула, исправилась:

— То есть свой собственный. Но у нас на довольствии...

— Красавец какой. А погладить можно?

— Ну, — протяжно усмехнулась Магда. Глухо звякнула медь, угли костра полыхнули в глаза багровым отблеском, — если руки не жалко.

— Ой. А на вид ласковый, — удивилась Катаржина. Скосилась и осторожно отсела подальше. Магда усмехнулась еще раз. С ее стороны хорошо видно, как Анна продвинула сковороду к себе невзначай. Большую медную сковороду. Юнкер глухо прорычал, больше, правда, своим мыслям. Слышал он их разговор, от слова до слова. И, в отличие от Магды или Катаржины ему не нравились ни мир не война. Белить потолки, подобно Майеру, он не умел, да и титул мешал, а на войне юнкеру или "джентельмену без жалования" ничего кроме бессмертной славы не светило. Очень хотелось завыть на луну, но капитан просил юнкера не делать этого в лагере.

Новый облик юного Рейнеке капитан объяснил роте самым простым из всех способов. Прошелся по лагерю пару раз днем с лохматым зверем у ноги. Поглядел на изумленные рожи, показал кулак и официально приказал поставить лохматого зверя на довольствие. Ничего не объясняя. Ибо начальство имеет право на причуды, иначе начальство оно или где? Конечно, для иных начальников такие причуды обернулись бы плохо — дозой яда псу и дозой шуток в спину горе — командиру. Но пронесло. Солдаты, конечно, вдоволь натрепались у костров. Яков лично убедился, что к реальности ни один слух не приблизился. Легализовать юнкеров хвост было надо — за Эльбой рота втянулась в глухие леса, колонна растянулась. Дорога петляла с холма на холм, стиснутая с обеих сторон высокими черными елями. То вверх, то вниз, то расширяясь, то сжимаясь в нитку. Рота шла — люди и повозки вперемежку. Скрипел под сапогами снег, скрипели колеса, хрипели, выбиваясь на подъемах из сил, обозные лошади. Песни, крики, когда приходилось, толкая повозки, помогать лошадям — ругательства. Словно картина из времён великого переселения народов, по мнению не забывшего университетский курс итальянца. У более приземленного сержанта сравнения были куда более образные, хоть и непечатные, от слова совсем.