Волчья дорога (СИ) - Зарубин Александр - Страница 29

— А ну, кыш, — раздался спокойный голос из-за угла. Майер смылся, только его и видели. Анна обернулась. Рейнеке — юнкер. Парень стоял в проходе у неё за спиной, взъерошенный, тяжело дышащий, уставший. Не только она забегалась за сегодня. Большие глаза сверкают упрямо. Зачем-то он надел под плащ парадный камзол, слишком холодный для такой погоды. И уже успел его где-то перепачкать. Должно быть не только ей денёк суматошный выдался…

— Привет, — сказала она, невольно улыбнувшись. Парень опустил глаза, ладонь машинально прошлась по рукаву. Не столько стирая, сколько размазывая грязь.

— Анна, тут такое дело… — Рейнеке замер на миг, дёрнул ртом. Потом поднял голову. Посмотрел Анне в глаза и выпалил — единым духом, резко:

— Капитан просит тебя. Сойти во двор, — а глаза у него были серые, глубокие. Тёплые.

— Капитан? Просит? Меня? — искренне удивилась Анна, вспомнив злого, как смерть, капитана на улице.

Парень замялся…

— Ну, приказывает. Не только тебя — всех сразу. Вроде общего сбора.

— Зачем?

— Ну… — Рейнеке отдёрнул мундир, — В городе такое, а капитан у нас… ну, суеверен, немного. Общую молитву на всякий случай приказал.

— Ты не волнуйся. Это ненадолго. Все будет хорошо, — выговорил парень одним духом и улыбнулся. Так, что Анне захотелось поверить. В то, что всё, действительно, будет хорошо. В жизни и с ней, а не с другими и в сказке. С плаца заорали сбор. Рейнеке подал ей руку. Анна удивилась было — к чему такие, неуместные в казарме галантности, но усталость навалилась вдруг — будто молотом по голове. И рука юнкера оказалась кстати. «Набегалась за день», — думала она, спускаясь по лестнице. Нога соскользнула раз на крутых ступеньках. Не упала, даже не качнулась — Рейнеке вёл её бережно, под руку. И ладонь его была теплая и крепкая, куда лучше, чем перила.

— Всё будет хорошо. — повторил он, медленно прокатывая по языку слова.

Площадь была полна народу. Солдаты, обозные, женщины. Всё вперемежку, не строем — гуртом. Орали капралы, кто-то смеялся. Сверкала сталь. Пики и стволы в руках караула. Чадили факелы — светом жёлтым, тревожным, мечущимся на ветру. У Анны зарябило в глазах, девушка пошатнулась, вцепилась в ладонь Рейнеке двумя руками, словно боясь потерять. Сержант заорал «отставить». Барабаны забили дробь. Площадь затихла. Капитан вышел вперёд, сказал что-то. Не сказал, рявкнул, сердито и зло. Ветер унёс слова, до Анны долетело только «это приказ»…

— Приказ. О чем? — шепнула она Рейнеке.

— Все хорошо, — так же шёпотом ответил он, — не волнуйся.

Прозвучало так, что волноваться захотелось сразу. Чёрный поп поднялся на бочку, стал говорить — медленно, иногда взмахивая руками. Рукава рясы бились как черные крылья, ветер сдул капюшон — сверкнула обрамленная венцом волос лысина.

— In nomine Patris et Filii et Spiritus sancti — слова были латинские, незнакомые. Они падали вниз медленно и торжественно, как заклинания. Анна поёжилась, почувствовав вдруг, как мелко дрожат губы. Внезапно стало теплее. На плечи легла тяжёлая, мягкая ткань — это юнкер накрыл её плащом. А сам остался в тонком мундире, но, не похоже, чтобы холод его беспокоил. Стоял прямо, в струну, глядел то на священника, то на Анну. Лишь губы его чуть шевелились, проговаривая:

— In Nomine Dei, ego,accipio te, Anna in uxorem meam, ut habeam et retineam ab hoc die, tam in prosperis quam in adversis, sive ditiorem sive pauperiorem, sive sanam sive infirmam, ut te diligam et foveam, donec mors nos separate

— Что за тарабарщина?

Внезапно ей показалось, что священник смотрит прямо на них. Губы шевелятся. Словно падре что-то спросил. Именно её. И Рейнеке. Анна не разобрала, что. В голове шумело, кровь стучала в висках. С неба смотрели вниз, ей в глаза холодные, яркие звезды.

— Да, — прошептал юнкер, словно в ответ

— Что — да, Рейнеке?

— Потом.

Площадь зашумела, взволновалась. Толпа подалась в стороны. На плац вышла, подволакивая ногу безумная. Анна сегодня уже видела её — её звали Элис, Ганс с Магдой привели её из города. Говорят, прямо с дыбы. Она так и бродила весь день тенью по казармам, молчала, пугала людей недвижными, невидящими глазами. И теперь она вдруг вышла на середину. Люди на площади шарахнулись в стороны. Капитан шагнул вперёд, придержал за плечи, попытался что-то сказать. Вдруг фигура обмякла, падая ему на руки. Яков Лесли, злой как смерть, рявкнул на чёрного пастора — да, заканчивайте, мол. До утра провозимся.

Падре поднял руки, провозглашая

— Amen.

Сержант заорал: «разойдись». Глухо забили отбой барабаны.

«Вот и всё, — сказал ей Рейнеке и улыбнулся, — вот и все. Пошли, ты устала»

И в правду устала, — думала Анна, пробираясь на гудящих ногах через толпу к дверям офицерского крыла. Шла медленно, почти вися на руке у юнкера. Они прошли мимо капитана — тот провожал чёрного пастора. Ветер донёс до Анны их разговор — обрывок фразы без тени смысла.

— ...это всего лишь формальность

— Не будьте так уверены, капитан...

«Ну, формальность, так формальность» — устало думала Анна поднимаясь в комнату. Перед дверью юнкер пожелал ей спокойной ночи, козырнул и исчез, только его Анна и видела. Анна вошла в комнатушку, села на кровать, вытянув гудящие ноги, и стала думать: что это было сейчас и что теперь делать? Ничего умного в голову всё равно не приходило, так что Анна положилась на Бога и легла спать. На Бога, тяжёлый сундук под дверью и крепкую защёлку на окне. Кто из троих сработал — неизвестно, но спала Анна спокойно всю ночь. Лишь рядовой Майер, которого за каким-то чёртом понесло под утро в офицерское крыло услышал глухое рычание у самой двери, развернулся и решил, что ему сюда категорически не надо.

** **

— Разрешите отлучится, герр капитан? Мне в город надо...

— Не разрешаю, сержант. Отдохните. Денёк сегодня ещё тот был.

— Все равно рассвет скоро. А в городе... ой, нечисто в городе, чую я.

— Мы сами всё видели, сержант.

— Да я не о том. Мама Роза, она ведь хитрющая была. Ой, хитрющая и осторожная. Прям как я. А взяли просто, как дурачка — вербовщики. Нечисто тут. Я с этим Флашвольфом в городе переглянулся — мясорубка он ходячая, просто. Тупая к тому же, где ему мамы Розы супротив.

— Значит, не настолько туп, как вам показался.

— Может быть. Но и остальные, кто попался... — тут сержант перечислил ещё с полдюжины кличек и имён. Похоже, майстер Флашвольф ненароком оказал городу немалую услугу, разом спалив весь городской криминал… — вот кривой Хьюго, к примеру. Ой, жук был. Всех его лёжек даже я не знал...

— Вам можно не знать, сержант. Вы же не местный.

— Так и этот хмырь, герр капитан, дознаватель который — он же тоже не местный. Вот такая, герр Капитан, закавыка тут получается.

Сержант почесал бороду, задумчиво глядя на алеющее рассветное небо. Сверкнули кресты в вышине. Потом — холодный серебристый отблеск внизу, у ворот. Стук копыт. Одинокий всадник.

— Смотрите, герр капитан. Это же Флашвольф. Куда это он намылился, вот интересно?

— Похоже, уезжает из города. Ладно, сержант, нам проблем меньше.

«Серебряный» проехал шагом мимо них, не удостоив взглядом спящие казармы.

3-12

кривые пути

На следующий день Анна проснулась поздно. Накануне забегалась, устала так, что проспала команду «подъём». И плевать, что под окном ее исполняли оглушительной дробью на двух барабанах. Умылась, оделась, долго расчёсывалась. Дурацкие рыжие кудри за марш свалялись не пойми во что, привести их в порядок было теперь морокой. Гребень методично ходил в руках, солнечные зайчики игриво прыгали по комнате. День за окном выдался солнечный, ясный. А мысли в голове были темны. Вчерашнее никак не шло из памяти. Что это было? Из всего, что говорили чёрный священник и Рейнеке, в памяти застряла пара слов: «dones mors nos separate». Слова звучали непонятно, торжественно и как-то зловеще, как чёрное заклинание. Знать бы ещё, что это за язык? "Латынь, наверное", — думала Анна, распутывая непослушные рыжие пряди. Старенький гребень с треском сломался в руках. «Ой, — сказала сама себе Анна, — как же теперь». Он, конечно, был совсем древний, потёртый, половина зубчиков отломана, но единственный. И тот у Магды одолжен под честное слово. Что же делать теперь... Анна машинально выглянула в окно. На плацу под окном неторопливо крутилась ротная суета. А потом ей на глаза Рейнеке-юнкер попался. Парень шёл куда-то, лохматый, взъерошенный и злой. И перепачкаться уже весь успел, хоть день и только начинается.